Андрей Гуляшки - Дождливой осенью
— А вы говорили ему, что ваш отец окружной лесничий в Пловдиве? — спросил Аввакум, лениво выпуская сизые колечки дыма. Его, казалось, совсем не интересовали чувства Виолеты.
Она с удивлением посмотрела на него.
— Что общего у моего отца с этой историей? — На миг ее светлые глаза потемнели, а в голосе прозвучала обида: — Неужели вы думаете?..
— Я ничего плохого не думаю, — перебил ее Аввакум. — Верьте мне, я прошу только об этом. Прошлый раз вы доверились мне, помните? И я помог вам выйти из неловкого положения… Итак, когда вы сказали ему, что ваш отец работает окружным лесничим в Пловдиве? До или после обручения? Я думаю, что вы сказали ему об этом до обручения. Затем вы вместе с Асеном ездили к отцу в гости и он, так сказать, «одобрил» будущего зятя и даже подружился с ним. Асен — общительный человек, знает разные фокусы, у него есть подход к людям. А потом он на пару деньков отправился поохотиться во владениях вашего батюшки. Удалось ли ему подстрелить чго-нибудь, не знаю. Может быть, вы скажете, если это не секрет?
Виолета не сводила с него глаз, изумленная и немного испуганная. Она была похожа на ребенка, который впервые увидел поезд.
— Если я ошибся, поправьте меня, — добродушно улыбаясь, изрек он свою любимую фразу. — Людям свойственно ошибаться.
Виолета молчала.
— Знаете ли, — немного погодя сказала она, лукаво прищурясь, — если бы я не боялась, что вы исчезнете, не допив кофе, я бы перекрестилась, причем впервые в жизни. Мне еще бабушка говорила, что черти тотчас же исчезают, если перекреститься. А ну-ка наклонитесь, я посмотрю, нет ли у вас на голове рожек!
Она звонко и беззаботно рассмеялась и, ничего не говоря, доверчиво склонившись, весело смотрела на него.
— Ну и чем же все это кончится? — спросил Аввакум.
— Что? — удивилась она.
— Ваши отношения с Асеном, — пояснил Аввакум. Она пожала плечами.
— Научите меня — ведь вы ясновидец? Вы ведь все можете?
— А вы будете меня слушаться?
— Дедушка говорит, что я еще несмышленая девчушка. А маленькие девчушки и послушны и добры. Буду вас слушаться, — и она почти прижалась ухом к его губам. — Говорите!
— Берегитесь его, — тихо прошептал Аввакум. Ее пушистые волосы щекотали лицо.
9
На следующий день рано утром у парадной двери несколько раз настойчиво прозвенел звонок. Аввакум допоздна читал и только на заре заснул, но, услышав сквозь сон звонок, тотчас же вскочил и стал прислушиваться. Три продолжительных резких звонка с короткими паузами.
Звонки повторялись через более продолжительную паузу. «Три тире, — сообразил Аввакум, — буква „о“ по азбуке Морзе». То был условный знак коллег из госбезопасности. Аввакум почувствовал прилив давно забытой радости и подбежал к окну в прихожей — сигнал знакомый, но предосторожность никогда не мешает. Внизу стоял человек среднего роста в сером пальто и шляпе. Лица нельзя было разглядеть из-за поднятого воротника и низко надвинутой на лоб шляпы, которая закрывала даже часть плеч. Да и утро выдалось туманное, серое; моросил мелкий, еле видимый дождичек.
Когда Аввакум выглянул из окна, человек внизу инстинктивно встрепенулся и поднял голову. Ему тоже не было видно лица Аввакума, но он знал, что выглядывать сверху может только жилец верхнего этажа, и негромко крикнул:
— Ты до каких пор будешь держать меня на дожде?
У входа стоял полковник Манов. Он ссутулился, выглядел мрачным, но, увидев своего любимца, не смог скрыть сердечной улыбки. Он быстро вошел в прихожую, подождал, пока Аввакум запрет дверь, и протянул ему руку. Возможно, полковник был бы не прочь обнять Аввакума или похлопать его по плечу, обстановка-то была не официальной, да и никого посторонних не было. Но Аввакум сухо извинился и, соблюдая субординацию, лишь коснулся пальцев полковника.
— Не беспокойся, — сказал со вздохом полковник Манов, вешая мокрое пальто на вешалку. — Извиняться должен я, а не ты, потому что я поднял тебя чуть свет с постели.
Аввакум жестом пригласил его пройти вперед, и они медленно поднялись по лестнице.
В кабинете Аввакум усадил полковника в кресло у еще не остывшего камина и попросил разрешения сварить кофе. Пока кипятилась вода, полковник с любопытством разглядывал жилище Аввакума, вышел на веранду, снова вернулся на свое место.
— Ты устроился как нельзя лучше! — сказал он, довольно покачивая головой. — Не предложишь сигарету? Благодарю. Ты неплохо расставил мебель. Квартира интеллигента, сразу видно по книгам. Профессорское жилище. Пишешь? Ты одно время говорил про какую-то книгу. Старинные памятники и прочее. Продвигается?
— Не особенно, — откликнулся Аввакум из соседней комнаты.
— Вот как? — искренне удивился полковник. — Ведь у тебя идеальные условия. Что же мешает тебе?
Аввакум не ответил. Он молча разливал кофе.
— Уж не внучка ли старика — причина? — спросил полковник, постукивая ногой по полу.
Аввакум взял с подноса чашку и поставил ее перед полковником, сел напротив и принялся набивать трубку.
— У нее есть жених, — сказал он. — Кинорежиссер Асен Кантарджиев.
Полковник Манов с сочувствием поглядел на него и промолчал.
— Сожалею, — сказал он немного погодя. — Очень сожалею. Она славная девушка, из хорошей семьи. Я знаю ее отца.
— А жениха? — спросил Аввакум. — Жениха знаете? Полковник отрицательно покачал головой.
Поговорили о погоде, о ревматизме, о зиме, которая уже стучится в двери. Полковник попросил еще сигарету, закурил и умолк.
Аввакум прекрасно понимал, что полковник ждет, когда он задаст ему вопрос, ради которого тот пришел, и потому спросил:
— А у вас как дела? Хватает и работы и заботы?
— О, — сказал полковник, и в глазах у него сразу исчезла появившаяся было усталость. — У нас все по-старому, как всегда, напряженно и неспокойно. Нет затишья на тихом фронте, увы! Не проходит недели без тревоги.
— Верю, — согласился Аввакум. — Это видно по вашему лицу. У вас черные круги под глазами, очевидно, вы мало спали последние два-три дня.
Полковник пожал плечами и тихо вздохнул.
— Может быть, у вас какой-нибудь сложный случай?
— Тебя это интересует?
— Я всегда испытывал интерес к сложным случаям, — с еле заметной усмешкой ответил Аввакум.
На этот раз полковник сам взял из коробки сигарету, закурил и несколько раз глубоко затянулся.
— С некоторых пор, — начал он, глядя задумчиво на кончик сигареты, как будто на нем был записан его краткий рассказ, — с некоторых пор иностранная радиостанция, километрах в пятидесяти от знакомых тебе мест, поддерживает регулярную, разумеется, тайную, связь с кем-то из своих людей, по всей вероятности, в Софии. Говорю «по всей вероятности» потому, что для нас эта личность все еще загадка. Нам не удалось засечь его, так как этот молодчик только принимает радиограммы из центра, а сам ничего не передает. Очень вероятно, что он посылает сведения через курьера, пользуясь тайником где-нибудь поблизости от границы. Ты спросишь, откуда их центру известно, что агент на нашей территории в нужный момент примет зашифрованную радиограмму? По-моему, возможны два варианта: либо центр ведет передачи «на доверие», согласно предварительно согласованной и постоянно уточняемой программе, либо агент заблаговременно уведомляет центр о времени приема и длинах волн. Каким образом осуществляется это уведомление, если оно существует, мы не знаем. Лично я предполагаю, что используются средства и возможности какого-то посольства. Не исключена и непосредственная связь при помощи писем, телеграмм, телефонных разговоров и тому подобного на основе кода из символических выражений. Возможности в этом отношении богатые и обширные. Но, так или иначе, мы до сих пор не знаем, кто этот молодчик, который сам или из чужих рук получает радиограммы от тайной радиостанции за границей.
Что нам уже известно в связи с этой новой авантюрой? Кое-что мы разузнали — и немало. Нам удалось установить ключ шифрограмм, и за последние два месяца мы перехватили и расшифровали четыре из них. В первых двух шифрограммах агенту даются указания сфотографировать или описать объекты L-Z в пограничном секторе А. Мы не знаем, что подразумевает противная сторона под буквами L-Z и А, но догадываемся. Это важные сооружения нашей пограничной системы укреплений. Если описание и координаты попадут в руки врага, это, конечно, не будет непоправимой бедой, но создаст массу неприятностей. Одним словом, это крайне нежелательно.
В третьей шифрограмме центр приказывает агенту нанести полученные данные на карту и приготовить материал для передачи. Отсюда можно заключить, что ему удалось кое-что сделать. Но четвертая радиограмма уже вызывает тревогу. Мы перехватили ее позавчера вечером в половине двенадцатого. Она гласит буквально следующее: «Посылаем нарочного за сведениями. Его приведет Нина. Дату, час и место сообщим завтра кодом номер тринадцать». И вот вчера без четверти двенадцать наши пеленгаторы уловили и записали короткую радиограмму. Хотя длина волны была изменена, очевидно, это та самая радиограмма, о которой шла речь в предыдущей передаче. Она уточняет дату, час и место встречи, при которой нарочный, приведенный некой Ниной, получит сведения об участках L-Z в секторе А нашей пограничной зоны. Дешифровщики всю ночь возились с этой радиограммой и сейчас еще работают, но безуспешно. А это не сулит ничего хорошего. Допустим, что встреча назначена, например, на сегодня. Что толку, если мы разгадаем код завтра? Успеем ли мы расшифровать радиограмму вовремя? Это первая моя забота. Ну, а если шифрограмма имеет, кроме кода, и условные обозначения? Предположим, мы прочитаем: «Нина приведет нарочного десятого ноября к восьми часам вечера в Парк Свободы к бюсту Раковского». Во-первых, мы не знаем, кто такая Нина, следует ли подразумевать под этим именем женщину, а не мужчину. Во-вторых, все остальное может иметь столько же общего с действительностью, сколько я с самолетом ТУ-114. Парк Свободы может означать вокзальную площадь, а бюст Раковского — Центральную таможню. Дело, как видишь, сложное, чрезвычайно сложное. И самая главная трудность в том, что у нас до сих пор нет никаких человеческих следов. Все так хитро закручено, что, как подумаешь, мороз по коже дерет.
