Сергей Смирнов - Канарский грипп
Для него еще раз приоткрыли дверцу реанимобиля.
— Все, птичка, доктор меня просветил, — продемонстрировал он Инге сочувствующую улыбку. — Говорят, что тебе пора почистить перышки…
— Я буду очень скучать, Марик… Ты ведь меня не забудешь?
Другого он и не ожидал услышать.
— Ничего. Поскучаем оба для разнообразия. Привет!
С майором «хлебопеков» и капитаном, командовавшим отрядом «Омеги», он только перекинулся короткими кивками. Настала пора освободить одну из важных артерий столицы. Садясь в машину, Морган сплюнул в сторону и решил все забыть.
«Все, птичка, тебя уже нет. Печально, но ничего не поделаешь, — подумал он, четко контролируя свои эмоции. — Списываем вместе с террористами, которых тоже нет. Память должна быть чистой и ясной, прошлое — ничем не запятнанным. А случайностей быть не должно».
— Куда? — осторожно спросил водитель: давно не случалось такого, чтобы он не знал маршрута заранее.
— Обратно. В офис, — велел Морган.
Рабочий день продолжался.
Исчез реанимобиль, пропал и хлебовоз.
«Интересно, что завтра напишут в газетах?» — усмехнулся Морган, невольно пытаясь представить себя сторонним наблюдателем.
— Сообщение из офиса, — ожил на переднем сиденье референт. — Вас просят к телефону.
— Меня нет и не было, — распорядился Морган.
— В данный момент этот звонок может иметь значение, — заметил референт и взглянул в зеркальце над лобовым стеклом.
— Ну… — поймал его взгляд Морган, предугадывая, какие «похвалы» сейчас услышит от руководства ФСБ.
— С вами хочет выйти на связь Александр Брянов…
Фрагмент 8
МОСКВА. К ВОСТОКУ ОТ САДОВОГО КОЛЬЦА
Светлая широкополая шляпа гондольера, обвязанная алой косынкой, промелькнула мимо. Приветливая улыбка. Взмах руки: «Виоп giorno, signori!» Утро над Венецией было райски ясным. Старинные особнячки, обступившие Большой канал, сияли каждым балкончиком, каждой оконной рамой, каждым уголком — сияли, подобно ярко освещенной, с любовью вырезанной и склеенной из легкого картона декорации на театральной сцене. Мутная зелень водной глади казалась широкой ковровой дорожкой из бархата.
Брянову вспомнился ажурный мост, переброшенный через Канал белоснежной аркадой.
— Понте-Риальто… — тихо пробормотал Брянов.
— Ты о чем? — спросил из-за спины Сан Саныч.
Этот мост вот-вот должен был появиться впереди, за поворотом.
«А сейчас вы увидите самый знаменитый и несомненно самый красивый мост Венеции — Понте-Риальто…»
— Звук! — вскрикнул Брянов. — Выключи звук! Быстрей!
Сын кинулся к телевизору, уже привыкнув, что с недавних пор ничего просто так не происходит.
— Не загораживай! — Брянов вцепился в подлокотники кресла. Сердце, раз хозяин стоически удержал себя на месте, само рванулось вон из груди. Вот он — Понте-Риальто! Белоснежная радуга над мутно-травяной гладью!
Осторожный шепот сына:
— Ты опять что-то вспомнил?
— Подожди! — Он закрыл глаза. Уличный шум — далеко за окнами, в мире ином… Он повернул голову… Да, Элиза сидела тогда на катере рядом с ним, по правую руку, и держала два пустых бокала. Бутылка шампанского была у него… Он вспомнил, как хлопнула пробка, взлетела вверх и куда-то пропала…
Они условились, что сделают первый глоток, как только мост, на мгновение превратившись в темную и таинственную пещеру, окажется прямо над ними.
Горлышком бутылки он прикоснулся к тоненькому краю ее бокала так же бережно, как в начале поцелуя всегда прикасался к ее губам.
Вино так и бросилось в бокал, вспенилось в стекле, опрокинулось сверху на ее пальцы. Элиза рассмеялась, отвела руку через борт катера — как красиво отводила она свою тонкую руку! — и стала смотреть, как капли падают вниз и пропадают в стремительно скользящей воде…
Она чуть не опоздала.
Бокалы звякнули — нежно и гулко, словно под каменным куполом. Глоток в прохладной и мягкой тьме — и вновь свет с небес, пестрая пляска лодок и отражений впереди, сияние ажурных стен…
Это было их последнее утро в Венеции.
Сколько раз они приходили вечерами на Понте-Риальто… Сколько раз там, на площадке, под верхней аркой, они целовались… Она часто садилась на широкие каменные перила, обхватывала его за шею и тянула за собой — назад… и они повисали над водой. Элиза казалась невесомой… всегда при первых поцелуях она казалась невесомой… а потом… Иногда он разводил руки в стороны… прохожие и влюбленные парочки вскрикивали от ужаса… и тогда только ее цепкие, сильные руки… только ее руки…
Брянов вытер ладонью пот с лица. Он чувствовал, что у него внутри все дрожит и гудит. Он попытался сглотнуть, но это удалось сделать не сразу…
Сын не сводил с него глаз.
Вздохнув тяжко, всю свою волю к жизни вложив в этот вздох, глухим голосом Брянов проговорил:
— Ты знаешь, сколько времени я провел в Венеции?
— Сколько? — завороженно спросил Сан Саныч.
— Целый год… Никак не меньше года.
Глаза сына и так были широко раскрыты, а стали еще шире.
— Вот это да! И ты все помнишь?
— Помню пока две минуты, — признался Брянов, уже не удивляясь парадоксам. — Я в этой квартире живу шесть лет, а на воспоминания хватит полчаса… меньше… пять минут…
— Ну, бать, сравнил!.. — покачал головой Сан Саныч. — Ты хоть…
— Подожди! — оборвал его отец. — Смотри, поплыли дальше… Сейчас слева будет набережная у площади Сан-Марко. Там Дворец дожей. Белый такой, с колоннами. И еще — башня. Там всегда голубей полно. Облепят тебя всего с головы до ног… Это на самой площади…
Дворец дожей появился — великолепно ограненный, резной, блистающий айсберг!
— Ты, может, раньше его видел где-нибудь… по телику, — вполне резонно предположил Сан Саныч. — А теперь этот мнемозинол как-нибудь подействовал…
Брянов посмотрел на сына так, что тот решил немного отодвинуться в сторону.
«Я там был! Я все это помню! Я жил там целый год!» — это было непреодолимое чувство истины, вопиющее из глубин сознания, памяти, сердца… «Я существую! Рядом сидит мой сын Александр! Я прожил год в Венеции!» — так можно было истину немного переиначить и расширить, но это была та же истина, любое различие сразу бы показалось дикой ересью.
— Над тем, что ты сказал, стоит подумать, — мобилизовав весь свой здравый смысл, Брянов заставил себя допустить иной, более практический, нежели метафизический, подход к своему бытию…
Поднявшись из кресла, Брянов замер на месте — замер между своим любимым уютным креслом и телевизором, между телевизором и телефоном, поставленным на пол у правого подлокотника, замер в силовых полях…
И, справившись с ними, он первым делом протянул руку к телевизору и выключил его. Выключил, хотя телевизионная экскурсия по Венеции продолжалась…
«Мне телевизор лучше теперь вообще никогда не смотреть», — дал себе Брянов дельный совет.
Потом он взглянул на красненький телефонный аппарат и ясно вспомнил, что на самом деле напряжение исходило именно от этого прибора. Они с сыном уже почти целый час дожидались звонка и, чтобы хоть немного отвлечься, включили телевизор.
Женский голос, который представлял интересы генерального директора компании и, вероятно, принадлежал его секретарше, сообщил, что Марк Эдуардович Модинцев позвонит сам, как только освободится.
Заклинание демонов — вот чем занимался Брянов в последние дни. Почувствовав на себе влияние неких потусторонних сил, заметив и свою немалую власть над ними, он, как доктор Фауст или простой древний язычник, теперь уже не мог избавиться от соблазна поскорее узнать пределы своих возможностей и дознаться, с кем, с какими такими духами имеет дело.
Последним «заклинанием» он был обязан своему сыну и его подружке.
Накануне Сан Саныч, оставив отца в неведении, полетел по заветным адресам. В доме артиста Сабанского, по счастью, не оказалось никаких электронных сторожей-домофонов, а сидела внизу под классической пальмой самая классическая, интеллигентнейшего обращения вахтерша. В этом доме еще как бы длились условно добрые, старые времена. Сан Саныч был не промах, он сменил «косуху» на скромный костюмчик, из которого, правда, успел чуть-чуть вырасти.
— Вы к кому, молодой человек? — спросила вахтерша.
— Я к Валерию Михайловичу Сабанскому, — невероятно вежливо ответил Сан Саныч. — Валерий Михайлович просил моего отца достать одно лекарство.
С вежливой подозрительностью вахтерша взглянула поверх очков на юного визитера.
— Что-то я вас не помню, молодой человек…
— Конечно, не помните, — поспешил согласиться Сан Саныч. — Меня последний раз Валерию Михайловичу показывали, когда я еще соску сосал…
Ответ был снайперски точным: вахтерша умилилась.
