Виктор Михайлов - Черная Брама
Прислушиваясь к тому, как дробно прокатились по трапам шаги комендора, боцман еще некоторое время постоял возле пушки, подумал и не торопясь начал спускаться к замполиту.
В ожидании боцмана замполит, уже в который раз, с карандашом в руке изучал карту побережья залива.
Штурманские часы громко отсчитывали время.
Сквозь узкую щель — Футоров приоткрыл крышку иллюминатора — он видел то гребень убегающей волны, то свинцово-серый омут моря.
Постучав, в каюту вошел Ясачный. Корабль накренило. Карандаш перекатился через весь стол и остановился у буртика. Под стеклом, рядом с графиком боевого расписания, лежали фотографии всех Футоровых — мал мала меньше, всех четырех мальчишек.
Заметив потеплевший взгляд Ясачного (боцман питал слабость к ребятишкам), Футоров, как бы подчеркивая этим всю важность предстоящего разговора, закрыл фотоснимки блокнотом.
Ясачный взглянул на часы — времени оставалось в обрез, — лицо его стало строгим и, пожалуй, торжественным. Положив на стол партийный билет, он сказал:
— Прошу до времени сохранить. Футоров молча перелистал документ и запер его в несгораемый ящик стола.
— Я должен, мичман, предупредить вас, — сказал Футоров. — Оперативная группа выполняет ответственное задание. За операцию отвечает капитан Клебанов. Вас, Петр Михайлович, привлекли еще и потому, что для успешного выполнения задачи нужен моряк, отлично знающий побережье. Наш долг — помочь чекистам. Ясно?
— Ясно, товарищ капитан-лейтенант.
Подхватив покатившийся в обратную сторону карандаш, замполит перешел к главному:
— Кого вы наметили е осмотровую группу?
— Старшину первой статьи Хабарнова и матроса Нагорного.
— Нагорного? — удивился замполит.
— Товарищ капитан-лейтенант…
— Почему вы остановились на комендоре?
— Я считал так: чем сложнее задачу ставит перед человеком жизнь, тем крепче становится характер.
— Не улавливаю связи, — заметил Футоров и. поставив локти на стол, скрестил узловатые пальцы своих сильных, по-рабочему крепких рук.
— Парень столкнется с такими трудностями, что…
— Если я правильно понял, вы хотите взять с собой Нагорного, не посвящая его в задачу?
— Понимаете, товарищ капитан-лейтенант, парень он прямой, честный, ему этот театр…
— Как это — театр?! — обозлился Футоров и сжал руки так, что побелели фаланги пальцев. — Первая же случайность может погубить Нагорного и провалить задачу. Вы даже не подумали о человеке! Парень вам верит, стремится подражать во всем, даже в привычках… Вы заметили, как Нагорный в минуту раздумья сдвигает ладонью шапку на лоб? Точь-в-точь как это делаете вы. Для Нагорного вы тот идеальный образец моряка и человека, которому он готов следовать во всем и всегда, и вдруг… Нет вы понимаете, к чему это может привести?
— Признаться, я думал так: кранцы подкладывать парню не надо. Чем больше будет бортами стукаться, тем крепче станет. Кроме того, было у меня еще одно опасение. У Нагорного — что на душе, то и на лице, какой ветер — такая волна. Вернется с почты, погляжу на него — знаю, от кого письма получил: от друга, от матери или Светланы.
— Вы думаете, что Нагорный может себя выдать? — спросил Футоров.
— Боюсь…
— А я не боюсь. Скрывать мысли, чувства и настроения от своих товарищей — зачем? Разве зазорно любить и быть любимым? А вы обратили внимание на то, как ведет себя Нагорный, когда около него появляется фельдшер? Болтанка такая, что слепая кишка становится зрячей. Команда в лежку, а Нагорному хуже всех. Фельдшер его спрашивает: «Как самочувствие?», а он: «Люблю, — говорит, — свежую погоду!» — и еще улыбается…
— Так как же? — после паузы спросил Ясачный.
— Берите Хабарнова и Нагорного, но предупреждаю: задачу проработать с ними до мельчайших деталей! Предусмотреть все, чтоб никаких случайностей. Понятно?
— Ясно!
— Командиру я доложу. У меня есть несколько соображений, — сказал Футоров и раскрыл блокнот.
А в это время «любитель свежей погоды» уже снял с себя всю старую, пропитанную сыростью и морской солью одежду и в ожидании баталера забрался на койку. Закрыв глаза, Нагорный попытался представить себе, что его ожидает, но безуспешно. Тогда он накрылся с головой одеялом — испытанный способ, когда нужно в краткие часы между двумя вахтами отогреться после холодного ветра. Тепло ползло по ногам, охватывало все тело и располагало ко сну.
— Где Нагорный? — спросил баталер, спускаясь в кубрик.
Матрос, занятый утюжкой воротничка, кивнул головой в сторону койки Нагорного.
— На, жених, получай! — положив на рундук обмундирование, сказал старшина-сверхсрочник, исполнявший должность баталера.
Нагорный сел, свесив босые ноги с койки, и с чувством обиды спросил:
— Почему «жених»?
— А я откуда знаю? — усмехнулся старшина и, уже поднимаясь по трапу, бросил: — Зайдешь в баталерку расписаться!
Нагорный достал из рундука новые шерстяные носки, их связала мать. Это были те самые носки, что прислала она в посылке. Одеваясь, он думал над причиной «маскарада». Нагорный верил в доброе к себе отношение бопмана, и все же его охватывала мучительная тревога неизвестности.
Вынув из рундука фотокарточку Светланы, он рассматривал ее долго, словно впервые. Девушка была сфотографирована в парке, ветер растрепал ее волосы, обтянул блузку. Полные губы были слегка приоткрыты, точно девушка говорила с ним. На обратной стороне он прочел, хотя и знал наизусть:
«Андрюша!
Всегда, всегда будь таким, каким я тебя знаю!
Света».Услышав на трапе тяжелые шаги боцмана, Нагорный спрятал фотографию в боковой карман ватника — он просто не успел бы ее положить в рундук.
Ясачный придирчиво осмотрел комендора, велел поставить ногу на банку, потискал ботинки и сказал:
— Свободные. Теплые портянки есть?
— Есть, — ответил Нагорный.
— Наденьте. Через десять минут явитесь в каюту капитан-лейтенанта Футорова. Понятно?
— Ясно, товарищ мичман.
Боцман поднялся на верхнюю палубу.
Тем временем матрос выгладил воротничок к принялся за письмо.
И Нагорный вспомнил Лобазнова, его письмо и подумал: «Фома всегда был холоден, аккуратен и расчетлив, даже в дружбе…»
Нагорный с выводами поторопился.
В эти минуты, рискуя собственной жизнью, навстречу шквальному ветру и жесткому снегу, секущему лицо, изнемогая, падая и поднимаясь вновь, Лобазнов шел по узкой тропинке среди скал и моря, неся на закорках Мишу Ельцова…
Вернувшись с начальником на заставу, Лобазнов даже не успел распрячь лошадь; через пятнадцать минут он должен был старшим идти на пост наблюдения..
Лобазнов и Ельцов шли с оружием, неся в вещевых мешках сухой паек и дрова для топки. Вышел с ними с заставы и Семен Чукаев. Он нес баллон для машины, застрявшей где-то в нескольких километрах за постом наблюдения.
Дозорная тропа то сползала по крутым скалам, то спускалась вниз, к самому морю. Параллельно тропе, на некотором удалении к западу, тянулись столбы телеграфной связи. Едва заметные в сплошной пелене снега, эти столбы все же были неплохим ориентиром.
Температура упала до минус шестнадцати градусов. Здесь на полуострове было значительно теплее, чем на континенте, но при сильном встречном ветре и шестнадцать градусов — «хорошая закуска», как выразился Лобазнов, посмотрев на заставе сводку погоды.
Шли знакомой дорогой. Все трое были молоды, выносливы и уже достаточно опытны, чтобы одолеть эти шесть километров, не останавливаясь на отдых.
Спустя два часа они увидели занесенную снегом крышу наблюдательного пункта. Чукаев промерз и, прежде чем отправиться на розыски застрявшей машины, решил отогреться у наблюдателей, выпить кружку горячего чая.
Тщательно стряхнув веником валенки, они вошли в жарко натопленное помещение. Лобазнов позвонил на заставу и доложил, что наряд благополучно прибыл и приступил к несению службы.
Сменившиеся пограничники вышли на заставу, попутный ветер дул им в спину.
Ельцов налил из ведерка чайник, поставил на плиту и, вытащив топор, стал рубить дрова. Зажмурившись от удовольствия, Чукаев устроился возле печки. Лобазнов заступил на пост наблюдения.
Прошло не больше десяти минут, как в секторе наблюдения показался рыболовный траулер «Муром»; он шел из Варангер-фьорда с трюмом, полным рыбы, — это было видно по его осадке. Ветер усилился. На разгулявшейся волне «рыбака» швыряло, как щепку.
«Муром» — наш рыболовный траулер, приписанный к мурманскому порту. Лобазнов это отлично знал, но порядок службы требовал оповещения обо всех судах, проходивших в зоне наблюдения. На несложном, но довольно точном приборе, с громким названием «курсоуказатель» Лобазнов определил направление судна и записал в журнале:
«Рт „Муром“ пеленг восемьдесят пять. Дистанция десять кабельтовых. Курс сто семьдесят пять».
