Рахим Эсенов - Легион обреченных
— Но ваши великие деяния, мой фюрер, изменили эту древнюю поговорку. Теперь говорят: все дороги ведут в Берлин! Слюнтяи Веймарской республики только болтали о человеке, а вы проявили о нем отеческую заботу. Вы дали людям работу, хлеб, кров! Демократы, коммунисты знали только болтать, а вы покрыли всю Германию сетью прекрасных шоссе. Наши дороги — дороги жизни, они помогут нации осуществить великие планы завоевания мира.
Фюрер гордо расправил плечи, стрельнул голубыми глазами в Геринга — тот осекся, и самодовольно улыбнулся: его взгляд обладает завораживающей магической силой. Так, во всяком случае в кругу своих приближенных, говорил Геринг, и он еще постарался, чтобы эти слова дошли до ушей Гитлера, который и не догадывался, что в лицедее-министре погибал артист.
— Если всемогущий Зевс, обратившись в белого быка, — продолжал Геринг с опущенной головой, — похитил девушку Европу, перенес ее на остров Крит, то вы, мой фюрер, положили к ногам немцев эту Европу, правда, уже лишенную девственности, — и, довольный своим остроумием, взглянул на Гитлера и громко рассмеялся.
— Но Европа велика, Герман, — почему-то раздраженно заговорил фюрер, теребя пуговицу домашнего костюма, — ее граница пролегает по Уралу. Там пройдет рубеж тысячелетнего рейха...
Хлопнула дверь — в коридоре снова возникла долговязая фигура начальника охраны. За ним шел весь обвешанный аппаратами Генрих Гоффман, личный фотограф фюрера. Завидев его, Гитлер зашел в купе, следом за хозяином бросился слуга. Вскоре фюрер вышел в военном кителе серо-зеленоватого цвета с золотым значком на груди, с красной нарукавной повязкой, в белом круге зловеще чернела свастика.
Молча сфотографировались, а после Розенберг, поманив пальцем Гоффмана, подвижного малого с алчным лицом, протянул ему бумажку с пометками «Фюрер с детьми», «Фюрер кормит оленят», «Фюрер гладит кошку». Фотограф браво щелкнул каблуками и, склонив голову с аккуратным пробором, произнес:
— Понимаю, господин генерал, как важно показать народу, что фюрер человечный, доступный, любит детей, животных.
Розенберг, снисходительно потрепав по плечу фотографа, презрительно подумал: «Осел ты! Тебе никогда не понять, зачем надобны такие сентиментальные фото, — за ними немцы не разглядят истинного лица фашизма...»
Фотограф заискивающе улыбнулся издали Гиммлеру, тот покровительственно кивнул своему особо доверенному осведомителю, который донесения о фюрере и его приближенных подтверждал неопровержимыми фотографиями.
В сейфе рейхсфюрера СС хранился уникальный снимок Геринга, зафиксировавший его на охоте в лесном заповеднике Восточной Пруссии. Его, короля охоты, лично застрелившего за день двести зайцев, сфотографировали с маршальским жезлом в правой руке, с охотничьим ружьем в левой. Рейхсмаршал возвышался своей громадой на необычном фоне из белого меха, сложенного из тушек убитых зайцев. Увидел бы эту картину Гитлер! Вот взбеленился бы!.. Впрочем, чего жалеть? На то она и дичь, чтобы ее бить. Человек жив тушами и кровью неразумной твари. Но фюрер вегетарианец, любит все живое, особенно животных... Иное дело люди, то есть «унтерменши». Зачем их жалеть? Это материал, сырье, как говорил фюрер, необходимый для возвышения «третьего рейха». Возводил же Тамерлан минареты из человеческих черепов, а иранские шахи выделывали из них кубки для вина.
Поезд медленно вполз под стальные фермы Восточного вокзала. Перед самой остановкой Геринг будто невзначай спросил Гиммлера о резиденции фюрера. Рейхсфюрер СС, не ожидая подвоха, ответил:
— В Фонтенбло, где любил жить Бонапарт. Шикарный дворец!
— Это в нем Наполеон отрекся от престола? Ничего себе резиденция!
Зная суеверность фюрера, Геринг рассчитал наверняка: тот откажется ехать в Фонтенбло, и Гиммлер со своей службой, распустившей щупальца по всей Европе, будет посрамлен. Гитлер настолько верил и в сон, и в чох, что в пятницу остерегался даже ногти стричь. Однако генералы уговорили его напасть на Польшу именно в пятницу. Но то другое дело — речь шла о жизни немецких дивизий, которые по сравнению с одной жизнью фюрера и ломаного гроша не стоят. Рейхсмаршалу же хотелось доказать, что он еще не забыл своей старой полицейской службы, что сыск — дело не избранных, как это пытался представить рейхсфюрер СС.
Геринг знал, на чем можно сыграть. Еще в Берлине, прознав о местонахождении будущей резиденции фюрера в Париже, он не стал никого отговаривать и немедля послал во французскую столицу офицеров службы контрразведки люфтваффе, чтобы подготовили фешенебельный отель «Крийон», что на площади Согласия.
— В Фонтенбло безопасно, — перехватив недоуменный взгляд фюрера, Гиммлер чуть не задохнулся от злости. — Там эсэсовские полки, рядом дивизия шестой армии вермахта. Императорские покои обжитые, теплые...
— Ну да, — съязвил Геринг, — а фюрер, выезжая из резиденции, будет слушать выкрики французов по поводу того, что эсэсовцы переловили в прудах столетних карпов. Разве не знаете, какие французы крохоборы!
— Что за карпы? — не понял Гитлер.
— Людовики выводили в дворцовых прудах зеркальных карпов. Иным было по двести с лишним лет.
— Разве нашим солдатам нечего есть?
— Простая разболтанность, мой фюрер, — смаковал Геринг, безжалостно добивая Гиммлера. — Подумаешь, слопали десяток-другой карпов. Германские солдаты, мой фюрер, хорошо знают права победителей.
— В Фонтенбло фюрер не поедет. — Гитлер с загадочным лицом направился к выходу. — Найдите что-нибудь другое.
Гиммлер всполошился, но Геринг спокойно, чтобы слышал фюрер, произнес:
— Не волнуйся, дружище Генрих. В отеле «Крийон» фюрера ждут превосходные апартаменты. Об охране я тоже позаботился.
Рейхсфюрер СС молча, с позеленевшим от злобы лицом проглотил подслащенную пилюлю рейхсмаршала.
Поезд остановился у бетонного перрона, окруженного живой цепочкой вооруженных эсэсовцев, которые застыли через каждые три шага. Едва Гитлер и его бонзы сошли с вагона, к ним в маршальской форме заспешил холеный старик выше среднего роста. Маршал Анри Петен, глава капитулянтского правительства Франции, несмотря на свои восемьдесят четыре года, выглядел импозантно. На его строгом мраморном лице, не лишенном классичности, блуждала угодливая улыбка. Для своих лет он был настолько брав и элегантен, что стоящий рядом с ним пятидесятилетний фюрер, сутулый и флегматичный, походил на старца.
Петен поздоровался со всеми. Когда он тряс руку рейхсмаршала, побрякивавшего орденами и медалями, Гиммлер со злорадством заметил, что парадный мундир французского маршала выглядел куда как скромнее, чем у Геринга, — грудь Петена украшал лишь Солдатский орден, выдававшийся рядовым за отвагу.
Пока Гитлер и Петен обменивались малозначащими фразами, долговязый штандартенфюрер с тремя десятками эсэсовцев в штатском, выбежав вперед, преградили дорогу небольшой «делегации французов» из взрослых и детей, направлявшихся приветствовать Гитлера. Охрана остановила четырех бесцветных пожилых мужчин и пятерых разнаряженных не по возрасту дам. Начальник охраны, поочередно подходя к девяти девочкам в форме Марианны — символа Франции, которые держали в руках осенние букеты, фальшиво восклицал: «Какие чудные цветы!» — а длинные пальцы эсэсовца хищно прощупывали букеты. Убедившись, что туда ничего не вложено, он позволил девочкам вручить цветы.
Фюрер и его приближенные кисло поздоровались с «делегацией» и направились по оцепленному солдатами перрону, где у самого выхода стояли несколько легковых «рено» и «ситроенов», окруженных немецкими мотоциклистами и двумя легкими танками. В первый бронированный автомобиль сели Гитлер и Петен, рядом с водителем устроился начальник охраны.
Париж, объятый легкой дымкой, остался где-то позади. В отель сразу не поехали, а попетляли по предместью Малахов, пересекли бульвар Севастополь — места, хранившие память о России, о Крымской войне. Незаметно въехали в город. Вдали, подпирая горизонт, синел Булонский лес, мелькнул ажурный шпиль Эйфелевой башни, на Марсовом поле все еще сочно зеленели газоны, уходящие к красивому средневековому зданию военного училища, из стен которого вышел юный артиллерийский офицер Бонапарт.
Петен с удовольствием исполнял роль гида. То ли из-за увлеченности, то ли от старческого легкомыслия, но престарелый глава коллаборационистского режима говорил без умолку, отчего у Гитлера даже начала побаливать голова.
От фюрера не ускользнуло, что во французской столице слишком много памятных мест, связанных с Россией, — будто едешь по Москве или Санкт-Петербургу. Сотня русских ресторанов и бистро, да еще с такими звучными названиями — «Царевич», «Московские звезды», «Русалка»... Что ни улица, то русское имя — Лев Толстой, Петр Великий, Александр Невский... Тот самый, что разбил в пух и прах на льду Чудского озера тевтонских рыцарей?!
