Юрий Абожин - Конец карьеры
Утром Кондратьев был у Снегирева.
— Странно, очень странно, что он не ищет никаких связей и ничего не предпринимает, — заметил подполковник, выслушав заместителя. — Его не интересует ни почта, ни стройка. Затаился? Выжидает? Или все же он имеет какой-то способ связи с тем, вторым? Телефоном он тоже не пользуется.
— Обживается, — откликнулся майор. — Может быть и не имел задания искать связи.
— Тогда непонятно, для чего он здесь? Сбить след, отвести возможное подозрение от «Скорпиона»? Очень непонятно.
Кондратьев прошелся по кабинету и остановился у раскрытого окна. Сквозь тополиную листву виднелся кусок моря.
— Почему в городах садят одни тополя?
Снегирев подошел к Кондратьеву и стал рядом.
Тучноватый майор отодвинулся чуть в сторону, давая ему место.
— Да, я тоже давно задаюсь этим вопросом, — ответил Снегирев. — Почему? Здесь и яблони возьмутся, наши — дальневосточные, и груши, и вишня. Какое у нас есть красивое дерево: русская береза. И ни в одном городе не увидишь ее. Рябина, хвойные деревья просто бы украсили любой парк, сквер, улицу. Сколько частных садиков в городе. И в каждом яблони, груши, смородина. А как бы красиво выглядела, ну, скажем, яблоневая аллея. Улица, обсаженная березками, пихтой, елью. На своей улице мы с ребятами начали садить яблони. Квартала на два уже вытянулась наша аллейка. Видел, как она весной цвела?
— Видел.
— Красота. Идешь, как по саду. Такой аромат, что дух захватывает.
Кондратьев знал страсть Снегирева к садоводству и заметил шутливо:
— Вам бы, Владимир Сергеевич, главным садоводом города быть. За несколько лет превратили бы его в фруктовый сад.
— Хочешь меня в расход?
— Да нет. Вы и здесь на своем месте. Замену вам трудно найти.
— А сады я люблю, — признался Снегирев, глядя из окна на расстилавшийся перед ним город и на редкие пятна зелени в нем. — Просто нахожу удовольствие возиться в саду, садить, ухаживать. Дышать этой свежестью, видеть, как тянутся тонкие деревца к солнцу, выбрасывают нежные клейкие листочки, наливаются соками. Мне кажется, каждый человек любит природу, сады, деревья, только не все считают, что их надо разводить. Зелень украшает нашу землю, нашу жизнь, воспитывает у людей любовь к природе, к труду. Вырастить хотя бы небольшой сад — это значит, подарить себе и людям радость. Может быть, потому я люблю это занятие, что мне всю жизнь приходится выкорчевывать из нашего общества такие сорняки, как Завьялов.
Снегирев отошел от окна и сел за стол.
— Русский же парень. Видимо, воспитывался в нашем обществе, имел или имеет родных, знакомых, товарищей. Кто его просмотрел? Почему он пошел по этой дороге? Жил среди наших людей, дышал одним с ними воздухом, так почему он стал выродком? Кто-то когда-то допустил ошибку, другую, потом он сам стал допускать их. Плохо, очень плохо, что мы порой проходим равнодушно мимо молодого слабого деревца и только потому, что растет оно в чужом саду, не помогаем ему набраться сил, тянуться к солнцу. А у нерадивого хозяина оно может захиреть и погибнуть.
— В семье, говорят, не без урода, — откликнулся от окна Кондратьев. — Эти выродки в процентном отношении — просто капля в море.
— Но от всех нас зависит, чтобы этой капли вообще не было.
— Так оно.
— Многие из таких вот впоследствии каются о содеянном. Но кто стоял рядом с этим человеком, когда он впервые задумал обмануть, покривить душой, возможно, пойти на преступление? Любой человек не сразу решается на это.
— Равнодушие к чужой судьбе.
— Да, да. Преступно равнодушие. Мы все еще не можем изжить страшный порок капиталистического общества: моя хата с краю. И порой на наших глазах ломается чья-то судьба, чья-то жизнь, а мы равнодушно проходим мимо. В подавляющем большинстве наши люди воспитываются не так, но серая обывательщина кое-где бытует еще. Я много лет присматриваюсь к судьбам тех, кого забрасывают на нашу территорию. И получается примерно такая картина. Человек воспитан в духе личного благополучия. В детстве и юности он не имел недостатка ни в чем. И вот, столкнувшись с первыми трудностями, он пасует, отступает, ищет кривые дорожки. Эгоист где-то сталкивается с интересами общества, коллектива. Он нарушает их, обходит стороной. Отсюда первые, пусть небольшие, преступления перед обществом. А от маленького до большого шаг не такой уж длинный. В конце концов перед таким человеком встает дилемма: или с обществом, с коллективом, или против него. Нейтрального пути здесь нет. Мне все жаль, когда в саду гибнет дерево. И во сто крат жаль, когда вот так гибнет человек — с первых самостоятельных шагов в жизни. Гибнет, когда отходит от коллектива, от общества.
Снегирев встал и прошелся по кабинету.
— Так говоришь, Глеб Романович, Завьялов и не пытался ни с кем вступить в контакт?
— Нет, Владимир Сергеевич. Вел себя спокойно и равнодушно ко всему окружающему.
— Ну, равнодушие-то это показное. Расскажи-ка поподробнее все, что запомнил в его поведении.
— В поведении? Вошел в зал за несколько минут до сеанса. До этого прогуливался возле кинотеатра. Нашел свое место и сел. Сидел, облокотившись на левую ручку кресла. Иногда почесывал ухо, правую руку часто держал в кармане.
— Постой-ка, постой-ка. Какую руку подносил к уху, когда почесывал?
— Правую.
— Так. В какое время? Приблизительно, хотя бы…
— Минут через пять-десять после начала сеанса. И после половины сеанса.
— О чем был фильм?
Кондратьев внимательно посмотрел на подполковника. До него уже стал доходить смысл его вопросов. Как же он сам не догадался?
— О чем — я не запомнил…
— Это хорошо, — быстро заметил Снегирев, поглощенный своими мыслями. — Значит, внимательно следил за Завьяловым. Но не увидел главного. Куда он опускал руку? На колени, на спинку кресла или…
— Он опускал ее в карман и так сидел, не двигаясь. Потом уже облокотился на спинку переднего кресла.
— Вот, вот. Теперь понял, в чем дело?
— Да, понял. Но у нас такую аппаратуру еще не применяли.
Когда Завьялов снова пошел в кино, Снегирев решил сам посидеть за его спиной. Но это отказалось невозможным: Завьялов взял билет на последний ряд. Пришлось устроиться рядом с ним. В фойе Снегирев встретил инженера Воробьева с дочерью, с ними был и Зубенко. Когда заходили в зал, Снегирев увидел впереди Завьялова. На нем был темный вечерний костюм и светлый галстук на белоснежной сорочке. Для демобилизованного Завьялов слишком быстро обзавелся хорошими вещами. Он шел впереди, держа руки за спиной, и пощелкивал пальцами, словно дразнил.
Подполковник сидел рядом с ним, смотрел на экран и ловил каждое движение радиста.
Перед самым началом сеанса к кинотеатру подошло несколько автомашин: коричневый фургон с белой полосой, две крытые машины зеленого цвета. В одной из них находился Кондратьев.
После киножурнала в зале зажегся свет. Завьялов безразличным взглядом скользнул по рядам и устроился поудобнее, облокотившись на левую ручку кресла. Минут через семь после начала сеанса он потянулся рукой к правому уху и после этого ладонью провел по лицу, движением, которым проверяют, насколько отросла борода. Руку опустил на колени, но через минуту сунул ее в карман. В таком положении просидел минут пятнадцать, никак не реагируя на то, что происходило на экране. Сидел и смотрел. И не двигался. Но это только казалось. Снегирев тоже оперся на левую ручку кресла, а правую положил на колени. Незаметно кончиками пальцев прикоснулся к рукаву пиджака Завьялова. Рукав чуть заметно вздрагивал. «Работает на портативной рации, которая умещается в кармане, — отметил Снегирев. — Вот почему он тянулся к уху. Вставляет миниатюрный капсюль. Принимает и передает тому, кто тоже находится здесь же, в зале. Удобный и безопасный способ связи. Вернее, был безопасный…»
Минут через десять Завьялов снова поднял руку к уху и потом, сунув ее в карман, поправил что-то, должно быть, запрятал невидимый в темноте проводок. После этого сел нормально и больше ни к уху, ни в карман не тянулся.
После сеанса Снегирев быстро прошел к выходу и сел в машину, которая ожидала его. Спецмашины уже ушли.
Кондратьев и те, кто находился в этих машинах, сидели в кабинете Снегирева и обменивались впечатлениями об операции. Подполковник, войдя к ним, понял, что они выяснили кое-что важное.
— Ну, как? Не напрасно стояли?
— Не напрасно, — за всех откликнулся Кондратьев.
— Рассказывай…
Снегирев сел за стол, достал припасенный заранее план кинотеатра. Все придвинулись к нему.
— Машины поставил здесь и здесь, — говорил майор. — На четырнадцатой минуте после начала сеанса капитан Игнатов обнаружил работу станции. Слышимость очень слабая. Игнатов, включите магнитофон.
