Марк Казанин - Рубин эмира бухарского
Листер вдруг остро посмотрел на меня и замкнулся:
– Этого я не знаю. Прислали, значит, прислали. Не мое дело обсуждать.
Я хотел было возразить, но он уже повернулся к столу с шифровками. Я чувствовал себя сконфуженным:
– Спасибо, Эспер Константинович, за объяснение.
– Заходите, заходите, молодой человек, – отозвался он приветливо, – всегда рад вам.
Он уже сидел и писал, когда я выходил, хотя оставил шифры прикрытыми.
5После разговора с Листером я вернулся в макбару. Я сделал ошибку: не следовало спрашивать Листера, зачем прислали Бориса. В конце концов, Листер тоже из офицеров, и, хотя строго судит Бориса как человека, у них возможна корпоративная спайка, и он, может быть, не хотел бы, чтоб Борис пострадал. Ну ладно.
В этот вечер я не пошел ужинать в лагерь, а послал сказать, чтоб меня не ждали.
На следующее утро я вновь сел за книжки и ко мне вернулось то ощущение одиночества, легкости и покоя, которое приходит во время занятий со старинными текстами и словарями. Я опять оторвался от действительности и ушел в мир вымысла.
На этот раз я занялся индийскими сказками, лучшим и самым подлинным творчеством народа. Сколько в них рассыпано поэзии, какими чудными красками они расцвечены! Я решил сделать перевод одной из них.
Работая, я наконец почувствовал, что больше не могу, и встал из-за стола. Было около полудня. Над землей нависла тяжелая неподвижная жара. «Искупаться бы, освежиться, – подумал я. – Да чего проще! Рядом источник и бассейн с водой. Соленая! Но она и в море соленая. Какая беда, если я окунусь. Ведь я же не пить ее буду».
Я быстро разделся, спустился в яму и ступил в огороженный мраморными плитками бассейн. Какая благодатная прохладная вода это была! Присев, я стал обливать себя пригоршнями воды. Потом, чтобы окунуться как следует, я двинулся к середине бассейна. Дно было везде ровным, и вода доходила едва до пояса. Мне захотелось нащупать то место в бассейне, где вода уходит под почву. Раз или два я ткнул ногой под самой расщелиной, из которой вытекала вода, и ступил дальше. Вдруг я почувствовал, как по подошве полоснуло будто острым ножом. Я вылез из воды, сел на край бассейна, положил раненую ногу на другую и увидел, что из узкого пореза длиной не меньше чем вершок обильно текла кровь. Я быстро поднялся и, хромая, прошел к себе, порвал рубашку, перевязал ногу, но то ли по неопытности, то ли потому, что порез был слишком глубоким, кровь продолжала течь и вскоре пропитала всю повязку. В это время вошел один из узбеков предложить мне свежего чая и, увидев кровь, всполошился, позвал своего товарища, а сам немедленно ушел в лагерь. В скором времени у меня уже был Листер с ватой, настоящими аптечными бинтами и йодом. Он перевязал ногу и велел лежать, так как я побледнел от порядочной потери крови (стакан верный ушел) и от пережитого волнения (это я негодующе отрицал). На следующее утро мне предстояла поездка в больницу, чтобы как следует перевязать рану и предупредить заражение.
Листер просидел у меня несколько часов. Я прочел ему переведенные утром новеллы; он показался мне, как всегда, чутким и умным слушателем, и мы расстались к вечеру лучшими друзьями.
6На следующее утро, только я успел подняться и умыться, как у макбары уже стояла линейка и из нее мне кивал Ратаевский.
– Едем, Глеб, едем, – говорил он заплетающимся языком, – солдат христолюбивого воинства… садись, давай я тебя отвезу, положивше… (он не мог закончить слова) на алтарь…
Что он плел? Я подковылял к нему. На этот раз он был причесан с пробором посередине на модный до войны в России английский манер, хотя волосы его были в абсолютном беспорядке; глаза подпухшие, лицо нездоровое; загадка объяснилась, когда он дохнул на меня.
– Что ты отодвигаешься? Я вовсе не пьян и выпил ерунду. Просто развезло от этой жары. Сволочи. Садись, вояка… – он икнул, – везу тебя в госпиталь в белые ручки Катишь… катишь к Катишь! – И он засмеялся глупым хриплым смехом.
В пролетке уже на пути в больницу он сказал мне:
– Вот Листер хороший человек, хотя и непонятный, дал мне письма, а чтоб ты передал в исполком. Они у меня, приедем в больницу, возьмешь.
Довольно быстро мы доехали до Вуадиля. Возница торопился доставить меня поскорее, как больного. Все же до города оставалось еще около трех часов пути. Возница решил сократить расстояние и в одном месте взять наискосок проселком. Но для этого нужно было проехать на линейке вброд маленькую каменистую речушку. Мы благополучно добрались до речушки, как вдруг посреди течения левое заднее колесо заклинило между камнями и мы не могли тронуться ни взад, ни вперед.
Толчки, рывки, грохот воды о камни, брызги разбудили задремавшего Бориса. Он дико огляделся, испугался, закричал и стал рваться из линейки. Я удерживал его изо всех сил; обернулся и возница, делавший отчаянные попытки побудить лошадей вытащить нас из ложа реки, но было поздно. Борис вырвался и выскочил прямо в воду. Кто знает среднеазиатские горные реки, даже самые маленькие и мелкие, тот помнит огромную концентрированную силу течения, которая им свойственна. Борис был моментально сбит с ног, бурлящая вода подхватила его, ударила с силой об огромные, торчавшие в воде валуны и вынесла наискось к противоположному берегу.
То ли потому, что наша линейка полегчала, то ли лошади испугались, но как раз в это время они рванули и вынесли нас из стремнины. Я сбежал, хромая, с линейки, подковылял к тому месту, где в воде недвижно лежал Борис, и мы вдвоем с возницей вытащили его на берег.
По моим расчетам, вода должна была отрезвить его. Но теперь он был без сознания, очевидно от удара головой о камни. В том, что он был жив, не было сомнения. Мы втащили его в линейку и тронулись.
Я и Борис переменились местами. Теперь не он меня, а я его вез в больницу.
Трясясь в линейке, я обдумывал, как проведу день после перевязки до вечера. Поговорю с Катей, Александрой Ивановной, это всегда радостно, а потом? Да, Ратаевский ведь говорил, что Листер дал ему письма, которые я должен свезти в исполком. Но где они? Черт побери, они могли пострадать в воде, а то, чего доброго, и остаться на дне реки. Надо сейчас же проверить. Борис мог пролежать без сознания до вечера, дело же ждать не должно. Я расстегнул тужурку Бориса и, нащупав в боковом кармане бумаги, вынул их. К счастью, они оказались сухими. Борис находился в воде такое короткое время, что платье его намокло только сверху. В тряской линейке я быстро пересмотрел письма – одно было для пересылки Толмачеву, другое, незапечатанное, – в материальный отдел ревкома с требованием на очередные продукты и материалы, и отдельно записка мне о том, чтоб я повидал Пашу и взял у него корреспонденцию для лагеря. Как будто все, но для проверки я снова пересмотрел внутренний карман Бориса, и мои пальцы нащупали еще какую-то крохотную бумажку. Я вынул ее.
Без адреса, и рука не Листера. Написана очень мелким почерком, очевидно чтобы бумажка была как можно меньше; я разобрал в ней следующее:
«Ваши подозрения оправдываются. Она целиком работает на них. Здесь очень беспечны, можно взять голыми руками. Пока неясен один Л., но надеюсь обработать. Сообщите точно, сколько оружия вам нужно».
Я прочел записку раз, два, десять, и скоро знал ее наизусть. Голова работала лихорадочно. Если он шпионит за Юлей, как я недавно заключил из своих наблюдений, то «она» – это Юля, но на кого «их» она работает? «Л» может быть только Листер. И его он собирается обработать! А, подлая тварь, тебя пригрели на груди, а ты лжешь и обманываешь, сам предатель и хочешь другого сделать предателем. И кому записка? Кому нужно оружие? И внутри бессознательно всплыла догадка, что большое количество оружия могло быть нужно только белогвардейцам в тугаях, и что записка предназначалась им, и что Борис был в тайных сношениях с ними.
Я взглянул на Бориса. Он так и лежал на дне линейки без сознания. Взять эту записку как улику? Кому ее передать? Ну, Паше, конечно. Но, может быть, Паша будет меня ругать, если я это сделаю? Я только предупрежу и спугну Бориса, и он опять будет отрицать, как тогда с золотым. Нет, этот вор еще и шпион, предатель, агент и пособник врага – здесь надо действовать тоньше, обдуманнее. Захватить все нити. Не одного Бориса, а всю банду.
Осторожно, не сводя глаз с Бориса, я одной рукой оттянул борт его пиджака, а другой положил записку на место. А письма Листера?.. Оставить себе? Нет, нельзя. Борис узнает, что у него вынули бумаги из кармана, и будет подозревать, что прочли и ту. Так же осторожно я положил в карман Бориса и корреспонденцию Листера.
Не буду описывать детали своего приезда в больницу, ахов, выражения симпатии, неподдельного страдания в глазах Кати, когда она увидела мою разбинтованную ногу. Ушиб Бориса оказался легким, он был просто оглушен. Я торопился к Паше и тотчас же объявил, что еду в город и вернусь через час, два. В последнюю минуту, когда лошадь уже трогалась, я сказал неожиданно для самого себя: «Катя, садитесь, Паша будет рад вас видеть». Катя с радостью вскочила в линейку. Через полчаса мы сидели у Паши, лицо которого осветилось радостью при виде Кати, а быть может, в какой-то мере и меня.
