Николай Шебуев - Берта Берс. В сетях шпионажа
Все делалось для того, чтобы незаметно Фридрих Гросс-михель и Наталия Иванова обменялись костюмами.
Затем капитан сам вывел Гроссмихеля, переодетого в женское платье и закутанного с головой в пеструю шаль.
Служитель Петров, стоявший у входных дверей, собственными глазами видел, как бережно поддерживал капитан укутанную в шаль высокую женщину, словно она беременная. Перешагивая через порог, он сказал ей: «Смотри, не оступись. Это было бы ужасно в твоем положении». Петров знал, что капитан живет с высокой экономкой и не придал особого значения словам и поступкам этой пары.
Марию Гроссмихель и ее спутника, которого капитан почтительно величал профессором, выпускал тот же Петров, как всегда помогая им одеться.
Ничего подозрительного в поведении их Петров не усмотрел.
И барыня и профессор были спокойны, шли не торопясь и, как всегда, дали на чай полтинник.
Надзиратель Акаемов после ухода Марии Гроссмихель несколько раз заглядывал в дверной глазок.
Заключенный сидел спиной к двери и читал. Он сидел неподвижно, так что Акаемов подумал, не заснул ли после приятностей свидания его поднадзорный.
Надзиратель Синицын, сменивший на ночь Акаемова, тоже был уверен, что Гроссмихель спит над книгой и не беспокоил его часа два. Политическим заключенным он разрешал пользоваться электрическим освещением до часа, иногда до двух.
Около двух Синицын вошел в камеру предупредить, что электричество сейчас будет потушено, и обомлел, увидав вместо Гроссмихеля неизвестного юношу.
Высокий рост, мужской костюм и коротко остриженные волосы придавали Наталье Ивановой юношеский вид.
Синицын хорошо знал в лицо любовницу капитана Вырубова, но тут не сразу признал ее.
Юноша сидел в глубоком сне. Синицын пробовал его разбудить, но он спросонья городил несуразную чушь и снова впадал в беспамятство.
V. КАПИТАН ВЫРУБОВ
Испуганный Синицын бросился в кабинет дежурного по тюрьме. Дежурным был капитан Вырубов, но в кабинете его не оказалось.
Синицын позвонил по телефону к нему на квартиру, никто не подошел на звонок.
Предчувствуя недоброе, Синицын поднял тревогу. Ясно было, что капитан у себя дома: в кабинете у него свет. Парадная дверь оказалась так слабо прихлопнутой, что французский замок даже не заперся.
Капитана нашли в кабинете спящим на диване. На попытки его разбудить он отзывался несвязным мычанием и блаженной улыбкой.
Кое-как, наконец, его растолкали. Он казался каким-то деревянным, не дающим себе отчета, не понимающим, где он.
На дворе, на морозе сон немножко разогнало.
— В чем дело?
— Так что неблагополучно. Арестант Гроссмихель убег!
— Не может быть…
— Так точно.
— Чего же вы смотрели! Кто дежурный по тюрьме?
— Вы, вашбродь!
— Что ты врешь! Я был вчера!..
— Никак нет, ваше дежурство не кончилось…
Капитан глубоко зевнул.
— Ну, идем скорее!
В камере Гроссмихеля сон окончательно соскочил с капитана.
— Наташа, ты здесь!.. Что это за маскарад! Где Гроссмихель… Боже, какой ужас!
Наташа смотрела на него непонимающими глазами, этот взгляд не от мира сего испугал капитана.
— Наташа! Ты с ума сошла!.. Или я с ума схожу! Пустите, пустите меня!..
Капитан бросился по коридору с безумным криком: «Спасите! Спасите!»
В конце коридора остановился. Раздался выстрел.
И капитана не стало. Тайна бегства Гроссмихеля унесена в могилу.
VI. ПО ГОРЯЧИМ СЛЕДАМ
Из тюрьмы по телефону дали знать, куда следует, и в ту же ночь квартира Гроссмихелей на Шпалерной была окружена полицией.
Марью Николаевну нашли в ее будуаре.
Она спала, не раздеваясь, на диване.
Только шубку на лисьем меху сбросила подле дивана на пол.
Видимо, она едва добралась до дивана, так ей хотелось спать, и даже не подложила под голову подушки.
Галоши остались на ногах.
Горничная объяснила, что сегодня барыня приехала домой около десяти часов вечера и была какая-то странная.
На вопрос девушки повторяла только:
— Ах, оставьте меня в покое! Я хочу спать!.. Спать, спать!..
За последние дни, по словам горничной, с барыней было неладно: она слишком много спала, мало говорила, иногда без причины плакала или смеялась. В 11 часов ночи ежедневно уезжала и возвращалась во втором. Детьми почти не интересовалась. Через день ездила на свидание с барином.
Разбудить барыню представлялось очень трудным делом. По телефону вызвали полицейского врача. Но и его ухищрения не помогали.
— Сон похож на летаргический или… гипнотический. Если искусственно прервать такой сон, можно сильно повредить спящей. Надо ждать, пока она сама не проснется…
— Ждать! Да ведь сейчас каждая секунда дорога! Несомненно, все нити преступления в ее руках! — воскликнул следователь. — А вы говорите, ждать!
— Если сейчас грубо разбудить, можно так повредить ее психику, что она все равно ничего не вспомнит, ничего не скажет… Она будет как сумасшедшая, если не сойдет на самом деле с ума!
— Я не могу ждать! Я должен идти по горячим следам… Будите! Я требую!..
Марья Николаевна странно улыбалась, что-то мычала, позевывала и снова засыпала, несмотря на все меры.
Даже не поморщилась, когда к носу ее поднесли флакон с нашатырным спиртом.
— Вот дурацкое положение! — горячился следователь.
— В первый раз мне приходится видеть, что преступники не скрываются, не бегут, а, напротив, лежат без движения…
Он подошел к телефону и соединился с тюрьмой:
— Удалось ли добиться чего-нибудь?
— Очевидно, настоящий преступник — не эта женщина…
— А кто же, по-вашему?!
— Тот, кто ее усыпил…
— Вы думаете, что дело не обошлось без гипнотизера?.. Что же это вы, в кинематографе драму вспомнили, или…
— Я вам повторяю совершенно серьезно: г-жа Гроссми-хель загипнотизирована и, судя по словам горничной, уже больше недели находится под влиянием чьей-то чужой преступной воли.
— Пожалуй, вы правы. Тюремные надзиратели утверждают, что при ней всегда находился какой-то старик…
— Это и есть профессор черной и белой магии… Он и является сообщником Гроссмихеля по побегу.
— Но как же он не боится, что, проснувшись, его жертвы не выдадут его?..
— Он внушил им полное забвение всего происшедшего.
VII. МАСКАРАД
Последние три дня перед побегом Берта не теряла даром. Во-первых, она по мальчишески остригла свои дивные волосы и спрятала их под седым париком.
Чтобы привыкнуть к парику, она совсем не снимала его: даже умывалась и спала в нем. Парик действительно сидел идеально.
Идеально изучила она и грим старости. Интересная бледность и изящная худоба ее лица превращены были в желтизну и истощенность старости.
Она сделала черными, как у татарок, зубы, чтобы не выдали ее молодости и красоты их сверкающие жемчуга.
Она целые дни практиковалась в старческом шамканье, надо привыкнуть настолько, чтобы даже спросонья не заговорить своим голосом.
На молодую женщину в дороге будут заглядываться. А кто польстится на такую безобразную старуху! Будут сторониться, — от старухи всегда сторонятся, от нее пахнет могилой.
Изучая свой грим и костюм в совершенстве, Берта до мелочей обдумала костюмы своих спутников.
Фридрих до тюрьмы носил эспаньолку. В тюрьме отрастил широкую, холеную бороду. Следовательно, у него не должно быть ни эспаньолки, ни бороды. Надо принести все для моментального бритья. У Фридриха слишком много знакомых по клубу, его дело чересчур громко, и за ним, конечно, будут гнаться по пятам. Лицо его надо или целиком забинтовать, или заменить гуммозным пластырем: будто вспыхнула керосинка и его обварила, или любовница серной кислотой облила.
Непременно надо, чтобы от повязки пахло йодоформом; такого весь вагон сторониться будет.
Действительно, мало удовольствия сулила перспектива провести ночь в одном купе с этой парочкой: ведьмой-ста-рухой и ее обезображенным сыном. Два офицера, которым выпала на долю эта честь, дали кондуктору по целковому, чтобы только он их перевел в другое отделение вагона. Зато какой-то еврей в длиннополом лапсердаке и с пейсами — тип, которого в Петрограде и не сыщешь — увидав, что господа офицеры освободили место, с оглядкой вошел в продушенное йодоформом купе:
— He разрешит ли почтенная госпожа… Я вас не обеспокою?..
— Меня-то не обеспокоите… Мне все равно… А вот только вы несчастного сынишку бы не обеспокоили…
Еврей с сокрушением поглядел на мумию:
— Что это?.. Уж не немецкое ли зверство?..
— Да уже лучше было бы, кабы его немцы так отделали… А то ведь стыдно сказать, — с бабой воевал…
— Пхэ…
