Лен Дейтон - Берлинские похороны
— Послушай, Мейбл, — крикнул один из них барменше, — может, еще всем по кружечке?
Мужчина с обмотанным вокруг шеи пенсильванским шарфом сказал:
— Он лучший фотограф в стране, но каждый снимок у него тысячу гиней стоит.
Мужчина в замшевых ботинках заметил:
— Наши мороженые рыбные палочки почти доконали его. Я ему сказал: «Сделай эти проклятые штуковины из гипса, старина, а тепло мы изобразим, воскурив фимиам». И что вы думаете? Ха-ха! У нас выручка почти на семь процентов возросла, а он какую-то художественную премию получил. — Он засмеялся глубоким смехом и глотнул пива.
Сам не отпускала моей руки. Мы прошли к стойке и сели на высокие табуреты, девушки на рекламных плакатах, одетые в пальто из верблюжьей шерсти, ковбойские ботинки и черные облегающие брюки, пили «Пиммс № 1».
— Две больших кружки горького, — сказал я. Сквозь окно светила неяркая желтая, как слабая лампочка, луна.
— Вы когда-нибудь думали, каково на луне? — спросила Сам.
— Почти все время думаю, — сказал я.
— Нет, серьезно. — Она сжала мою руку. — Скажите серьезно.
— Так каково же? — спросил я.
— Страшно, но замечательно, — сказала она.
— Как с вами, — отозвался я вполне искренне.
Она взяла свою кружку и скорчила мне гримаску. За окном раздался рев отъезжающей спортивной машины. Несколько камешков стукнуло по окну, сырой ночной воздух колыхнулся.
Сам была права относительно «Вариаций для духового оркестра» Шенберга. Мне же хотелось услышать прежде всего «Три места в Новой Англии» Чарльза Ивса, потому что я люблю безумные секвенции военного оркестра, но Шенберг действительно очень интересный композитор. Все любят обращать людей в свою веру. Сам не составляла исключения. Она вела себя мило, очаровательно, порой капризно. А я всегда питал слабость к маленьким эрудиткам. Мы ужинали в Кенсингтоне, в тесном заведении из двух небольших комнат, меню там было величиной с газету, и все, что могло быть обжарено в горящем роме, все там так и было приготовлено. Мы находились среди напудренных плеч и взятых напрокат фраков, и Сам чувствовала себя не в своей тарелке без длинных, по локоть, перчаток и браслетов с драгоценными камнями.
— Не волнуйтесь, — сказал я. — У вас прекрасное лицо.
Она показала мне язык.
— Не надо вести себя так зазывно, — сказал я. Официант наверняка услышал мои слова, и Сам покраснела до корней волос, чем очень меня удивила.
Нам нравилось одно и то же. Мы оба любили устрицы без лимона.
— Я люблю устрицы без приправ, — сказала Сам.
Я бросил взгляд на официанта, но Сам стукнула меня ногой по лодыжке. Отбивные были нормальные, и мне хватило выдержки, чтобы не выбросить десерт. Кофе мы закончили пить в половине первого ночи. Когда мы ехали домой, я остановил машину у парка. Сам сказала, что если бы мы были на луне, то увидели бы, какая половина мира спит.
— И мы были бы единственными людьми, которые бы по-прежнему видели солнце, — сказал я.
— Мне бы этого хотелось.
Начался дождь, и я снова тронулся с места.
— Поедемте ко мне, — сказала она. — Бровей у меня до сих пор нет.
— Завтра я куплю набор карандашей для подведения бровей и буду всегда держать его у себя дома, — пообещал я. Она крепко держала мою руку.
У входной двери я нажал на звонок.
— Не надо, — сказала Сам. — У меня очень тихие соседи. — Она широким жестом открыла дверь и включила свет.
Следы произошедшего сразу бросались в глаза. Грабители начинают открывать ящики шкафов снизу, чтобы не терять времени на закрывание их, дабы добраться до следующего. Сам молча смотрела на беспорядок — одежда разбросана по всей комнате, ковер залит вином. Она прикусила нижнюю губу, а потом грязно выругалась.
— Может, мне позвонить в полицию? — спросил я.
— Полицию, — презрительно повторила Сам. — Английские полицейские потопчутся как идиоты по квартире, зададут миллион вопросов, и все закончится ничем. Согласны?
— Согласен, — ответил я. — Но они очень вежливые.
Она сказала, что хочет остаться одна.
— Как вам будет угодно. — Я знал, что она сейчас чувствует.
* * *Придя к себе, я позвонил Сам. Нервозности или особого огорчения я в ее голосе не заметил.
— С ней, кажется, все в порядке, — сказал я Остину Баттеруорту, положив трубку на рычаг.
— Хорошо, — сказал он. Остин развалился в моем лучшем кресле и попивал мой лучший коньяк. — Образцовый грабеж, — скромно заметил он. — Французское окно со скользящими болтами — детские игрушки. Люди глупы. Ты бы посмотрел мой дом, вот уж что надежно защищено от грабителей.
— Да ну?
— Разумеется, — сказал Осси, — чтобы иметь хорошую защиту, надо, конечно, платить, но меня убивает людской идиотизм. После — только тогда они обзаводятся надежной защитой — только после того, как их ограбили.
— Верно, — сказал я.
— Я там все вверх дном перевернул, — сказал Осей.
— Я заметил.
— Modus operandi[19], — изрек загадочно Осей. — Иногда я работаю аккуратно, а иногда неряшливо. Пусть в Скотланд-Ярде поломают голову.
— Пусть, — согласился я.
— Да, — вспомнил Осей, — спасибо за условный звонок в дверь, когда вы пришли, а то я совсем забыл о времени. Услышав звонок, я тут же смылся. — Он дернул себя за нос и улыбнулся.
— И что ты там вынюхал?
— Так, значит, — начал Осей осторожно. — Незамужняя женщина, живет одна. Много друзей — мужчин. Еженедельно получает триста долларов из Чейз-Манхэттен-банка, Нью-Йорк.
Я кивнул.
— Отделение находится на площади Юнайтиднейшн, — добавил Осей. Он гордился своей тщательностью. — У нее есть американский паспорт на имя Саманты Стил. Есть и израильский паспорт на имя Ханны Шталь, но на фотографии в этом паспорте она блондинка. Достаточно много драгоценностей — вещи стоящие и дорогие, а не какая-нибудь ерунда. Настоящая норковая шуба. Настоящая. Я бы мог толкнуть ее за тысячу фунтов. Значит, ее официальная цена что-то вроде трех-четырех тысяч.
— Вот как? — вставил я. Я налил ему еще виски. Он снял ботинки и красные носки, носки он повесил сушиться на каминную решетку.
— Я не утверждаю, что она шлюха, — сказал Осей, — но живет она шикарно. — От носков его шел пар. — Образованная, — сказал Осей.
— Да?
— Книг полно — психология, поэзия и много чего еще.
Я пошел приготовить кофе, оставив Осей греть ноги и сушить носки. Снаружи бушевала непогода; капли дождя безостановочно били по стеклу, потоки воды с шумом неслись по водосточным желобам и низвергались на забетонированную землю. Возвратившись с кофе, я застал Осей за распаковыванием саквояжа. Внутри оказались пара миниатюрных отмычек, разводной гаечный ключ и несколько самодельных устройств для открытия замков. Осей извлек из саквояжа также пару желтых тряпок, шлепанцы и фотокамеру «Поляроид».
— Вот они, — сказал Осей. Он протянул мне пачку моментальных снимков. Интересным оказался только один: вид темной комнаты с мощным лабораторным микроскопом и простыми химическими приборами — предметными стеклами и пробирками. Меня особенно интересовали названия книг, которые лежали на столе рядом с микроскопом.
— Качество неважное, — сказал я. — Не могу прочитать названия даже с лупой. Ты хоть одно из них запомнил?
— Говорю тебе, — начал Осей, — я собирался записать несколько названий, когда раздались твои звонки. Я могу еще раз забраться туда — ничего сложного.
— Нет, не надо. Постарайся вспомнить хотя бы одно название.
Я смотрел на смешное широкое немолодое лицо Осей и его ясные глаза, устремленные в огонь, — он пытался вспомнить, что было написано на книгах.
— Например, — подсказал я, — встречалось ли хотя бы в одном из названий слово «фермент»?
— Черт возьми, — сказал Осей, лицо которого расплылось в улыбке. — Вот именно, «ферменты», они почти все были о ферментах.
Он не помнил точных названий, но я знал, что он не врет. Он был одним из лучших наших взломщиков и одним из самых надежных внештатных работников.
— А как ты догадался? — спросил Осей.
— Догадался, и все, — ответил я. — Просто она выглядит как девушка, которая не может не интересоваться ферментами.
Глава 16
Каждая пешка является потенциальным ферзем.
Уайтхолл, суббота, 12 октября
— Превосходное зрелище при коронациях.
— Еще бы, — сказал я.
— Процессия видна, на многие мили. Я смотрел отсюда и праздник победы. Очень красиво.
— Может, мы все-таки начнем...
— А не хотите прийти сюда в День перемирия?[20] — спросил Хэллам. — Очень впечатляющее зрелище.
— Хочу, — сказал я. — А насчет...
— Минуточку, — сказал Хэллам. Он подошел к своему столу и заговорил в светло-зеленый телефон: — Мы бы хотели выпить по чашечке крепкого кофе, Филлис. Вас не затруднит передать это миссис Мейнард? И, пожалуйста, пусть принесут фарфоровую посуду, Филлис, у меня гость.
