Леонид Николаев - Феникс
– Теперь мы братья…
– Нет. Не теперь… Раньше…
– Может быть, и раньше… Ты тоже побратался с Чокаевым еще дома… Потому и поднял руки…
– Врешь! Ты первый…
– Возможно, я… на секунду раньше…
– Э-э… Я ничего не знал о нем, – решительно отмахнулся круглолицый… – А ты… Ты…
– Что я?..
Азиз замер, остановились слова. В пути. Сам остановил их. Решал что-то. Потом выпалил – была не была.
– Нажант, Сюр ла Мер, 7.
Ах, вот оно что. Азиз знает адрес Мустафы. От него. Саида, узнал. Проговорился, значит. Что же еще знает?
– В каком кишлаке эта улица? – с грубой издевкой спросил Саид.
– В Париже…
– А ты не ошибся?
– Ха! За кого ты меня считаешь… – Без тени смущения, нисколько не таясь, Азиз забрался под шинель, повозился там и извлек огрызок бумаги. Газетной. На этом огрызке было выведено что-то чернильным карандашом. – Сюр ла Мер, семь, – прочел круглолицый и улыбнулся от удовольствия. Добавил по-тюркски: – Ет-тинчи. Ну как, брат?..
– Хорошо.
Саид тоже улыбнулся. И тоже с удовольствием.
– Только напрасно трудился. По этому адресу мы к нему не попадем.
Вскинул левую бровь Азиз. Наклонил голову – он был несколько озадачен таким оборотом дела.
– Э-э, брат, не морочь голову. Она и так у меня лопается от забот…
– Не увеличивай их. Мустафа живет сейчас в Берлине… Я опоздал в гости к своему дядюшке ровно на полтора года…
– А ты шел в Париж?..
– Теперь это уже не имеет значения…
– Нет, нет… А все остальное?
– Что…
– Э-э. Ты хитрый… Ты очень хитрый, брат…
«Что же все-таки я сказал ему? Какая тайна запечатлена на этом лоскутке бумаги? Немного написано. Если все о Чокаеве, то опасность не так уже велика, хотя осведомленность пленного о главе Туркестанского комитета сама по себе подозрительна. Дьявол этот Азиз, он чует тайну. Надо отвести его от нее».
Саид прибег к старой уловке: опустил веки, вздохнул тяжело. Затих. Но провести круглолицего было не так-то легко.
– Ты хочешь, чтобы я ушел… Нет, я не уйду…
Он посидел около лейтенанта. Молча. Голова, которую он оберегал от забот, опять трудилась, и Азиз стал тереть легонько виски. Вдруг поднялся:
– Я уйду… Уйду! Но ты сам будешь искать Азиза… Будешь искать…Пришлось искать. Он вышел из барака, как только окреп. Как только ноги смогли нести его тело, не подгибаясь. Ветер хозяйничал, и в бараке к нему привыкли, но за дверью он все же захватил Саида. Качнулся, ухватился рукой за косяк. Снова поплыли перед глазами зеленые круги. Тошнота подкатилась к горлу. Но устоял. Не упал на мокрый снег.
Снег таял. Второй день.
Холмик посреди двора уменьшался. Снова стал похож на саван. Снова угадывалась рука Селима, простертая на земле. Белая, одетая в холодную вату.
Люди не то грелись на солнышке, не то смотрели на холм. Ждали будто. А когда вдруг осела белая пелена и глянуло плечо Селима, все ушли в бараки. Ушел и Саид.
Лег. Уткнулся лицом в мятую, пахнущую прелью солому. Задохнулся в ней. Задохнулся – тоской и болью.
И вот тут он решил:
«Ничто не берет Иуду – ни голод, ни тиф, ни случайная пуля немца, что стоит с автоматом на вышке и иногда для порядка щелкает по забору – отгоняет пленных от запретной зоны. Ничего. И он все-таки умрет. Расплатится за все. За Селима».
Именно за Селима. Теперь понял Саид, почему расстрелянный лежит на дворе. Напоминает людям о мщении. Небо взывает к мести.
И за себя. Нет, за тайну, что в нем, в Саиде. За нее. Во имя ее.
Он сам вынес приговор Азизу. Прошептал его. А может, лишь мыслью повторил.Людей гнали хоронить мертвых. На высотину, в лесок, что за лагерем. Рыть могилы. Саид встал. Пошел. Его задержал старший по блоку:
– Слаб. Не сможешь.
– Смогу.
– Зачем тебе это?
– Я хочу есть. Могильщиков кормят в первую очередь.
Он шел за Азизом. Круглолицый водил наряд к могилам: ему доверили немцы. Комендант доверил. Всего лишь два конвоира сопровождали могильщиков. Тридцать человек и два эсэсманна. Азиз не в счет. Он ответственный. И за живых, и за мертвых.
Лопат было десять. Их несли впереди. На троих одна. Она должна работать без перерыва, люди могут меняться. Не потому, что им положен отдых. Просто у них нет сил.
Когда завизжали ворота, распахиваясь, он улыбнулся, когда взвизгнули сзади, вздрогнул. Воля, мнимая, но воля. Конвоиры – только символ. Вокруг земля раздольная. Насколько хватает глаз – холмы и лес, лес и холмы. Там нет колючей проволоки, нет автоматов – там свобода.
Шагали медленно. Волочили ноги. Далеко впереди – Азиз. Он указывал путь. Знал здесь каждый кустик, каждый холмик. А их набралось немало, этих холмиков. В мороз мертвых бросили в одну яму. Ее не зарывали. Сегодня надо было сбросить оттаявшую землю, иначе трупы начнут разлагаться. Появится еще один большой холм. А рядом – новая могила. Рыть ее будет Азиз. Для Селима. Он еще лежит во дворе.
Первый десяток приступил к работе.
Саид тоже взял лопату, но не смог бросить землю. Увидел внизу – да что там внизу! – у самого края ямы трупы. Занесенные снегом. И не занесенные – снег не шел последние дни. Голые! Кто-то раздевал мертвых. Может быть, перед погребением. Или уже в яме сдирали гимнастерки и шаровары.
Саид передал лопату товарищу.
– Я во вторую очередь.
И опять не мог бросить землю, муторно делалось – мертвые, кажется, пытаются выползти, просят помощи, а на них летят комья полумерзлой земли. Тяжелые комья.
– Я буду рыть.
Это труднее. Ему охотно предоставляют такую возможность.
Азиз ведет пленных за кустарник, к сосне. Высокая, голая, чуть склоненная на восток: ветры гнут ее и весной, и зимой, и летом. Согнули. Звенит хвоя в вышине. Странно звенит, будто зовет куда-то.
– Нашел все-таки, – кривит губы в усмешке Азиз. Они двое стоят в сторонке, у сосны. Вроде выбирают место.
– Мне нужно поговорить с тобой, – устало дышит Саид. Трудно взбираться на высотину. Трудно идти по сухому рыхлому песку, когда сапоги увязают и их надо вытягивать. Все время вытягивать.
– Нашел, – Азиз торжествует и не может этого скрыть. Лыбится. На его круглой роже играет улыбка.
– Поговорим один на один…
– Бери лопату, идем.
Опять приходится возвращаться к могиле, выпрашивать заступ, это не так уж трудно сделать, каждый рад избавиться от тяжелой работы. С лопатой на плече он поднимается к Азизу.
Человек восемь сидят. Прямо на земле. Круглолицый оглядывает всех:
– Отдыхайте пока. Мы поищем чистый песок.
Чистый песок – значит, легко войдет лопата. Меньше сил отдадут могиле люди. Все кивают: хорошо.
Азиз, как всегда, впереди. Саид сзади. Руки сжимают черенок. Теплый от солнца черенок. Даже горячий. Ладонь потеет. Не от тепла. Нет. От волнения. Да и черенок не так уж горяч. Почудилось. В голове чуть кружится. Это тоже от волнения. Внутри озноб.
Все-таки свершится. Он готов. Только бы хватило сил, не ослабли бы руки, не выронили бы лопату. Единственное оружие.
Азиз переваливает через гребень, спускается вниз, за предел чужого взгляда. Шагов через десять останавливается.
«Уже сейчас! Какие-нибудь несколько минут – и все!» – думает со страхом Саид. Со страхом, потому что убивать трудно. Мерзкое чувство жалости полонит душу, жалости к Азизу. Надо подавить жалость, видеть только врага и предателя. Вообще лучше не смотреть – понимать и действовать. «Именем Союза Советских Социалистических… – повторяет про себя Саид. – Именем народа…»
– Здесь? – Азиз поворачивает голову, смотрит как-то странно на лейтенанта.
– Дальше… Дальше… – требует Саид.
Снова круглолицый опускается по склону. Осторожно ставит сапоги. Нога вдруг соскальзывает, и он едва не падает. Руки беспорядочно мечутся над головой.
Время!
Мысленно Саид уже поднял заступ, размахнулся что есть силы.
Время!
Не шелохнулся, по-прежнему тяжелеет плечо. Не оторвешь.
А, черт!
Тишина. Пустынная даль. Все как на ладони. До того кустарника еще можно добежать, ноги донесут. А дальше. Дальше Саид рухнет на землю. Поползет. Успеет ли уползти? Немцы сразу заметят беглеца. Одна очередь из автомата. Всего одна. И конец.
– Говори!
Азиз опять стоит. Опять смотрит как-то странно на лейтенанта. Левая бровь медленно тянется вверх. Тянется, вздрагивая.
Заступ на плече – никаких подозрений. Но он о чем-то догадывается. Впивается глазами в черенок, следит за пальцами Саида: они побелели от напряжения.
– Ну, говори.
О чем говорить? Саид не приготовил ни одного слова. Да он и не сможет произнести. Не получатся слова. Зубы разжать нельзя – застучат.
Кивком головы показал на песок: сядем!
– Нет, ты говори.
Трусливый шакал. Почуял опасность, глаза забегали в страхе.
«Так его не возьмешь, – лихорадочно решает Саид, – не дотянешься». Снимает черенок с плеча. Опускает лопату на землю. Вгоняет железо в песок. Сапогами жмет. Теперь, когда появилась отсрочка, волнение спадает. Губы слушаются!
