Джон Ле Карре - Маленький городок в Германии
Что уловил в этот момент Тернер в голосе Брэдфилда? Презрение к самому себе? Безжалостное признание собственного морального падения? Он говорил как больной, который перепробовал все лекарства и больше слышать не хочет о докторах. В эти мгновения пропасть между ними исчезла, и Тернеру почудилось, что слова дипломата доносятся сквозь туман Бонна, а произнес их он сам.
– Тем не менее, если смотреть с точки зрения популистской психологии, мы обладаем величайшей силой, о которой не любим лишний раз напоминать. Если с Востока нагрянут орды варваров, Германия может рассчитывать на нашу поддержку. Пресловутая Рейнская армия поспешно соберется на холмах в графстве Кент, а независимый британский потенциал ядерного сдерживания будет приведен в боевую готовность. Теперь вы понимаете, как Карфельд может воспользоваться делом Хартинга, если узнает о нем?
Тернер достал из внутреннего кармана черный блокнот, который неожиданно резко хрустнул, когда он открыл его.
– Нет. Не понимаю. Пока не понимаю. Вы не хотите, чтобы его нашли. Ваша цель просто потерять его. И будь на то ваша воля, меня сюда никто бы не вызвал. – Он кивнул крупной головой, невольно выдавая восхищение собеседником. – Что ж, могу сказать вам одно: никто еще не пытался убедить меня в трудности выполнения задания столь поспешно. Господи, да я и присесть толком не успел. Мне даже не известно его полное имя. Мы же вообще не слышали о нем в Лондоне. Вы знали об этом? Он не должен был иметь допуска буквально ни к чему. По крайней мере, по принятым у нас правилам. Даже к учебникам начальной военной подготовки. Его могли похитить. Он мог попасть под автобус, улететь со стаей перелетных птиц, если на то пошло. Но вы! О боже! Вы сразу решили сыграть по-крупному, верно? Для вас он – шпион из шпионов, живое воплощение вражеского агента из тех, которых нам удалось разоблачить за многие годы. Так что же он похитил? Расскажите мне, чего я еще не знаю.
Брэдфилд попытался его прервать, но Тернер безжалостно подавил попытку:
– Или, может, мне нельзя даже спрашивать об этом? Я, честное слово, не хотел бы никого здесь расстроить.
Они пристально смотрели друг на друга, словно через века взаимной подозрительности. Тернер – умный, хищный и вульгарный, с жестким взглядом типичного выскочки. Брэдфилд – ошеломленный, но не уничтоженный, сосредоточенный на собственных мыслях, старающийся обрести дар речи, как будто учился говорить заново только что пришитым, сделанным на заказ языком.
– Пропало наше самое секретное досье. И оно исчезло в тот же день, когда неизвестно куда подевался Хартинг. В нем содержатся протоколы наиболее деликатных переговоров с немцами, официальных и неофициальных, за последние шесть месяцев. И по причинам, которые вам знать не обязательно, их публикация окончательно подорвет наши позиции в Брюсселе.
Поначалу Тернеру показалось, что у него в ушах все еще звучит рев самолетных двигателей, но шум транспорта в Бонне величина столь же постоянная, как и густота слоя тумана. Глядя в окно, Тернер вдруг ощутил овладевавший им страх, что с этого момента он уже будет не в состоянии ни видеть, ни слышать отчетливо: все органы чувств окутали жара и этот не имеющий источника громкий звук.
– Послушайте. – Он указал на свою тряпичную сумку. – Я негласный акушер-аборционист. Вам я неугоден, но избавиться от меня вы не сможете. Аккуратная работа без нежелательных осложнений – вот за что мне платят деньги. Хорошо, я сделаю все по мере сил осторожно. Но, прежде чем мы приступим к сложной части операции, давайте-ка для начала произведем несколько простых подсчетов на пальцах. Как вам такая идея?
И они приступили к самому основному.
– Он не был женат?
– Нет.
– Никогда не был?
– Никогда.
– Жил один?
– Насколько я знаю, да.
– Когда его видели в последний раз?
– В пятницу утром на летучке в канцелярии. То есть в этой комнате.
– А потом?
– Насколько мне удалось установить, его позже видел наш кассир, но я могу расспрашивать о нем лишь ограниченный круг лиц.
– Еще кто-либо пропал одновременно с ним?
– Нет.
– Вы всех тщательно пересчитали? Может, не хватает какой-нибудь длинноногой птички из референтуры?
– У нас все время кто-нибудь находится в отпуске. Но отсутствующих беспричинно больше не имеется.
– Тогда почему Хартинг тоже не ушел в отпуск? Знаете, подобные люди обычно так и поступают. Совершают побег с полным комфортом. И вам советую сделать то же самое, если надумаете.
– Я понятия не имею, почему он не подал заявление на отпуск.
– Вы не были с ним близки?
– Разумеется, не был!
– А его друзья? Что говорят они?
– У него не было друзей в полном смысле этого слова.
– А не в полном?
– По моим сведениям, у него не было даже приятелей в нашем сообществе. Лишь немногие из нас вообще поддерживают дружеские отношения. У нас есть знакомые, но друзья среди них попадаются редко. Так складывается во всех посольствах. Сотрудники дипломатических миссий ведут слишком интенсивную общественную жизнь по работе и потому особенно ценят уединение.
– А среди немцев?
– Ничего об этом не знаю. Хотя какое-то время он тесно общался с Гарри Прашко.
– Прашко? Кто это?
– Здесь есть парламентская оппозиция. Так называемые свободные демократы. Прашко – один из их наиболее колоритных представителей. Правда, в свое время он попробовал себя в разных ролях. Даже числился в «попутчиках», о чем стоит упомянуть. В досье есть пометка, что они в прошлом поддерживали дружеские отношения. Познакомились еще в период оккупации, насколько я помню. Мы ведем картотеку потенциально полезных контактов. Я как-то даже расспрашивал его о Прашко формальности ради, и он сообщил мне, что отношения между ними полностью прекратились. Это все, о чем мне известно.
– Он когда-то был помолвлен и собирался жениться на девушке, которую звали Маргарет Эйкман. Гарри Прашко упоминался в заявлении как человек, способный дать положительную характеристику жениху. Как уважаемый член бундестага.
– И что с того?
– Вы даже не слышали об этой Эйкман?
– Боюсь, ее фамилия мне ни о чем не говорит.
– Маргарет Эйкман.
– Да, я вас понял. Но ничего не знал ни о помолвке, ни о самой женщине.
– А хобби? Фотография? Почтовые марки? Возможно, он был радиолюбителем?
Тернер непрерывно что-то писал. Складывалось впечатление, что он заполняет графы какого-то бланка.
– Он занимался музыкой. Играл на церковном органе. Еще, помнится, коллекционировал граммофонные пластинки. Здесь вам полезнее побеседовать с младшим составом. Хартинг больше мог откровенничать с ними, считая себя одним из них.
– Вы никогда не бывали у него дома?
– Был однажды. Ужинал там.
– А он посещал вас?
В ритме этого подобия допроса наступил небольшой сбой, поскольку Брэдфилд задумался.
– Один раз.
– Тоже ужинал?
– Нет. Просто заглянул выпить. Он не принадлежал к числу тех, кого обычно приглашают к ужину. Извините, если невольно задел ваши чувства принадлежности к определенному общественному слою.
– У меня таковых не имеется.
Брэдфилда это, казалось, нисколько не удивило.
– И все же вы навестили его, верно? То есть подали ему какую-то надежду. – Тернер поднялся и вернулся к окну, как огромный мотылек, которого так и тянет в свету. – У вас есть на него досье, не так ли? – Он заговорил чисто официальным тоном, вероятно заразившись бюрократической краткостью речи самого Брэдфилда.
– Да, но там только расписки в получении жалованья, ежегодные отчеты о проделанной работе. И еще характеристика из армии. Написана штампованными фразами. Прочитайте, если хотите. – Тернер не отозвался, и он продолжил: – Мы не держим подробных личных дел на такого рода сотрудников. Они постоянно меняются. Хартинг стал в этом смысле исключением из правила.
– Он прослужил здесь двадцать лет?
– Верно. Но, как я и подчеркнул, он был исключением.
– И не проходил проверок.
Брэдфилд предпочел отмолчаться.
– Двадцать лет в посольстве. По большей части непосредственно в канцелярии. И ни одной проверки. Его имя не фигурирует в списках министерства. Право же, поразительный случай. – Тернер говорил так, словно комментировал свою личную точку зрения.
– Мы предполагали, что он уже прошел все возможные проверки. В конце концов, к нам его перевели из контрольной комиссии. Там обязаны были придерживаться всех стандартных процедур.
– Однако заметьте: подвергнуться проверке – это в какой-то степени привилегия. Далеко не все удостаиваются столь пристального внимания.
Шатер убрали. Оставшись бездомными, двое немецких полицейских мерили шагами посеревшую лужайку, по́лы их намокших кожаных пальто вяло хлопали по ногам над ботинками. Это сон, подумал Тернер. Шумный навязчивый сон. «Место весьма метафизическое, – вспомнился ему приветливый голос де Лиля, описывавшего Бонн. – Фантазии полностью вытесняют реальность».
