Чингиз Абдуллаев - Алтарь победы
Чтобы отличить сикхов от других индусов, им было вменено в обязанность носить три стальных предмета – меч, гребень и браслет. Если меч современные сикхи уже не могли носить, заменяя его на обычный нож, то гребень и браслет по-прежнему считаются непременными атрибутами любого сикха. Они носят длинные волосы, бороду и обязательно тюрбан, который может сочетаться даже с европейской одеждой.
Вошедший в магазин сикх купил пряности и подошел к Физули, чтобы расплатиться. Вместе с двадцатидолларовой купюрой он положил небольшую записку. Физули развернул ее. В ней было обращение Ибрагима, написанное на фарси. Он сообщал, что скоро выйдет на связь, и просил указать номер телефона, через который можно связаться. Физули изумленно поднял глаза на сикха. Тот невозмутимо ждал ответа. Физули взял ручку и быстро написал свой нью-йоркский телефон. Затем передал его покупателю вместе со сдачей. Сикх забрал бумагу, деньги и, кивнув на прощание, вышел из магазина.
Теперь следовало ждать новых сообщений.
В этот вечер ничего больше не произошло. Физули закрыл свой магазин в десять часов вечера и отправился домой, благо идти было несколько минут. Он жил на втором этаже небольшого трехэтажного дома. Войдя в квартиру, услышал телефонный звонок. Это был звонок его городского телефона. Гусейнов поспешил к аппарату.
– Добрый день, господин Керим, – услышал он характерный глухой голос Фоксмана, – вы не хотели бы прогуляться рядом с вашим домом перед сном? Говорят, что такой моцион полезен для здоровья.
– Сейчас выйду.
Рядом с домом никого не было. Физули пошел в сторону своего магазина, когда рядом мягко затормозила машина. Это был не знакомый ему «Форд» с затемненными стеклами. Передняя дверь открылась, и Гусейнов быстро уселся в салон.
– Добрый вечер, – сказал Фоксман, сворачивая на другую улицу. – Кто у вас сегодня был?
– Откуда вы знаете? Вы установили у меня камеры прямо в магазине?
– А как вы думаете? Конечно. Мы отвечаем за вашу безопасность. Кто был этот сикх?
– Не знаю.
– Вы его раньше видели?
– Никогда. Почему бы вам не ответить мне на тот же вопрос? Кто был этот сикх?
– Тоже не знаю. Мы потеряли его в метро. Он довольно ловко ушел от нашего наблюдения. Мои сотрудники считают, что он просто снял свой тюрбан и растворился в толпе. Они ведь ориентировались на его тюрбан. Настоящий сикх никогда не снимет его в метро. Это просто невозможно.
– Значит, они умнее, чем мы думаем, – усмехнулся Физули.
– Если бы они были обычными кретинами, мы бы быстро с ними справились. Но, к сожалению, вынужден с вами согласиться: они совсем не дураки. Что он вам принес?
– Записку от Ибрагима.
– Она осталась у вас?
– Нет. Я ее вернул. Вы же наверняка все видели. Он просил меня указать мой контактный номер телефона. Я написал номер и вернул записку. Больше ничего не было. Вам достаточно просмотреть эту запись.
– Я ее уже смотрел. Ждал, когда вы мне позвоните.
– Мне не хотелось рисковать. Если вы смогли установить свои камеры, возможно, кто-то из людей Ибрагима тоже оставил небольшой «жучок» в моем магазине. И тогда мой разговор с вами они сразу бы зафиксировали. Зачем так глупо подставляться? Я думал позвонить вам, когда вернусь домой.
– Правильное решение, – одобрил его Фоксман, – не нужно недооценивать противника. Какой номер вы им написали?
– Свой мобильный номер. Телефон обычно у меня в кармане. Я думаю, что вы его все равно прослушиваете.
– Не сомневайтесь, – добродушно заметил Фоксман, – и ваши остальные телефоны тоже. И городской, и тот, который вы купили для себя в Лос-Анджелесе.
Физули прикусил губу. Теперь понятно, почему никто не звонит ему по другому телефону. Американцы его вычислили и подключились к аппаратам, а в Службе внешней разведки решили не рисковать столь ценным агентом. Так вот почему так долго молчит его связной из Москвы…
– Откуда вы знаете про мой другой телефон? – поинтересовался Физули. – О нем я вам не говорил.
Фоксман добродушно улыбнулся.
– При нынешнем развитии техники можно зафиксировать все аппараты, которые работают рядом с вами на расстоянии ста метров, – пояснил он.
– Теперь понятно. Меня взяли в плотное кольцо.
– Мы не могли так помогать вам в Кандагаре или Пешаваре. Но здесь совсем иное дело.
– Не сомневаюсь, что вы только и думали о моей безопасности, – пошутил Физули. – Я ответил на все ваши вопросы, или вы еще что-то хотите узнать?
– Хочу. – Машина выезжала из Бронкса по направлению на Манхэттен. – Мы нашли в Вашингтоне вашего напарника Иззета Гюндуза, – сообщил Фоксман. – Он устроился на работу в турецкую аптеку и живет там под именем Юсифа Ильдрыма. Вот посмотрите фотографии, – он достал из внутреннего кармана пиджака пачку фотографий, протянул их своему собеседнику.
Тот взял фотографии. Никаких сомнений не было, это был его напарник по Кандагару.
– Да, это он, – подтвердил Физули, возвращая фотографии.
– Хорошо, – кивнул Фоксман, положив снимки обратно во внутренний карман. – Он ведет себя вполне спокойно. Никуда не выходит, сразу после закрытия аптеки отправляется домой. Такое ощущение, что ему ничего не интересно. Не покупает газет, никуда не ходит. Лежит у себя в квартире и смотрит телевизор. В основном новости на турецком языке.
– По-моему, это должно вас радовать. Человек никуда не ходит и ни с кем не встречается – что может быть лучше?
– Мне больше нравится, когда человек часто общается с другими людьми. В таком случае удается фиксировать круг его общения. Кстати, почему вы тоже никуда не ходите?
– А куда мне ходить? Спиртного я не пью – у меня начинает болеть голова даже от выпитого бокала вина. Очевидно, сказываются последствия ранения. Друзей у меня здесь нет, знакомых женщин – тоже. Нужно ездить в публичные дома, но мне всегда были противны проститутки. Какое-то непреодолимое чувство брезгливости. Может, вы что-нибудь посоветуете?
– Кино, театр, – заметил Фоксман, – книги, наконец.
– В кино я давно не был, – согласился Физули, – в театре тоже не был лет пять. Меня туда не тянет. Насчет книг вы правы. Но долго читать не могу, снова начинает болеть голова. За время, проведенное в горах, я привык к своему одиночеству. Да и в Кандагаре мы не очень много разговаривали. Мой напарник был молчальником, он не любил много говорить. Я больше общался с продавцами и покупателями шерсти, чем с ним. И потом, если откровенно, после того что произошло с моей семьей, все эти книги, театры, спектакли кажутся мне каким-то балаганом, совсем не нужным для нашей жизни. Моя супруга была заведующей библиотекой. Масса прочитанных книг, умных и хороших, не спасла ее от бомбы террористов. И моего сына тоже не спасла. Зачем тогда нужны все эти книги, если они не могут спасти даже одну человеческую жизнь? Вы не знаете?
– Нет, – ответил Фоксман. – Мне кажется, книги нужны для того, чтобы человек мог просто выстоять. Это не моя мысль. Так говорил Фолкнер в своей нобелевской речи.
– Вы много читали, – усмехнулся Физули. – У вас есть семья?
– Я разведен, – ответил Фоксман.
– А дети?
– Есть, конечно. Дочь живет в Дании, она вышла замуж за датского реставратора, который работает в музее. У них двое детей, двое моих внуков, которых я не видел уже почти три года. Они отдыхают в Европе и не очень любят летать через океан. Ее муж не любит такие перелеты. А сын работает на Аляске. Он метеоролог, ему уже под тридцать, но он пока не женат. Его мне иногда удается увидеть, когда он приезжает в Нью-Йорк или Вашингтон и ему бывают нужны деньги, – грустно закончил Фоксман.
– Везде одно и то же, – заметил Физули.
– Что?
– Ничего. Мир не отличается особым разнообразием. Везде одно и то же. Если не считать этого противостояния, которое наполняет наш мир хоть каким-то смыслом.
– Жизнь вообще лишена всякого смысла, считал Камю, – сказал образованный Фоксман, – но человек пытается найти его, и это придает смысл его жизни. Парадоксально, но красиво. Может, в противостоянии и есть смысл нашего существования? Ведь во имя победы мы готовы принести на ее алтарь любые жертвы. Как и наши противники. Цинизм – основное оружие обеих сторон. Ради победы мы готовы на все, на любые жертвы, на любые потери. Их не волнует смерть миллионов людей. Нас она тоже не очень волнует, лишь с одной небольшой разницей: если эти миллионы людей не наши граждане и соответственно не наши избиратели и налогоплательщики. До остального человечества нам нет никакого дела. Впрочем, так было всегда. Разве кого-нибудь в мире может серьезно волновать гибель многотысячного племени где-нибудь в Австралии или Южной Америке? Даже если это уникальное племя со своей особой цивилизацией. Может, в мире это волнует нескольких человек – этнографов, географов, демографов или отзывчивых людей. Всех остальных это мало волнует.
– Тогда что придает смысл вашей жизни? – поинтересовался Физули.
