Станислав Гагарин - Разрешение на проезд в спальном вагоне
«Товар не готов. Выходите на связь через сорок восемь часов. Время и место те же. Желательно ваше отсутствие на этот срок. Красюк».
«Корреспонденту» Малахову ничего другого не оставалось, как выехать в село Крутиху.
Второй конец клубка
Его взяли прямо в цехе.
Саботаж на промышленном предприятии по законам военного времени предполагал смертную казнь, но рабочих рук не хватало, квалифицированных специалистов — тем более, а он успел им стать за два с лишним года работы фрезеровщиком, вот и отделался Семен Дынец заключением в концентрационный лагерь.
Случилось это в канун Нового, сорок пятого, года.
В Германию Семен попал летом-сорок второго. Жил он до войны в небольшом украинском городе Белая Церковь, закончил, там семь классов и поступил учиться в одно из киевских фабрично-заводских училищ. Но учиться там не пришлось. В Киев пришли фашисты. Вернулся Семен в Белую Церковь, к родителям, пробавлялся случайными заработками, чтобы помочь бедствующей семье, кроме него было еще пятеро детей, все мал мала меньше. Постепенно сумел установить связь с местным подпольем, выполнял кое-какие несложные задания: к парню пока присматривались. Впрочем, в ту пору сложные и несложные поручения подполья определялись одной ценой — собственной жизнью.
Однажды, находясь в Киеве, попал Семен в облаву и угодил в список восточных рабочих, угоняемых гитлеровцами в их фатерлянд. Нашли у Семена справку о том, что он ученик ФЗУ, и это решило его судьбу: определено было шестнадцатилетнему парню работать на военном заводе.
Здесь его тоже заметили подпольщики, их комитет планомерно проводил акции саботажа на предприятии. Дважды подвергалась организация разгрому, гестапо не дремало, внедряло людей повсюду, но ядро уцелевало.
Волна третьего разгрома зацепила и Семена. Попал Дынец в концлагерь.
«Прелести» лагеря смерти испытывал он более трех месяцев. В апреле сорок пятого, смяв проволочное заграждение, на аппельплац выкатились мордатые «шерманы» — американские танки.
Надо ли говорить о радости узников, а Семен Дынец прямо-таки видел себя на улицах Белой Церкви в окружении отца с матерью, братьев и сестер, которые снились ему все эти годы.
Но радовался Семен преждевременно. Всех освобожденных американцы поместили в другой лагерь — «перемещенных лиц». Конечно, это был не гитлеровский концлагерь, но попасть отсюда на Родину было невозможно. К бывшим узникам, требующим встречи с советской оккупационной администрацией, зачастили подозрительные личности. Они рассказывали о репрессиях, которым подвергаются побывавшие у немцев советские люди, приводили доказательства, демонстрировали фальшивки, сфабрикованные специальными службами вчерашних союзников.
Проводилась тщательная интеграция «перемещенных лиц». Связанных сотрудничеством с фашистами готовились использовать и впредь в подобных целях. Кое-кого завербовывали в Иностранный легион. Бывало, и ликвидировали упорствующих, тех, кто не поддавался посулам.
На парней, угнанных в Германию еще совсем в юном возрасте, специальные службы делали особую ставку. Предполагалось, что характеры их, убеждения не успели сформироваться, а годы, проведенные на чужбине, только будут способствовать их отдалению от родины. Ежели сейчас взяться за таких ребят всерьез, дать им соответствующую подготовку, провести мозговую обработку, то со временем они могут стать отличными разведчиками в собственных странах, и ценность их особо возрастает в связи с тем, что нет необходимости придумывать для них какие-то «легенды»[6].
Попал в поле зрения одной из специальных служб и Семен Дынец.
* * *— …Да, это я.
— Очень хорошо, что это вы… до вас трудно дозвониться, занят все телефон. Чертовски деловой вы человек, не так ли?
— Простите, с кем имею честь говорить? А, это ты, Вася! Кончай меня разыгрывать, дел по горло.
— Вот я и говорю: деловой человек. Таким вы мне и представлялись.
— Может быть, вы все-таки назоветесь? С кем я говорю? Сейчас положу трубку!
— Не торопитесь, Умник…
— Что?!
— Не надо, говорю, торопиться. Поспешность нужна при ловле блох. У меня есть ирландский сеттер. У него изумительно верный нюх. Не купите для охоты?
— Что… Что вы сказали? Я… Да-да, ирландский сеттер…
— Повторяю: у меня есть ирландский сеттер. У него изумительно верный нюх. Не купите для охоты? И не суетитесь, Умник. Что вы там мямлите?!
— Сеттерам не доверяю. Ищу доброго терьера.
— Шотландского?
— Желательно фокса.
— О фоксе разговор пойдет особый. Нам надо встретиться, Умник. Имею к вам пару вопросов.
— Кто вы?
— Любопытной Варваре в толпе нос оторвали. Много будете знать, скоро состаритесь. Я — хозяин Верного. Известен был вам эдакий симпатичный песик по кличке Верный?
— Да, но ведь ее… Его…
— Это вас не касается. Вы хотите иметь приличную собаку, я реализую ваше желание. Но для этого нам надо увидеться.
— Сегодня я занят…
— Мне тоже не хочется вас видеть сегодня. Давайте встретимся завтра вечером. Впрочем, сделаем так. В двадцать один час войдете в камеру хранения железнодорожного вокзала и откроете автоматический шкаф. В шкафу лежит портфель с личными вещами и ваш гонорар. Он в коробке из-под конфет «Ассорти». Коробку возьмите себе, а на ее место положите… Ну, вы сами знаете, что необходимо туда положить. Портфель оставьте в шкафу. Закройте его тем же цифровым кодом. Номер шкафа я сообщу вам завтра ровно в двенадцать часов. Будьте у себя в кабинете.
— Да, но ведь я…
— Действуйте, как предложено. И тогда у вас будет премиленький фокстерьер. Ждите моего звонка, Умник.
* * *— Это Крутихинское сельпо?
— Оно самое.
— Здравствуйте. С вами говорят из облпотребсоюза. У вас находится корреспондент из Москвы?
— Есть такой.
— Пригласите его к телефону.
— Сейчас позовем, он во дворе, с народом беседует. Маша, быстрее за корреспондентом! Скажи, из области требуют!
— Слушаю.
— Это товарищ корреспондент?
— Да, это я. Малахов Сергей Сергеевич.
— Извините за беспокойство. Здравствуйте. Это вас из облпотребсоюза тревожат. Красюк моя фамилия, понимаете — К-ра-сю-к.
— Я понял. Слушаю вас, товарищ Красюк.
— Из вашей редакции звонили к нам и просили узнать, в каком вы сейчас находитесь селе, хотят связаться с вами. Вас-то мы нашли, а вот ихний телефончик не записали. Как в Москву-то к вам позвонить?
— Беспокоятся, значит, товарищи, хорошо. Запишите редакционный телефон. Сто двадцать девять… Это первые три цифры. Вы записываете?
— Записываю, записываю, товарищ Малахов… Сто двадцать девять…
— Пятьдесят восемь — шестьдесят пять. Записали?
— Пятьдесят восемь — шестьдесят пять. Записал. Спасибо! Так мы товарищам позвоним. В пятницу думаете быть в городе?
— Видимо, в пятницу.
— Вот и хорошо. Успеем повидаться, товарищ Малахов. До скорого!
— До свиданья, товарищ Красюк.
* * *Жители Трубежа гордились не только своим никелевым комбинатом, но и его Дворцом культуры тоже, и гордость эта была вполне законной. Построенный пять лет назад Дворец культуры оправдывал обе части своего наименования. Смелый и современный архитектурный замысел, который впитал последние достижения зодчества и индустрии строительных материалов, местный колорит, замешанный на доброй выдумке и старых традициях, сочетался с серьезным, вдохновенным отношением руководителей комбината и города к подлинному назначению Дворца.
Когда Юрий Алексеевич узнал, что здесь состоится один из конкурсных концертов трубежанской художественной самодеятельности, он попросил Корду достать пригласительный билет.
— Только один? — спросил, улыбаясь, Алексей Николаевич.
— Можно и два, — ответил Леденев. — Второй — Володе Кирюшину.
— Ну-ну, — протянул Корда. — Всего лишь… А я уж, было дело, собирался взять тебя на крючок и начать шантажировать угрозой рассказать кое-что Вере Васильевне.
— Без пользы, — сказал Юрий Алексеевич. — Вера Васильевна верит только мне — и никому больше.
— Тебе легче. А моя нет-нет да нахмурит брови, когда задержу взгляд на ком-нибудь, понимаешь, на курорте или в гостях, хотя где уж мне, четыре невесты растут. Скоро дедом буду.
— Ладно, дед, перестань плакаться, забыл, что я тебя и молодым-неженатым помню. Значит, на вечер я загляну.
— С Володей?
— С Володей.
— Ну хорошо, с концертом ясно. Чем закончился разговор с Бирюковым по поводу письма этой Сохи Ромовой к Марине Бойко?
— Этот второй кончик начали распутывать еще до нашего сигнала о содержании письма. Помнишь, как Соха пишет Марине про некоего Дэйва? С полускрытым намеком пишет. «Видела нашего вездесущего и неунывающего Дэйва. Что-то на этот раз он забыл передать тебе свои приветы, или точнее «поклоны», в его стиле а ля рюсс. А наш красавчик К. будет скоро лауреатом. Не промахнулась ли ты, голуба, сменяв кукушку на ястреба?» Но мы и без письма, по московским каналам, знали о том, что Марина Бойко еще в годы студенчества была связана с господином Дэйвом. Как связана? Василий Пименович дал команду выяснить это с максимальной точностью. На дачу к Ромовым отправился наш сотрудник. Кое-что его визит прояснил. Занялись Дэйвом и с другой стороны. Уцепиться за что-то «железное» пока нельзя. Дэйв — стреляный гусь. Опять же пользуется дипломатическим иммунитетом[7]. Все, что мы имеем против Дэйва, носит косвенный характер. Так что до поры до времени он может резвиться, этот «вездесущий и неунывающий Дэйв».
