Юлиан Семенов - Неотвратимое возмездие (сборник)
Между тем времена изменились: мятежи подавлены, армии Колчака, Деникина и Врангеля разгромлены. Пилсудский запросил мира. Напуганные подъемом революционного движения, буржуазные правители не рискуют предпринять новую интервенцию. Поговаривают о переговорах и о признании Советской республики...
Что же Савинков? Все меньше поступлений в кассу его организации, торговля развединформацией идет туго: все скуднее сведения, все труднее их добывать на советской территории. Сам Савинков занимает скромную квартиру в Париже и вынужден вести мирную жизнь обывателя.
— День его, — показывает бывший адъютант Савинкова Павловский, — распределен следующим образом. Встает он часов в восемь, каждое утро отправляется в парикмахерскую бриться... Из парикмахерской возвращается домой и завтракает. За завтракам бывали почти ежедневно я, иногда Любовь Ефимовна (Дикгоф-Деренталь. — Н. П.), изредка заходил Фюрстенберг. Часов до двух бывает дома, а затем перед обедом ходит на прогулку минут на десять. По возвращении пишет корреспонденцию и роман из современной жизни... Часов в пять идет обедать, определенного места не имеет, часов в девять вечера иногда отправляется к Дикгоф-Деренталям, откуда возвращается домой часов в двенадцать ночи.
И все это после бурной, полной приключений жизни недавнего прошлого!
Нет, Савинков уже не в центре политических событий, а где-то на их обочине. Жизнь идет мимо него. Буржуазные правители теперь уже неохотно принимают его у себя. Савинков слишком одиозная фигура: это может стоить им популярности. Не оправдались надежды Савинкова и на Муссолини. В ходе их встречи, проходившей в обстановке строгой секретности, Савинкову ничего не удалось добиться от велеречивого дуче, кроме уклончивых ответов и обмена любезностями... А он так рассчитывал на фашистов! «...Думал, что здесь будет поддержка бескорыстием. Я говорил себе, что положение создалось в Европе такое, что либо коммунизм, либо фашизм, посредине — болото. Муссолини никакой помощи мне не дал».
Видимо, именно здесь, в сложившейся к этому времени общей ситуации, и надо искать ключ к пониманию того, что в немалой степени способствовало его отрезвлению или, вернее, осознанию бесполезности дальнейшей борьбы с Советской властью.
* * *В 1 час 15 минут ночи 29 августа 1924 года председательствующий огласил приговор Военной коллегии Верховного Суда СССР.
Суд признал Савинкова виновным:
— в организации контрреволюционных восстаний в 1918–1922 годах;
— в сношении с представителями Польши, Франции и Англии в целях организации вооруженных выступлений на территории РСФСР в 1918–1920 годах;
— в организации террористических актов против членов рабоче-крестьянского правительства в 1918–1921 годах;
— в руководстве военным шпионажем в пользу Польши и Франции с 1921 по 1923 год;
— в ведении письменной и устной антисоветской агитации и пропаганды в 1918–1923 годах;
— в организации банд для нападений на советские учреждения, кооперативы, поезда и т. д. в 1921–1922 годах, т. е. в преступлениях, предусмотренных статьями 58, ч. I, 59, 14–64, 66, ч. I, 70 и 76 УК РСФСР (ред. 1922 г.), и по совокупности преступлений приговорил к высшей мере наказания — расстрелу.
Одновременно суд, приняв во внимание чистосердечное раскаяние Савинкова, его полное отречение от целей и методов контрреволюционного и антисоветского движения, разоблачение им интервенционистов и его готовность искренней и честной работой загладить свои преступления перед трудящимися, постановил возбудить ходатайство перед Президиумом ЦИК СССР о смягчении приговора.
Уже упоминавшийся выше Георгий Гаврилович Кушнирюк так объясняет мотивы, которыми руководствовался суд при возбуждении ходатайства о смягчении наказания Савинкову.
«...Несомненно, что начиная с 1923 года Савинков стал отходить в сторону от активного руководства вооруженной борьбой с Советской властью.
Нам было совершенно ясно, что Борис Савинков, чьи предприятия против Советской республики постоянно и неизменно на протяжении шести лет разбивались и кончались неудачей, окончательно разуверился в возможности свержения Советской власти как извне, так и изнутри, как путем интервенции, так и с помощью «белых», «зеленых» и т. д.
И поэтому, когда Савинков заявил на суде, что он понял всю бесплодность борьбы с Советами, в этом пункте своих объяснений он, несомненно, искренен.
Поскольку Савинков признал полную бесполезность и никчемность дальнейшей борьбы, он, естественно, должен был прийти к выводу о необходимости признания Советской власти. Конечно, вопрос остается открытым — решил ли это сделать Савинков год назад в Париже, как он сам заявил на суде, или же только теперь, после своего ареста. Безусловно, в этом вопросе искренность Савинкова находится под очень большим сомнением.
Однако важнее, на мой взгляд, другое: Борис Савинков, один из самых непримиримых и активнейших наших врагов, открыто заявил, что вся его борьба была ошибкой и заблуждением, что он отказывается от дальнейшей борьбы и безоговорочно признает Советскую власть. Более того, он не только сам признал Советскую власть, но и призвал своих бывших союзников последовать его примеру...»
Ходатайство Военной коллегии Верховного Суда СССР было удовлетворено. Вот постановление Президиума ЦИК Союза ССР:
«Рассмотрев ходатайство Военной коллегии Верховного Суда Союза ССР о смягчении меры наказания в отношении к осужденному к высшей мере наказания гр. Б. В. Савинкову и признавая, что после полного отказа Савинкова, констатированного судом, от какой бы то ни было борьбы с Советской властью и после его заявления о готовности честно служить трудовому народу под руководствам установленной Октябрьской революцией власти, применение высшей меры наказания не вызывается интересами охранения революционного правопорядка и, полагая, что мотивы мести не могут руководить правосознанием пролетарских масс, Президиум ЦИК Союза ССР постановляет:
удовлетворить ходатайство Военной коллегии Верховного Суда Союза ССР и заменить осужденному Б. В. Савинкову высшую меру наказания лишением свободы сроком на десять (10) лет».
В тюрьме Савинков много занимается литературным трудом. Некоторые его письма к эмигрантам, в там числе родственникам и бывшим единомышленникам, а ныне ожесточенным критикам, интересны для нас как свидетельство дальнейшей эволюции взглядов Савинкова, как осуждение и разоблачение белой эмиграции.
«Дорогой друг Илюша (эсер Фундаминский — близкий друг Савинкова. — Н. П.). Пишу Вам «друг», хотя черт Вас знает, может быть, я в Ваших глазах и «Иуда» и «Азеф», предатель и проч.
...Я прибыл в Россию и (по заслугам) был судим советским Верховным Судом. Теперь я сижу в тюрьме и знаю о России, конечно, мало, но все-таки неизмеримо больше, чем знал, чем знаете вы. В России выросло новое поколение, в сущности, именно оно и сделало революцию... Оно не допустит возврата к старому строю в каком бы то ни было виде... Вот это надо запомнить и перестать мечтать о «спасении» России, да еще при помощи иностранцев... т. е. при помощи штыков и денег...»
Далее Савинков пишет о советской действительности:
«...Страна поднимается: поля засеваются, фабрики работают, кооперативы (огромная сеть) и лавки торгуют, и с каждым месяцем жизнь становится не труднее, а легче. Настал период созидания, и в этом созидании огромную роль играет РКП... Рабочий и крестьянин действительно стал свободным. Дорогой Илюша, ведь мы об этом мечтали в ПСР. Ведь для этого и боролись при царе...
...В тюрьме мне стало окончательно ясно, что я был прав на суде и что не изображать Виктора Гюго надо, а склониться перед народной волей, а если возможно, как-нибудь замолить свои грехи перед народом. Поверьте, песнь эмиграции спета и о ней уже речи не может быть...»
Свое письмо к Д. С. Пасманику (также один из друзей Савинкова. — Н. П.) Савинков заканчивает словами:
«...Я убежден, что не сегодня, так завтра все бескорыстные и честные эмигранты, и вы в том числе, поймут, что жизнь повелевает признать Советскую власть и работать совместно с нею. А не поймете, так останетесь доживать свои дни в изгнании, питаясь «Последними новостями» и ненавидя коммунистов прежде всего за свои, а не их ошибки».
Ту же мысль находим мы и в письме Савинкова к своей сестре Вере Викторовне Мягковой.
«...А правда... в том, что не большевики, а русский народ выбросил нас за границу, что мы боролись не против большевиков, а против народа... Когда-нибудь ты это поймешь, поймут даже Виктор и Соня (брат и сестра Савинкова. — Н. Я.), поймут даже эмигрантские «вожди»...»
