Андрей Гуляшки - Приключения Аввакума Захова
Он закурил и нахмурился. Когда сигарета догорела и начала жечь пальцы, он посмотрел вперед — машина, едва касаясь черной ленты шоссе, стремительно мчалась на Козаревец…
В Тырговиште у почты остановились на несколько минут. Пока Аввакум разговаривал по телефону, шофер достал из кармана горсть семечек и снова принялся их грызть. Было жарко, душно, пахло пылью и раскаленным щебнем.
В три часа дня они прибыли в Преслав. Аввакум вышел из машины, пожал руку шоферу и зашагал к центру городка. Улицы были пустынны, на покрытых пылью плодовых деревьях не шелохнулся ни один листок, все будто погрузилось в какую-то ленивую, беззаботную дрему.
Заказав в гостинице комнату, Аввакум подозвал возницу обшарпанного фаэтона и велел везти его в старый город. Когда они подъехали к парку, соединяющему новый и старый Преслав, он послал извозчика вперед, а сам не спеша пошел по главной аллее пешком. Возле памятника погибшему антифашисту Борису Спирову стоял невысокий, довольно полный мужчина в белом пиджаке и черных брюках. На его круглом лице блестели капельки пота.
— Делайте вид, что не знаете меня, — бросил ему Аввакум, заметив, что тот заулыбался. Он посмотрел вокруг и тоже остановился перед памятником.
Мужчина в белом пиджаке встал рядом.
— Мне необходимы сведения о Методии Парашкевове, сказал Аввакум. — О нем, о его родителях и обо всех родственниках. А также сведения о людях, с которыми он был в более или менее близких отношениях. Кто они, где проживают и чем занимаются. Завтра вечером на этом же месте мы снова встретимся и вы передадите мне эти сведения… — Он помолчал. — Только глядите в оба. — В голосе Аввакума чувствовалась строгость. — Я археолог и с сотрудниками милиции не имею ничего общего, ясно?
Мужчина кивнул головой.
— Я изучу полученные материалы ночью. Если понадобятся дополнительные сведения, вы меня застанете на следующий день часов в восемь утра в маленькой кондитерской напротив гостиницы. Если нет — меня там не будет. Тогда можете считать, что задание выполнено хорошо.
Он вгляделся в надпись на памятнике, потом повернулся и неторопливо пошел к выходу из парка. Там его, как было условлено, ждал обшарпанный фаэтон. Возница, надвинув на глаза барашковую шапку и раскрыв рот, сладко дремал на козлах.
С этого момента и до следующего вечера Аввакум был только археологом. Методий Парашкевов, некто X, таинственное урочище Змеица вдруг как бы перестали для него существовать. Прежде всего он нанес визит вежливости директору музея и имел с ним длинный разговор. Потом осмотрел экспонаты, хотя некоторые из них он видел десятки раз, и покинул музей лишь с наступлением сумерек. На следующий день он побродил немного у развалин внутренних стен крепости, набросал в записной книжке орнаменты карнизов Золотой церкви и, сев в фаэтон, поехал на правый берег Тичи. Среди зелени кустарников на солнцепеке громоздились руины знаменитых в древности преславских монастырей. Аввакум расположился в тени, набил трубку и с удовольствием закурил.
В горячем воздухе дым вился колечками. Над головой пролетали крикливые сороки, а высоко, в бледной синеве плавно парил орел, неподвижно распластав крылья. Груды камня, заросли, где наверняка водились змеи, запах горячей земли и прелой листвы и тяжелая душная тишина. Аввакум улыбнулся: «Sic transit gloria mundi!»[4] Может быть, именно здесь царь Симеон Черноризец Храбрый, отточив гусиное перо, вспоминал кровавую Ахелой[5] и изнывал от неутоленной жажды власти, мечтая вступить на царьградский престол… «Sic transit gloria mundi!» Важно, чтобы о тебе осталась добрая память.
Вечером Аввакум принес к себе в номер большой конверт, в нем были записи, сделанные от руки и на пишущей машинке, — сведения о Методии Парашкевове.
Тут возникает вопрос. Допустим, что в соответствии с гипотезой, изложенной им полковнику Манову, преступление совершил некто X. Он оглушил постового милиционера, разбил окно в помещении военно-геологического пункта, похитил схему стратегического значения и прочее. А Мелодия Парашковова — момчиловскою учителя, человека, ни в чем неповинного, — просто-напросто оклеветали. Почему же в таком случае Аввакум собирает сведения о невинном человеке, и притом не открыто, а в строгой тайне, с тысячью предосторожностей?
Мне, летописцу этой истории, можно задать не один, а десятки подобных вопросов, и я всегда отвечу вполне серьезно и с большим удовольствием. Что касается Аввакума, то он только усмехнулся бы сдержанно, как обычно, и промолчал.
Он был глубоко убежден, что поступает правильно и делает именно то, что следует. Если диверсия против Методия Парашкевова есть плод личной мести, то Аввакум надеялся найти в биографии учителя тот ключ, которым он легко откроет дверку и обнаружит за ней автора диверсии, некоего X. Но если в биографии учителя нет ничего такого, что указывало бы на его более особые отношения с кем-либо тогда станет ясно, что в преступлении не следует искать проявления личных чувств и субъективных мотивов.
В этом деле быта еще одна сторона, над которой Аввакум часто задумывался. Опасение, что какая-либо случайность поставит его гипотезу с ног на голову. Он строил свою версию на основе нескольких трудноуловимых, по очевидных ошибок преступника До сих пор все шло хорошо, все покоилось на железной логике: ошибки в конце концов уличают и раскрывают преступника. Прекрасно. Но как в математике, так и в разведке при решении сложных задач иногда приходится пользоваться методом «от противного» Аввакуму был знаком этот математический метод, и, когда нужно, он применял его в своей практике. Отсутствие битого стекла на земле, следов на штукатурке и то, что железный прут был перепилен с внутренней стороны и отогнут наружу, крупные осколки стекла на каменном полу — это действительно могло быть ошибкой преступника. Но кто мог с полной уверенностью утверждать, что все это сделано не преднамеренно, не с умыслом?
И Аввакум попробовал идти «от противного»: некто X. умышленно делает ошибки, чтобы навести разведку на мысль, что она имеет дело с мнимой, а не с настоящей диверсией, или, проще говоря, что Методий Парашкевов сам выдает себя за жертву диверсии, из чего следует, что некто X. и Методий Парашкевов — одно и то же лицо.
В этой контргипотезе был какой-то процент вероятности. Ничтожный, правда, процент, потому что она предполагает исключительные способности преступника, что в практике встречается очень редко. Во всяком случае, Аввакум решил подвергнуть контргипотезу самой придирчивой проверке, чтобы не осталось ни капли сомнения в возможности тою, что Методий Парашкевов и загадочный X. — одно и то же лицо. Он проследит за жизнью учителя Методия Парашкевова с его юношеских лет вплоть до того полночного часа, когда было совершено преступление. Эта работа должна послужить как бы введением к решению загадки.
Он вынул записи, набил табаком трубку, уселся поудобнее за столом и принялся читать.
На следующее утро ровно в восемь часов человек в белом пиджаке вошел в маленькое кафе-кондитерскую, окинул взглядом столики и облегченно вздохнул. Хотя человек этот еще не завтракал, он заказал лимонад и с наслаждением выпил его залпом.
Из Преслава Аввакум уехал в Шумен, но остановился не в городе, а снял на несколько дней комнату в ближнем селе Мадар. Сюда ему были доставлены два объемистых пакета — первый вручили в большой пещере, а второй — три дня спустя у развалин над селом; оба пакета содержали сведения о Методии Парашкевове и о людях, с которыми он дружил и общался.
Затем Аввакум отправился в Провадию. Там он пробыл три дня и почти не выходил из своего номера. Лишь вечером совершал небольшие прогулки по улочкам, прилегающим к гостинице.
На одиннадцатый день после того, как он покинул Софию, он приехал в Пловдив. С вокзала на квартиру, которая быта заранее приготовлена тля него, он добрался на служебной машине. Ехали с задернутыми занавесками: сержант, сопровождавший его, за всю дорогу не проронил ни сова.
Квартира оказалась просторной, солнечной, с ванной и закрытой верандой, на которой вдоль стен стояло несколько пестрых шезлонгов. Обслуживала ею пожилая женщина, которая приходила из кухни только по вызову.
Аввакум дал сержанту денег и попросил купить костюм, чтобы можно было переодеться, и флакон одеколона. Затем он помылся, укутался и прохладные, безупречно чистые простыни, закрыл глаза и тотчас же уснул.
Спал он до самого вечера. Когда стемнело, выбритый, чистый, надушенный вышел на улицу. Узнать его, правда, было нелегко — в очках, с коротко подстриженными усиками. Перекинув через плечо бежевый плащ, с рассеянным, беззаботным видом побрел он к центру города.
На квартиру Аввакум вернулся ранним утром, когда шли на работу рабочие первой смены.
Так он проводил в Пловдиве все дни и ночи: вечером уходил из дому и возвращался утром.
