Роберт Ладлэм - Круг Матарезе
- Но вы просили держать вас в курсе деятельности Скофилда. Это тоже есть в его досье. Могу я спросить почему?
Уинтроп наморщил лоб. Он словно спрашивал сейчас сам себя.
- Не знаю. Законный интерес, даже любопытство, я полагаю. А может, и страсть. Возможно, что в наказание себе. Такое тоже не исключено. Иногда рапорты о нем лежали в моем сейфе по нескольку дней, прежде чем я прочитывал их. И, разумеется, после Праги я уже не хотел, чтобы они приходили. Я уверен, что и это есть в досье.
- Да, верно. Говоря о Праге, вы имеете в виду тот инцидент с курьером, я полагаю...
- Да, - спокойно сказал Уинтроп. - "Инцидент" - такое нейтральное слово, не правда ли? Оно очень подходит к Скофилду, это слово из досье. Профессиональное убийство, продиктованное необходимостью выжить - как выживают солдаты, превратившиеся в холодных расчетливых убийц... единственно ради мести. Метаморфоза полнейшая.
Новый директор опять переменил позу в кресле, неудобно скрестив ноги.
- Было установлено, что курьер, убитый в Праге, являлся братом одного из агентов КГБ, санкционировавшего убийство супруги Скофилда.
- Он был братом. Не человеком, который отдал приказ, а его братом. Это был совсем мальчик, не более чем мелкий посыльный, связной.
- Он мог бы впоследствии стать кое-кем еще.
- Но тогда как далеко это зайдет, мистер Конгдон?
- Я не могу ответить на ваш вопрос, мистер Уинтроп. Но, как я понимаю, Скофилд знал, что делал. Я бы так не поступил.
- Не поступили бы, не чувствуя своей правоты, - проговорил стареющий политик. - И я не уверен, что сделал бы то же самое. Так же, как я не убежден, что молодой человек из Кембриджа двадцать два года назад поступил бы так. Ну, я подхожу к сути, волнующей вас, как теперь выражаются?
- Это мучительно, сэр. Но в свою защиту - и в защиту нынешнего Скофилда - скажу: мир, в котором мы живем, не нами создан. Я полагаю, справедливости ради об этом стоит напомнить.
- Мучительно, мистер Конгдон. Но именно вы сохраняете мир таким, как он есть. - Уинтроп подъехал к письменному столу и дотянулся до ящика с сигарами. Он предложил директору закурить, но тот покачал головой. - Я тоже не люблю их, то есть русских, но со времен Кеннеди требуется сохранять "нашего человека в Гаване". Вы не одобряете этого?
- Нет. Насколько я помню, как раз наш человек в Канаде был одним из наиболее аккуратных поставщиков информации о Кубе, наиболее точным...
- Вы давно вращаетесь в этих сферах?
- Я пришел в ЦРУ, когда он был сенатором... Вам известно, что Скофилд с недавнего времени постоянно пьет?
- Я ничего не знаю о "нынешнем", как вы выразились, Скофилде. - Уинтроп улыбнулся. - Следует игнорировать внешние проявления. Скофилд всегда был нетерпим к дуракам.
- Я бы сказал, что его нетерпимость затрагивает основы нашей политики, личная неприязнь здесь ни при чем.
- К сожалению, суть политики зависит от людей. Они ее формируют. Но, возможно, это не относится к теме... к данной теме. Но почему все-таки вы пришли именно ко мне? Я вижу, вы уже приняли решение. Что же я могу добавить?
- Мне необходимо ваше мнение. Как Скофилд воспримет это и можно ли доверять ему? За годы службы он узнал многое, получил доступ к секретной информации, касающейся наших связей, контактов, операций, тактики. Он осведомлен как никто в Европе.
Внезапно взгляд Уинтропа стал холоден.
- И какова же альтернатива, мистер Конгдон? - ледяным тоном осведомился он.
Новый директор залился краской. Он уловил в голосе Уинтропа сочувствие Скофилду.
- Надзор, контроль, наблюдение, перлюстрация корреспонденции, прослушивание телефонных разговоров. Я не хочу ничего от вас скрывать...
- Так вы искренни? - Уинтроп в упор смотрел на человека, сидевшего перед ним. - Или вы хотите, чтобы я сказал, а может, спросил нечто, что вы затем сможете использовать?
- Я не знаю, что вы имеете в виду.
- Я думаю, знаете. Я слышал, как это делается. Случайно слышал. И это пугает меня. Произносится всего лишь одна фраза: такой-то больше нежелателен. Произносится так, чтобы она дошла до Праги, Берлина, Марселя, то есть туда, куда нужно. Говорят не прямо, а, к примеру, так: "Он кончился, но все еще не угомонился... пьет много", что-нибудь в этом роде, то есть этот человек может выдать связи, имена, и вся сеть будет раскрыта. Сказанное распространяется, и к нему добавляют: "Ваши жизни под угрозой". И кто-то один, а может двое или трое, отправляются из Праги, или Берлина, или Марселя с заданием. Они сходятся в одной точке - Вашингтоне - с единственной целью: заставить молчать "человека, который кончился". Сделать так, чтобы он замолчал... Наступает облегчение, и сообщество американских сотрудников спецслужб получает возможность дышать свободно - ведь они ни при чем, они остались в стороне... Да, мистер Конгдон, это страшно...
Директор отдела консульских операций неподвижно сидел в кресле.
- Насколько я знаю, подобные способы решения проблемы существуют больше теоретически, - сказал он ровным голосом. - И опять-таки, я буду с вами откровенен: за пятнадцать лет работы я слышал всего лишь дважды, что были применены эти методы. И в обоих случаях на эти меры пошли ради спасения агентурной сети: оба агента перешли на сторону Советов и действительно выдавали имена и явки.
- И в случае со Скофилдом это будет сделано "ради спасения", как вы выразились?
- Если вы хотите знать, считаю ли я, что он продался Советам, то, разумеется, нет. Это последнее, что ему остается. И я правда пришел сюда лишь затем, чтобы узнать, как он отреагирует на мое сообщение о его отставке.
Уинтроп на миг испытал облегчение. Затем вновь нахмурился.
- Я не знаю. Ибо я не знаю теперешнего Скофилда. Он крутой человек... А есть ли какая-нибудь полумера?
- Если бы мне пришло в голову что-нибудь удовлетворяющее нас обоих, я бы остановился на ином решении.
- Я бы на вашем месте нашел какой-то выход.
- Он не может быть основан на сомнениях по поводу Скофилда, - твердо заключил Конгдон. - Я убежден в этом.
- В таком случае, могу я предложить свой вариант?
- Пожалуйста.
- Ушлите его как можно дальше. Куда-нибудь, где он обретет спокойную, тихую жизнь. Предложите ему это сами - он поймет.
- Вы уверены?
- Да, Брэй не тешит себя иллюзиями. По крайней мере, никогда не тешил прежде. Это одно из его достоинств. Он поймет. Я так думаю потому, что я бы понял. Мне кажется, вы описали умирающего человека.
- На этот счет нет медицинского заключения.
- Упаси Бог! - сказал Уинтроп.
* * *Скофилд выключил телевизор. Пребывая в других странах, он несколько лет не видел американских программ и был уверен, что не захочет смотреть их в будущем еще столько же лет. Был, правда, короткий период, когда он приезжал на рабочее совещание. Тогда он включал телевизор, но без особой охоты, и вовсе не потому, что предпочитал, чтобы новости преподносились серьезным тоном в тяжеловесной манере. Просто репортажи о войнах и насилии, перемежаемые смешками и ехидными комментариями, вызывали у него какие-то странные ощущения. В любой момент он ожидал, что ведущий плюнет в участника телепередачи или макнет блондинистого пустопорожнего критика носом в чернильницу.
Он посмотрел на часы. Стрелки показывали час двадцать. Амстердамское время - он так и не перевел стрелки. Он знал, что сейчас семь двадцать. Ему было назначено явиться в Госдепартамент к восьми. Странно было не то, что встреча назначена на вечер - его коллеги обычно приглашались в это время, - а то, что именно в Госдепартаменте. Было принято, что сотрудники его уровня собираются на совещания на явочных квартирах где-нибудь за городом или в маленьких гостиницах, расположенных на окраинах Вашингтона. Но никогда в самом административном здании. Во всяком случае, туда не приглашали тех, кому предстояло затем выехать за пределы страны в качестве резидентов. И потому Брэй знал, что его не собираются посылать вновь. И отозвали назад с единственной целью - предложить отставку. Двадцать два года он находился в отсутствии. Бесконечно малый отрезок времени, в котором спрессовано все, что он знал, понял, отобрал для себя, все, чему научился.
Он ожидал, что будет реагировать болезненно, но ничего похожего не происходило. Словно он был всего лишь наблюдатель, а не участник событий. Вот он смотрит на белую стену, где движутся, перемещаются какие-то фигурки; происходящее неминуемо завершится, и он - зритель - увлечен действом, но не вовлечен в него. Ему просто невероятно любопытно, чем это кончится. Как они это обставят?
Стены в кабинете Дэниэла Конгдона, помощника госсекретаря США, были окрашены в белый цвет. Довольно приятно, подумал Скофилд, слушая вполуха монотонное повествование начальника. Лица бесконечной чередой проплывали перед его мысленным взором: вот одно в фокусе, затем другое, которое мгновенно сменяется третьим. Знакомые и забытые, смотрящие в упор, задумчивые, плачущие, смеющиеся, лица уходящих из жизни, умирающих... смерть... маска смерти...
