Роберт Ладлэм - Ультиматум Борна
Среди собравшихся прокатился гул, среди которого можно было разобрать: «А почему бы нет!» и «Он прав», — теперь присутствующие смотрели друг на друга не отводя глаз и согласно кивали. Шакал перечислил восемь базовых министерств, о которых шла речь, и всякий раз, когда он называл очередное, встречал ответную реакцию.
— Министерства транспорта, информации, финансов, внешней торговли, юстиции, военного снабжения, комитет по науке и технике... наконец, секретариат президиума... Вот области вашей деятельности, но вы лишены права принятия окончательных решений. Больше такое положение терпеть нельзя — должны произойти перемены!
Слушатели, все как один, вскочили со своих мест: теперь они не были незнакомцами, наоборот, их объединила общая цель. Внезапно один сверхосторожный чиновник, тот, который закрывал дверь, решился спросить:
— Чувствуется, что вы в курсе нашего нынешнего положения, товарищ... Но как можно его изменить?
— Я знаю как, — объявил Карлос, театральным жестом указывая на папки, разложенные на столе. Собравшиеся медленно начали рассаживаться, переглядываясь между собой, но избегая смотреть на папки. — На этом столе лежат конфиденциальные досье на ваших начальников. Они содержат информацию такой разрушительной силы... Это гарантия для продвижения по службе каждого из вас. Эти досье словно кинжалы, приставленные к глоткам министров... Стоит обнародовать их, и им — позорный конец.
— Позвольте мне высказаться, — раздался голос женщины средних лет в опрятном, но неброском голубом костюме. Ее белокурые с проседью волосы были стянуты в пучок, к которому она машинально притронулась, прежде чем заговорить. — Я ежедневно рассматриваю личные дела... и часто обнаруживаю ошибки... Вы уверены, что их нет в ваших досье? Поймите, если в них окажется ложная информация, у нас могут быть неприятности... Разве я не права?
— Вы ставите под сомнение их истинность, и это оскорбление, мадам, — холодно ответил Шакал. — Я — монсеньер из Парижа.
Я правильно описал ситуацию каждого из вас и точно охарактеризовал неполноценность вашего начальства. С риском для себя и моих помощников я тайно пересылал вам деньги, пытаясь облегчить вам жизнь...
— Что касается меня, — не дал ему договорить худой очкарик в коричневом костюме, — то я просто люблю деньги... Те, что я получал, я вносил в кассу взаимопомощи и теперь ожидаю получить с них доход. Какая здесь связь? Я работаю в министерстве финансов и не хочу нести ответственность за соучастие в этом деле...
— Что бы ни значили твои слова, бухгалтер, но с тобой все ясно... Так же, как с твоим парализованным министром, — перебил его тучный мужчина в черном костюме, пиджак которого едва сходился на животе. — Кроме того, сомневаюсь, что ты способен определить, где можно получить доход... Я военный снабженец, а вы постоянно срезаете нам фонды!
— Так же как и комитету по науке и технике! — воскликнул коротышка профессорского вида в твидовом костюме; его неровно подстриженная бородка объяснялась, без сомнения, плохим зрением, хотя на носу у него были очки с толстыми стеклами. — Доход, надо же! А как насчет выделения фондов?
— Выделяем больше чем достаточно для ваших профессоров-недоучек. Лучше потратить деньги на то, чтобы украсть все новые технологии на Западе!
— Прекратите! — воскликнул священник-убийца, вскинув руки. — Мы собрались не для того, чтобы продолжать межминистерские склоки... Им наступит конец, когда родится наша новая элита. Помните! Я — монсеньер из Парижа, и все вместе мы создадим новый незапятнанный порядок для нашей великой революции! Самодовольству больше нет места.
— Ужасающая перспектива, — сказала женщина лет тридцати, одетая в дорогой и изящный костюм с плиссированной юбкой. Это была популярная ведущая программы новостей. — Может быть, все-таки мы вернемся к проблеме истинности информации ваших досье?
— Она снята с повестки дня, — заявил Карлос, поочередно бросая мрачные взгляды на присутствующих. — Как же иначе я смог бы узнать все о вас?
— Я не сомневаюсь лично в вас, сэр, — продолжала диктор телевидения. — Но как журналист я считаю необходимым наличие еще одного доказательства... Вы ведь никогда не работали в министерстве информации, сэр. То, что вы скажете, останется в тайне, разумеется.
— Я говорю правду — вы отлично знаете это — и не намерен терпеть травлю журналистов. — Убийца задохнулся от гнева.
— Правдой были и преступления Сталина, сэр, а он и еще двадцать миллионов трупов похоронены больше тридцати лет назад.
— Так тебе нужны доказательства, журналистка? Я их дам тебе. В моем распоряжении глаза и уши руководителей КГБ, в частности генерала Григория Родченко, великого Родченко... Если вам хочется знать жестокую правду, то знайте: Родченко — мой! Я — и его монсеньер из Парижа.
Среди собравшихся послышалось шуршание и прокатилась волна коллективного колебания, послышалось покашливание. И опять заговорила тележурналистка, не сводившая огромных карих глаз с Шакала.
— Вполне возможно, сэр, что вы тот, за кого себя выдаете, но ваши слова свидетельствуют о том, что вы не слушаете ночные выпуски Московского радио. Час назад сообщили, что сегодня ночью генерал Родченко убит иностранными преступниками... а также что командный состав КГБ срочно созвали на совещание, чтобы дать оценку происшествию. Есть мнение, что только чрезвычайные причины могли вовлечь такого человека, как генерал Родченко, в ловушку, подстроенную иностранными наемниками.
— Они прошерстят все архивы, — добавил осторожный бюрократ. — КГБ тщательно изучит обстоятельства этого дела и начнет искать эти «чрезвычайные причины». — Бдительный чиновник взглянул на убийцу в облачении священника. — И, может быть, они найдут вас... и ваши досье, сэр.
— Нет! — крикнул Шакал, чувствуя, как его лоб покрывается испариной. — Это невозможно. Единственные экземпляры досье у меня, других просто не существует!
— Если вы в это верите, священник, — произнес толстяк из министерства военного снабжения, — значит, вы не знаете КГБ.
— Не знаю?! — закричал Карлос, чувствуя, как начинает дрожать левая рука. — Да я купил их со всеми потрохами! Для меня нет тайн, я — хранитель всех секретов! У меня собраны тома компромата на правительства всех стран... Мои агенты работают по всему миру!
— Родченко уже не с вами, — продолжал военный снабженец. — И вы даже не слишком удивились этому известию...
— Что вы имеете в виду?
— Большинство из нас — может быть даже все — утром первым делом включают радио. Конечно, это просто привычка, поскольку в течение дня обычно передают одну и ту же информацию. Мы знали о смерти Родченко... а вы — нет. Но когда наша телезвезда сообщила вам, вы не были ошеломлены, шокированы, вы даже не удивились.
— Конечно, я был в ужасе! — возопил Шакал. — Но я умею держать себя в руках — вот и все. Поэтому мне доверяют лидеры мирового марксизма! Я нужен им!
— Это уже не модно, — пробормотала пожилая женщина с пучком пепельно-белокурых волос.
— Что вы сказали?! — свистящим шепотом произнес Карлос, не в силах сдерживать раздражение. — Я — монсеньер из Парижа. Я сделал для вас больше ваших ничтожных ожиданий, а теперь вы смеете сомневаться во мне? Как я мог узнать то, что мне известно, как я мог платить вам, если бы я не был одним из наиболее привилегированных людей в Москве?! Помните, кто я!
— Но мы ведь так и не знаем, кто вы такой, — сказал еще один мужчина, поднимаясь с места. Как и у остальных присутствующих мужчин, его одежда была опрятна, мрачновата, но великолепно отглажена; к тому же его костюм был модным, по-видимому, его обладатель следил за тем, как он выглядит. Его лицо было более бледным, чем у остальных, а глаза — более внимательные, поэтому и казалось, что он тщательно взвешивает каждое слово. — Мы видим, что вы одеты как священник, — больше мы ничего не знаем... Вы же, очевидно, не собираетесь больше ничего сообщить. Вы действительно перечислили вопиющие недостатки министерств, в которых мы работаем, но они характерны и для других. Вы, к сожалению, не сообщили никакой уникальной информации...
— Как вы смеете?! — в негодовании проревел Карлос-Шакал; он тяжело дышал и едва сдерживал ярость. — Кто вы такой, чтобы говорить мне такое... Я — монсеньер из Парижа, настоящий сын революции!
— А я — советник в министерстве юстиции, товарищ монсеньер, и более молодое творение той же самой революции. Я, конечно, незнаком с руководителями КГБ, которые, если верить вам, служат вам верой и правдой... Но мне хорошо известно, что будет, если мы сами возьмемся творить правосудие над своим начальством, а не обратимся в контролирующие органы. Это такие наказания, что я не хотел бы рисковать, не обладая более серьезными документами, а не какими-то там досье, которые, вполне возможно, состряпаны недовольными чиновниками низкого ранга... Я даже не хочу смотреть эти досье — тогда мне не придется давать свидетельские показания, способные повредить моему продвижению по службе.
