Э. Захариас - Секретные миссии
Но каким бы гениальным нам этот план ни казался, его принятие и использование в конце концов зависело от военного атташе. Уотсон не терял времени, он стремился как можно быстрее познакомить с документом Машбира своего армейского коллегу. Он вызвал машину и помчался в район Хикаватё, где находилась резиденция военного атташе. Военный атташе, бегло просмотрев содержимое папки и как следует не вникнув в суть дела, сказал:
— Я не вижу ничего нового. Это простое переложение старой немецкой системы.
— Может быть, — заметил Уотсон. — Но имеете ли вы что-либо лучшее? Да, на самом деле, есть ли у вас вообще что-нибудь подобное?
— Видите ли… у меня нет никакого плана.
— В том-то и дело. Я посылаю этот план в министерство военно-морских сил, а вам оставляю копию. Пошлите ее своему начальству в Вашингтон или делайте с ней, что хотите, но я был бы весьма признателен, если бы вы соответствующим образом отметили своего подчиненного за ту блестящую работу, которую он проделал для меня.
На эту просьбу военный атташе дал уклончивый ответ. Машбира «отметили» позже в форме усилившейся зависти и неприкрытых нападок, что в конце концов привело к его уходу из регулярной армии в 1923 году по причинам, связанным с разведывательной работой в Японии. Этот план, известный только военному атташе полковнику Барнету, полковнику Уоррену Клеару и мне, до сих пор значится как секретный материал.
Попав под перекрестный огонь противоположных взглядов, наш «План М», как и многие другие необычные предложения, очутившиеся в чреве бюрократии, постигла печальная участь. Уотсон послал документ в Вашингтон, но мы никогда не узнаем, что произошло с ним, после того как его вынули из дипломатического мешка и послали по министерским кабинетам с приколотым к нему списком ограниченного круга лиц, которым надлежало с ним ознакомиться. Уотсона вскоре после того, как Машбир представил свой план, перевели по службе. После отъезда из Токио новые служебные обязанности Уотсона лишили его возможности дать ход этому плану. План, потеряв таким образом своего основного защитника, утратил и свою эффективность, так как с того времени он превратился во всего лишь один из бесчисленных документов, имевшихся в избытке во всех без исключения государственных учреждениях. Мы же были слишком молоды, а звания наши — слишком незначительны, чтобы поддержать план с такой же эффективностью, как это мог бы сделать старший офицер. Он пролежал в архиве морской разведки до тех пор, пока я буквально не раскопал его в 1936 году и не предпринял мер по использованию его в практических целях. Но неспособность высших инстанций понять огромное значение конкретного разведывательного плана окончательно решила судьбу этого документа.
Сейчас, когда я вспоминаю «План М» и оцениваю его на фоне последовавших событий, мое сожаление, что много лет тому назад этот документ положили в Вашингтоне под сукно, увеличивается во сто крат. Война, которую Уотсон мог предвидеть еще в 1921 году, стала реальной действительностью спустя двадцать лет. А организационный план, составленный на случай войны, покрывался пылью в комнате «Законченных дел» и в конце концов вместе с другими документами был отправлен в государственный архив.
Когда началась война, мы в Токио не имели ни одного человека, который бы занимался сбором слухов и разведывательных сведений, а также пересылкой добытой информации из Японии. Наше незнание условий внутри Японии было настолько явным, что в 1942 году начальник военно-морских операций вынужден был публично признаться, что он не знал, действительно ли Япония строила линейные корабли-чудовища водоизмещением в 45 тысяч тонн. В такой обстановке людям приходилось тратить много энергии и проявлять максимум изобретательности, чтобы создать разведывательную систему в стране, закрытой для нас непреодолимыми барьерами войны. Мы смогли создать в Японии лишь далеко не совершенную информационную службу, и она оказалась слишком слабой для выполнения задачи по сбору важной политической информации, что было бы обеспечено планом Машбира в случае его принятия. Хорошо зная факты, я уверен, что война была бы сокращена по крайней мере на шесть месяцев, если бы мы располагали разведывательной организацией, предусмотренной этим планом. Можно было спасти многие жизни, и люди обрели бы мир значительно скорее. Нам удалось бы избежать агонии последних шести месяцев, во время которых произошли кровопролитные бои на островах Иводзима и Окинава.
В 1923 году, в то время как дни уходили за днями и мы в Токио все еще не получили из Вашингтона одобрения «Плана М», наш энтузиазм несколько упал, и мы занялись своими обычными делами во время летних месяцев в Японии. Машбир и другие отправились на отдых в Ойсо — прекрасный курорт на берегу моря, в то время как я остался в Дзуси, чтобы закончить свою учебу. Моя служебная командировка приближалась к концу. Через два месяца я должен был возвратиться домой, а мне еще предстояло завершить массу различных дел.
День 1 сентября 1923 года начался так же, как многие прекрасные дни ранней японской осени. Я поднялся еще до восхода солнца. В чарующей тишине раннего утра я наблюдал мягко надвигающийся рассвет. Серебристый месяц смотрел вниз на тихие, почти неподвижные воды. В полумраке, когда отдаленные предметы видны отчетливее, чем в сиянии дня, мне подали мой обычный завтрак — яичницу с ветчиной. Затем я поспешил на ранний поезд, в котором всегда был дополнительный вагон для деловых людей, совершающих регулярные поездки из Камакура[15] — курортного городка недалеко от Дзуси. Мой образ жизни был прежним: так же ездил в Иокогаму, а затем в Токио за своим денежным содержанием. Сегодня мои друзья уезжали домой на пароходе «Эмпресс оф Остралия», и я должен был их проводить. Закончив свои дела в Токио, я возвратился в Иокогаму, где некоторое время занимался покупками, а в 11 часов отправился на пирс; большой лайнер готовился к отплытию точно в 12 часов. Я увидел, что провожающих собралось больше, чем отъезжающих. Широкий пирс длиною около 300 метров был построен в основном из бетонных столбов и стальных ферм. Он представлял собой центр лихорадочной деятельности. За кормой «Эмпресс оф Остралия» пришвартовалось грузовое судно «Стил Навигейтор». На другой стороне пирса стоял большой французский пароход «Андре Лебон».
Пирс имел праздничный вид, он был украшен флагами расцвечивания, развевающимися на ветерке. Наконец без одной минуты в 12 часов сходни опустились, множество рук с платочками поднялось для последнего прощания, лица расплывались в улыбке или принимали печальное выражение.
Внезапно лица людей вытянулись, и на какое-то мгновение все замерли, прислушиваясь к подземному гулу, какой обычно предшествует землетрясению. Этот гул сигнализировал парализованным людям о катастрофе, она уже захватывала их. Огромный пирс заколебался, удержаться на ногах было невозможно. Люди поднимались, но их тут же бросало на асфальт; крики объятых ужасом мужчин и женщин заглушались грохотом разваливающихся строений и ревом земли. Люди чувствовали себя так, будто они находились внутри большого колеса парового катка, катящегося по сильно разбитой дороге.
Инстинктивно я попытался покинуть пирс, но в это время произошел второй, еще более сильный подземный толчок. Пирс разламывался под действием страшной силы. Деревянная часть его упала в воду. Я почувствовал, что куда-то лечу. Ухватился за наружный забортный трап и выбрался на уцелевшую часть пирса. Посмотрев в направлении Иокогамы, я увидел, что привычная панорама города закрыта от меня темной завесой пыли, низко висевшей над городом и медленно приближающейся к морю. Я понял, что ужасный рев, который последовал за первым толчком, означал неожиданное разрушение огромного города. Вслед за пылью в воздух поднимались столбы черного дыма и пламени. Подгоняемый усилившимся ветерком, огонь быстро распространялся, и горящие головешки летали над головами людей, предупреждая, что пламя быстро подойдет к пирсу. Усилилась жара, и воздух накалился до такой степени, что тяжело было двигаться. К этому времени я уже находился в сампане между лайнером и пароходом «Андре Лебон», помогая в спасательных работах, за которые находившиеся на пирсе иностранцы принялись сразу же после первого подземного толчка.
Иностранцы из числа провожающих первыми оправились от панического ужаса и приступили к спасению людей. Японцы явились пленниками поразительной психической инертности и оказались совершенно неспособными ориентироваться в сложившейся обстановке. Они к предпринимали никаких усилий, чтобы спасти себя или прийти на помощь другим, и оказались абсолютно беспомощными.
С каждой минутой ветер усиливался, поднимая на море большие волны, они захлестывали сампан, в котором я находился. Весь берег превратился в плотную стену огня, и было ясно, что высадиться на него невозможно. Нам пришлось привязать лодку к сходням лайнера, стоявшего на якоре возле пирса, и ждать.
