Иван Цацулин - Опасные тропы
— Здесь…
— Отец…
Она опустилась на колени и погладила тяжелую от влаги, холодную землю. Слезы беззвучно падали на дно окопа, туда, где, не думая ни о жизни своей, ни о смерти, лежал когда-то ее отец, командир-пограничник Егор Брянцев и отстреливался от немцев, где он сложил голову, защищая Родину, близких и ее — свою дочь.
— Аня… — Шелест хотел сказать что-то в утешение, но понял, что слова сейчас не нужны; тяжело ступая, ушел в сторону: пусть поплачет, легче станет. На сердце у него было скверно.
Прошло много времени, а она все не поднималась с колен. Шелест тихо приблизился, тронул девушку за плечо.
— Вы ведь тоже были здесь? — произнесла она каким-то чужим, посуровевшим голосом, и Шелест понял: она хочет услышать от него о том, как это произошло. Осторожно поднял ее, заговорил:
— Оттуда, из-за реки, беспрерывно била по заставе фашистская артиллерия. На пограничников обрушили фугасные бомбы с самолетов, нас обстреливали из всех видов оружия — гитлеровцы стремились подойти к крепости с этой стороны, а мы мешали. Когда в помещении заставы находиться было уже невозможно, бойцы отошли сюда, взорвали за собой мост и встали здесь насмерть… Смерть тогда тут кругом была, — Шелест широко, с отчаянием взмахнул рукой. — Гибли пограничники, но не сдавались. Меня ранило, опомнился уже в цитадели, товарищи туда «эвакуировали», а через несколько часов с оружием в руках с боем пробивалась наша группа на восток, к своим… — Шелест закашлялся, выговорил хрипло: — А отец твой… из этого самого окопа отбивался до последнего патрона… Тяжело раненного, схватили его гитлеровцы и расстреляли вот тут, где мы сейчас стоим.
Она с тоской посмотрела вокруг. Справа возвышались остатки земляных укреплений старой крепости, внешние обводы, слева местность понижалась к реке, скрытой отсюда поросшими травой невысокими холмами; позади, вдалеке, еле различался город с серой лентой грунтовой дороги, с тремя ветлами на повороте. А еще ближе, у края тропинки, — столбик с прикрепленной к нему дощечкой, на которой большими буквами выведено: «Пограничная зона. Вход без специального разрешения воспрещен».
Будто про себя, Аня шепнула:
— Тяжело раненного — добили… Звери!
Шелест сурово произнес:
— Ты должна гордиться своим отцом — он погиб, но не отступил.
— Горжусь… Но мне так тяжело, так тяжело, Михаил Емельянович! — слезы залили ее лицо, погасили блеск глаз.
Подполковник сказал:
— Памятник отцу твоему и его товарищам готовим, обелиск. Вот тут, на месте их смерти, и поставим.
— Спасибо вам, Михаил Емельянович.
— Мне-то за что ж спасибо? Народ так решил. Вот и Ваня Соколов, старый друг твоего отца… Слышала о таком?
— Соколов Иван Иванович, историк, как же, знаю, у меня и фотография есть, в альбоме, вместе с папой снят.
— Историк! Был историк, да давно весь вышел, — усмехнулся Шелест. — Соколов нынче полковник, отделом в Комитете государственной безопасности командует. Так вот, говорю, и он — как только приехал, прямо сюда.
— Разве Иван Иванович в Красногорске?
— Несколько дней уже, в командировку приехал. Я тебя с ним сегодня же познакомлю. Может, вместе с ним и поедешь обратно…
Аня промолчала, с напряжением всматривалась в приметы местности, точно на всю жизнь хотела запечатлеть их в своей памяти. Сквозь слезы, с тоской и будто удивляясь, сказала:
— Смотрю вокруг: луга, перелески, рядом — чистая широкая река…
Шелест сурово перебил:
— А река-то эта не так давно была красной от крови наших, советских людей.
— Это ужасно, — содрогнувшись, будто от озноба, продолжала Аня. — Сейчас здесь так спокойно… Почти невозможно представить себе, что произошло тут в те страшные дни… когда мой отец был еще жив, когда он лежал вот в этом окопе и понимал: спасения ждать неоткуда, жить осталось совсем немного. Ведь он понимал это?
— Понимал, — глуховато подтвердил Шелест. — Егор понимал другое: стоять надо насмерть и как можно больше убить фашистов. Все мы тогда думали только так.
Аня с необычной для нее жалостливостью выговорила:
— Наверное, вспоминал и о нас с мамой, он любил нас…
— А с мамой что? — уже догадываясь, спросил подполковник.
— Ее убили на моих глазах.
— Немцы?
— Нет. Бандит Крысюк.
— Как это случилось? — Шелест запоздало пожалел, что завел разговор о ее матери.
— В июне сорок первого отец отправил нас к знакомым на Западную Украину…
— Помню. И Ефрем Ельшин своих куда-то отправил, жену с сыном.
— Ельшины уехали на Волгу, а потом в Сибирь, — устало пояснила Аня, — а мы — на Западную Украину, поселились в двух шагах от границы. А через две недели — война, гитлеровцы оккупировали наш район, и началось такое… Многие ушли от грабежей и насилий в лес, в партизанский отряд Ржавского. Потом случилась беда — предал Ржавского его брат — Крысюк.
— Брат? — переспросил Шелест.
— Да, сводный брат. Молодой парень. Сначала-то он тоже был с партизанами, только недолго. Ночью как-то пришел в село, к своей дивчине, — немцы и схватили его. Крысюк не выдержал, все, что знал, — рассказал, стал изменником Родины. Он же и помог немцам расправиться с Ржавским — подстроил ему ловушку. Ну а после того окончательно продался немцам, сделали они его начальником полиции нашего района. В виде особого доверия гестаповцев допросы Ржавского вел лично Крысюк, он же сам и повесил его.
— Какая сволочь! — с ненавистью бросил подполковник.
— Кто-то донес Крысюку, что в селе скрывается жена командира Красной армии, и ночью он со своей бандой налетел… Меня люди успели спрятать, а маму он захватил… Так и осталось навсегда перед моими глазами то, что я видела в ту страшную ночь: у порога, в луже крови, — моя мать, а над ней с револьвером в руке Крысюк — зверского вида, пьяный.
— Гадина! — сказал сквозь зубы подполковник. — Рассчитались с ним партизаны?…
— Не успели. В сорок втором сбежал куда-то и как в воду канул.
— Ну, коли не сдох от партизанской пули, где-нибудь на помойке у американцев околачивается тот Крысюк, — с тихой яростью заметил Шелест и взглянул на девушку…
Стало быть, малышкой росла Аня у тех простых и честных советских людей, что спасли и приютили ее в украинском селе, и лишь после того, как прогнала Советская армия со своей священной земли гитлеровскую нечисть, попала в семью дяди своего, Василия Фомича — старшего брата отца. Но ведь у офицера Егора Брянцева был еще сын, с ним-то что сталось? Помнится, его до войны отправили то ли в пионерский лагерь куда-то, то ли к родственникам. Как можно мягче Шелест осведомился об этом. И снова запоздало пожалел.
Василий Фомич Брянцев как родного сына воспитал племянника, дал ему образование, но немного больше года назад случилось несчастье: во время командировки, где-то в тайге, напали на молодого инженера сбежавшие из мест заключения уголовники… Сын Ефрема Ельшина — Виталий, вместе с которым он работал на Дальнем Востоке, рискуя жизнью, спас тогда друга. Однако тот вскоре умер от ран. Виталий Ельшин после этого случая оставил Дальний Восток, перевелся работать на завод, где директором Василий Фомич Брянцев. Много раз пыталась Аня расспрашивать его о подробностях нападения на ее брата в тайге, о том, как он, Виталий, вступился за него, отбил, на себе тащил в нанайское стойбище… Но Ельшин не любит говорить об этом, он без содрогания не может вспоминать о случившемся в глуши охотской тайги.
Незаметно для Ани Шелест увел ее от «Егорова окопа», пообещав еще не раз вместе с ней прийти сюда. Спросил, что за человек молодой Ельшин. Аня коротко сказала:
— Инженер-металлург, знающий, старательный.
— А как человек? — допытывался Шелест.
Она пожала плечами, вынула из сумочки небольшую фотокарточку, протянула ее подполковнику. С фото смотрел ничем не примечательный блондинистый парень, худощавый, с чуть прищуренными строгими глазами.
— Гм… — Шелест неопределенно пожевал губами. — Вы с ним друзья?
От него не ускользнуло смущение девушки. Будто оправдываясь, она сказала:
— Он — единственное, что у меня осталось на память о моей семье… Он рисковал жизнью, спасая моего брата… Да и у него никого здесь нет.
— А мать? — спросил подполковник.
— Она осталась где-то на Дальнем Востоке.
Щелест спросил прямо:
— Он вас любит, да?
Она нагнула красивую голову, отвернула от него не просохшее еще от слез лицо, тихо, сдержанно ответила:
— Да, он меня любит.
— А вы его? — Шелест сам не понимал, как это у него вырвалось, получилось не очень тактично.
Аня задумалась и неуверенно шепнула:
— Я тоже.
Однако ни гордости, ни душевного чувства в ее словах он не заметил. Ей, видимо, просто льстит, что в нее влюблен этот парень, способный инженер. С неуклюжей шутливостью Шелест попросил:
