Данил Корецкий - Спасти шпиона
– Чушь так чушь, – кивнул писатель. – А можно спросить, как вы после ракетного училища на подводной лодке оказались? Странно как-то! И почему вы про камикадзе сказали?
– Да не это странно. – Ардон доел чанахи, отодвинул горшочек и со вкусом закурил. – На лодке я не в штурманах ходил, не в реакторщиках, как раз ракетным комплексом и командовал, по специальности. Другое странно. Как из офицеров и матросов советского флота делали японских камикадзе!
– И как же? – заинтересовался писатель.
Профессор тоже насторожился, поднял голову, вслушался, даже оставил на миг свой эклер. Ардон был явно критично настроен к Вооруженным силам и общественному строю России, такие вещи следует обязательно отражать в отчетах.
– Я двенадцать лет прослужил смертником на «разовой» лодке. И экипаж был «разовый». Короче, все девяносто человек – камикадзе!
– Что это значит, Марик? – доброжелательно спросил Носков, гипнотизируя каперанга изучающим взглядом.
– Да то и значит. Лодка «К-145», проекта «434», их называли «раскладушками». Потому что из легкого корпуса поднимались ракетные контейнеры – четыре с одного борта и четыре с другого. И запуск, естественно, только из надводного положения, время на подготовку – двадцать минут по нормативу. А на наше обнаружение и уничтожение по нормативу НАТО тоже двадцать минут… Успел дать залп, и тут же тебя накрыли. А может, и не успел, а тебя накрыли…
Ардон с маху погасил в пепельнице недокуренную сигарету – будто показал, как именно его лодку могла накрыть ракета НАТО. Брызнули искры.
– Ну ладно, это дело прошлое… Сейчас-то я в штабе флота обретаюсь: бумаги, телеграммы, общий контроль. Но «раскладушки» с российскими камикадзе еще плавают!
– Да, досталось вам, Марк Яковлевич! – ужаснулся Профессор. – Врагу такого не пожелаешь!
Он выпил чай, доел пирожное, довольно потер сухие ладошки.
– Славно пообедали, Марк Яковлевич! И поговорили интересно, я прямо молодость вспомнил! Даже помолодел…
Официантка принесла счет, и он поспешно полез в карман.
– Не беспокойтесь, Иван Семенович, я расплачусь, – сказал Ардон.
– Нет-нет, что вы, ни в коем случае! – Профессор вытащил кучу каких-то потертых бумажек, досадливо поморщился, спрятал обратно и сунул руку в другой карман. Однако и там он не находил то, что искал.
Тем временем Марк Яковлевич отсчитал четыре сотенные купюры, завернул их в счет и сунул под пепельницу.
– Рад был повидаться, Иван Семенович! – Он тепло пожал руку Носкову. – Я любил ваши лекции, вы так смело обо всем говорили. Даже про Солженицына… Просто удивительно!
Со Сперанским он попрощался сухо, как с чужим, неинтересным человеком. Такое отношение писателя покоробило, и он решил сорвать раздражение на сияющем, как коллекционный золотой червонец, напарнике.
– Что, Профессор, раз Ардон заплатил за всех, то деньги на оперативные расходы надо вернуть Евсееву?
Довольное выражение как губкой стерло с желтого, туго обтянутого кожей лица.
– Как вернуть?!
– Очень просто. Под расписку.
Их эмоции находились в противофазах. Чем хуже становилось настроение Профессора, тем лучше оно делалось у Американца. Пауза затянулась.
– Зачем возвращать? – наконец спросил Носков. – Поделим поровну, и все…
Тяжело вздохнув, он выудил из кармана несколько пятидесятирублевых купюр, пересчитал, разделил на две части и с траурным видом протянул половину Сперанскому. Тот нарочно замешкался. Дрожащая морщинистая рука с зажатыми синими бумажками повисла в воздухе.
– Что ж, можно и так, – усмехнулся, наконец, Сперанский и небрежно взял деньги.
Теперь он находился в отличном настроении. И не деньги являлись тому причиной.
* * *Высшее командное училище ракетных войск стратегического назначения, по всеобщей моде последнего времени, превратилось в Академию РВСН.[2] Но, кроме вывески, во внешнем виде учебного заведения мало что изменилось.
– Все как прежде осталось, – умиленно произнес Носков, обводя рукой девятиэтажное здание из красного кирпича, асфальтовые дорожки, плац, березовую аллею. – А деревья эти, помню, курсантики на моей памяти сажали. Такие тоненькие прутики… Вон как вымахали!
– Да уж, – равнодушно сказал Сперанский, чтобы хоть как-то принять участие в разговоре.
– Левой! Левой! Ногу держать! – Молодой лейтенант вел по асфальтовой аллее свой взвод. Будущие ракетчики были без кителей – в одних рубашках цвета хаки, холодный ветер рвал форменные галстуки. Пацаны ежились, вид у них был далеко не героический.
– А сколько я таких желторотиков выпустил! – Носков проводил строй взглядом, поправил старый берет, пошевелил губами. – Тысяч, наверное, десять!
– Да уж…
Сперанский плотнее запахнул велюровый плащ.
– Сейчас прямо к Рыбаченко пойдем! – хорохорился Носков. – Он так обрадовался по телефону! Хочет, чтобы вы с личным составом встретились, у вас тут, оказывается, много поклонников, для них такая встреча событие…
– Это можно, – снисходительно кивнул Сперанский.
Заместитель начальника по научной работе полковник Рыбаченко принял визитеров в своем кабинете, заставленном от пола до потолка стеллажами с книгами и журналами. Носков удивленно провел корявым пальцем по свежим подшивкам американского «Сайенс» и британского «Нью Сайентист».
– Не обращайте внимания, Иван Семенович, – буркнул хозяин, застегивая мундир и приглаживая ладонями взъерошенные волосы. – Это уже не тлетворное влияние, а научный обмен. У нас сейчас и офицеры-ракетчики за границу ездят!
Особой радости от встречи Рыбаченко не выразил и выглядел на удивление мрачным. Со Сперанским познакомился довольно сухо и выступить перед курсантами не пригласил.
– Я вчера позвонил Семаго, – сразу же перешел к делу полковник, обращаясь к Носкову. – Он дал согласие встретиться с товарищем Сперанским… А я вам уже не смогу помочь…
– Спасибо, Валентин Иванович, спасибочки, – раскланялся Профессор. – Как самочувствие-то ваше, Валечка? Что-то вы сегодня не такой, как всегда…
– Уж это точно, – с горечью сказал Рыбаченко. – Утром мне совершенно неожиданно вручили предписание на увольнение. Так что, сами понимаете, не могу уделить вам внимания… Не до того. Извините…
– Ай-ай-ай! – запричитал Носков. – Как же так? А кто же будет науку двигать, о курсантах заботиться, с выпускниками связи поддерживать?
Рыбаченко вздохнул.
– Свято место пусто не бывает. Поставят нового зама, он и будет работу вести. Просто неожиданно как-то. Начальник обещал продление, кадры согласились, а тут вдруг – бац! Как обухом по голове…
– Жалко, жалко, Валентин Иванович! Тут вы неправы, найти вам замену будет ох как непросто! Это большая потеря и для курсантов, и для института, и для ракетных войск! И о чем они там думают?!
Профессор сокрушенно покачал головой. И внезапно спросил:
– Зиночка сегодня работает?
Увольняемый полковник кивнул.
– Да вроде видел ее с утра…
– Тогда не будем вас задерживать, – расшаркался Носков. – Думаю, там разберутся. Никто не посмеет вас уволить! Я лично напишу министру! И Президенту напишу, если надо!
Рыбаченко растроганно пожал ему руку.
– Спасибо, Иван Семенович! Ничего не надо. Спасибо за поддержку!
– Нет-нет, я и всех ребят подниму на вашу защиту! Мы этого так не оставим!
Когда они вышли из кабинета, Профессор направился не к выходу, а в противоположную сторону, к боковой лестнице, ведущей в цокольный этаж.
– Вы куда? – удивился Сперанский.
– В столовую.
– Это еще зачем?
– Как зачем? – удивился в ответ Носков. – Обедать! Не уезжать же голодными…
Они спустились вниз, в пропахший тушеной капустой полупустой офицерский зал с высоким потолком и большими окнами, от которых ощутимо тянуло холодом. Носков облобызался с пожилой добродушной Зиночкой, та дала команду, и полная румяная раздатчица щедрой рукой отгрузила отставному обществоведу двойные порции рассольника и жаркого. Зиночка, скрестив руки на необъятной груди, внимательно наблюдала за процессом. Когда она смотрела на Ивана Семеновича, в ее взгляде читалась очевидная симпатия.
Американцу стало ясно: при каждом удобном случае Профессор тут прикармливается. Это своего рода ритуал, церемония, а сам Носков – кавалер ордена «Почетного Довольствия». Всех выдрессировал, старый лис…
Звон ложек и ножей отражался от стен, старшие офицеры сидели со старшими, младшие – с младшими. Носков поставил поднос на свободный столик, чувствующий себя неуютно Сперанский присел на краешек стула. Он сразу же отказался от еды, а Профессор и не думал настаивать. Обществовед съел двойной обед, на десерт выпил компот с пирожком, удовлетворенно потер ладошки.
– Ну вот, теперь можно ехать!
