Роберт Ладлэм - Ультиматум Борна (пер. П. В. Рубцов)
– Я говорю по-русски, – сказал Алекс. – Можете говорить по-русски, а я буду переводить.
– Ха! – усмехнулся «полковник». – Выходит, Крупкину вас не обмануть, а?
– Вряд ли.
– Хорошо. Он очень быстро говорит по-русски, да? Как пулемет...
– По-французски точно так же, товарищ полковник.
– Может, мы перейдем к текущим делам, товарищ полковник? – встрял Крупкин. – Наш сотрудник на площади Дзержинского сказал, что мы должны прибыть немедленно.
– Да! Немедленно. – «Полковник» подошел к телевизору, взял пульт дистанционного управления и обернулся. – Буду говорить по-английски, попрактикуюсь немного... Давайте посмотрим эту кассету. Материал отснят кадрами Крупкина, которые следили за людьми, говорящими по-французски.
– Людьми, которые могут быть связаны с Шакалом, – уточнил Крупкин.
– Давайте смотреть! – настаивал «полковник», нажимая на кнопку пульта.
Экран телевизора ожил, и на нем появились смутные и обрывочные кадры. Большей частью съемка проводилась видеокамерой из окна машины. Разные люди ходили по улицам, садились в служебные машины, которые возили их по городу и – в нескольких случаях – по проселочным дорогам. Их лица увеличивались при встречах с другими мужчинами и женщинами. Несколько раз съемка проводилась в помещениях: кадры были темными и неясными – камере не хватало света.
– Вот эта дама – дорогая проститутка! – засмеялся «полковник», когда на экране появился мужчина старше шестидесяти, эскортирующий к лифту женщину значительно моложе его. – Это – мотель «Солнечный» на Варшавском шоссе. Я лично проверю расписки генерала и получу себе преданного союзника, понятно?
Пленка продолжала крутиться: Крупкин и оба американца явно устали от казавшейся бесконечной и бессмысленной видеозаписи. Внезапно на экране появился кафедральный собор, на площади перед которым толпились люди; уровень освещенности свидетельствовал, что съемка проходила ранним вечером.
– Собор Василия Блаженного на Красной площади, – объяснил Крупкин. – Это музей, но иногда некоторым проповедникам – как правило зарубежным – позволяют проводить там службу. Никто им не мешает, хотя эти фанатики, разумеется, ждут не дождутся провокаций с нашей стороны.
Экран вновь потемнел, изображение дрожало. Оператор снимал в соборе, его со всех сторон сжала толпа, и камера в его руках ходила ходуном. Потом изображение стабилизировалось, вероятно, камеру поставили на колонну. Теперь в фокусе был пожилой мужчина: его седые волосы контрастировали с черным плащом. Он шел по боковому проходу, задумчиво разглядывая иконы и величественные витражи.
– Это Родченко, – сказал «полковник» глухим голосом. – Великий Родченко.
Человек на экране проследовал в просторный угол, на стене которого отбрасывали тени две большие напольные свечи. Видеокамера опять дернулась кверху: агент, вероятно, вскочил на переносной стул или какой-то ящик. Картинка внезапно приблизилась, фигуры укрупнились: седовласый мужчина приблизился к священнику в полном облачении – лысеющему худощавому смуглолицему человеку.
– Это он! – воскликнул Борн. – Карлос! В этот момент на экране появился третий мужчина: он присоединился к первым двум, и теперь настал черед Конклина.
– Боже! – заорал он. Все уставились на экран. – Остановите просмотр! – Комиссар КГБ мгновенно нажал на кнопку пульта, и картинка замерла. – Тот, другой! Ты узнаешь его, Дэвид?
– Я его и знаю, и не знаю, – тихо ответил Борн, и в этот момент давно забытые образы начали заполнять его внутренний экран. Взрывы, белые ослепительные огни и смутные силуэты людей, бегущих в джунглях... Какой-то азиат, которого решетили пули: он кричит, а автоматные очереди прибивают его к стволу огромного дерева. Потом видения стали раздуваться, как мыльные пузыри, и вдруг лопнули и исчезли... А он оказался в бараке и увидел там сидящих за длинным столом солдат и нервно поерзывающего на деревянном стуле мужчину. Джейсон внезапно узнал этого мужчину – это был он сам, но гораздо моложе, и звали его тогда Дельта-один... Перед ним расхаживал, как зверь в клетке, какой-то человек в форме и жестко отчитывал его... Борн сглотнул, посмотрел на экран телевизора и понял, что перед ним – постаревший вариант того сердитого человека... – Он был в здании суда в базовом лагере к северу от Сайгона, – прошептал он.
– Это Огилви, – потерянно сказал Конклин. – Брайс Огилви... Боже мой, между ними действительно существует связь. «Медуза» вышла на Шакала.
Глава 36
– Это был суд, верно, Алекс? – нерешительно спросил Борн. – Военный трибунал.
– Да, так, – подтвердил Конклин. – Но обвиняли не тебя.
– Не меня?
– Нет. Наоборот, это ты выдвинул обвинения... Редчайший случай для человека из твоего батальона. Кое-кто хотел остановить тебя, но не смог... Мы обсудим это попозже.
– Я хочу обсудить это прямо теперь, – твердо заявил Джейсон. – На экране этот человек стоит рядом с Шакалом. Я хочу знать, кто он такой и почему он оказался в Москве, вместе с Шакалом.
– Позже...
– Нет, сейчас. Твой друг Крупкин помогает нам, а это означает, что он помогает Мари и мне; я благодарен ему за помощь. «Полковник» также на нашей стороне, иначе мы бы не увидели того, что сейчас перед нами... Я должен вспомнить, что произошло между этим человеком и мной, а все инструкции Лэнгли о правилах секретности могут идти к черту. – Борн внезапно обратился к русским: – Вы должны знать, что какой-то период моей жизни я помню не полностью. Вот и все, что я хотел сообщить вам. Я слушаю тебя, Алекс.
– Я с трудом могу вспомнить события прошедшей ночи, – пробормотал «полковник».
– Расскажи ему то, что он хочет услышать, Алексей. Нас это больше не интересует. Сайгонская глава закрыта, так же как и кабульская.
– Хорошо. – Конклин опустился в кресло и помассировал правую лодыжку; он пытался говорить без волнения в голосе, но это ему не всегда удавалось. – В декабре 1970 года во время разведывательно-диверсионного рейда был убит один из твоих людей – это назвали несчастным случаем в результате попадания под «огонь своих». Ты знал, что на самом деле он был приговорен к смерти и убит несколькими мерзавцами из штаба: они имели на него зуб. Этот парень был камбоджийцем, далеко не святым, но он знал все контрабандные тропы, поэтому и был тебе нужен.
– Вижу какие-то фрагменты. Вижу, но не могу вспомнить.
– Факты теперь не так важны, они похоронены вместе с еще несколькими тысячами сомнительных случаев. По всей видимости, кто-то Золотом треугольнике засыпался на переправе большой партии наркотиков. Виновным посчитали твоего разведчика, поэтому несколько шишек в Сайгоне решили, что на его примере всем остальным нужно преподать урок. Они прилетели на твою территорию, спрятались в джунглях и ликвидировали его, сымитировав нападение передового отряда вьетконговцев. Но ты заметил их маневры, так как находился на возвышенности, и взъерепенился. Ты проследил их до вертолета и поставил перед выбором: либо они садятся в вертолет и ты берешь его штурмом, не оставляя никого в живых, либо они возвращаются вместе с тобой в базовый лагерь. Они предпочли второй вариант, а ты выдвинул против них обвинение и заставил полевое командование начать расследование. Вот тогда-то Ледяной Огилви отправился из Сайгона выручать своих парней.
– А потом что-то случилось, верно? Что-то сумасшедшее – все было вывернуто наизнанку... и извращено.
– Именно так. Брайс заставил тебя дать свидетельские показания и выставил маньяком, патологическим лжецом и убийцей, которого – если бы не война, – держали бы в тюрьме строгого режима. Он потребовал, чтобы ты раскрыл свое настоящее имя, а этого ты сделать не мог, поскольку тогда была бы уничтожена твоя семья. Он попытался опутать тебя словесной паутиной, а когда ему не удалось, пригрозил военному трибуналу, что весь мир узнает об этом батальоне ублюдков... А этого они также не могли допустить... Короче говоря, бандитов Огилви отпустили из-за отсутствия доказательств, а тебя после суда пришлось закрыть в бараке и удерживать там силой до тех пор, пока Огилви не улетел в Сайгон.
– Его звали Куан Су, – словно во сне протянул Борн, покачивая головой, словно пытаясь стряхнуть с себя охвативший его кошмар. – Он был еще совсем мальчик, лет шестнадцати – семнадцати. Полученные за наркотики деньги он отсылал домой, на пропитание семье. Другого способа не было... о дьявол! Что бы сделал любой из нас, если бы наши близкие голодали?!
– Об этом ты не мог сказать на суде, понимаешь? Ты знал и молчал. Тебе пришлось скрепя сердце слушать тот вздор, который нес Огилви. Я был тогда там, наблюдал за тобой и могу сказать, что никогда не видел человека, который способен так сдерживать ярость.
– Я не так это вспоминаю – то, что могу вспомнить, конечно. Кое-что всплывает в памяти – не все, но кое-что.
