Николай Еремеев-Высочин - Афганская бессонница
— Вы не можете быть здесь вообще без переводчика.
По тону, каким это было сказано, я наконец понял, на чем основывалась наглость Хабиба. Его к нам приставили, и мы заплатим за его услуги ту цену, которую он назовет. Где это, в Германии за расстрелянных выставляли счет их родным: столько-то за пулю, столько-то за работу? Это была похожая ситуация.
Мне даже не удалось включить в эту цену машину. Пока мы ждали «уазик», который Хабиб смог нанять, мы уселись с ним на диван, и я записал десятка три слов и выражений на дари. Мне нужно было становиться автономным. Знаете что? Димыч тоже присел к нам, тоже достал маленький блокнот — я-то писал просто на листе бумаги, сложенном в восемь раз, — и аккуратно записал все запрошенные мной выражения. И даже проявил инициативу, затребовав перевод полезных фраз типа «Принеси дров!».
Было уже десять утра, а обещанной машины так и не было. Я предоставил эту проблему Хабибу, и он принялся с кем-то переговариваться по рации, одолженной у часового, — своей у него не было.
Мы вышли на улицу. А что снимать? Опять как люди качают воду из колонки? Нас спас маленький, лет восьми, мальчик.
— Вот эти джентльмены, — сказал он по-английски, указывая на двух мужиков свирепого вида с длинными черными бородами. У одного из них был автомат Калашникова, у второго — ручной пулемет. — Вот эти джентльмены приглашают вас в свой, — мальчик задумался на секунду, — в свой офис.
Я потрепал его по голове. Это был чистенький, смышленый, славный мальчуган.
— Что за офис?
Один из бородачей, понимая, что у меня возникли встречные вопросы, что-то быстро проговорил. Ему было лет сорок пять, от силы пятьдесят, но во рту его практически не было зубов — пара каких-то желтых корешков. От него исходило ощущение гордой непокорности, которую не может остановить даже смерть. Голос у него был командирский, но в нашем случае это не помогло: соответствующего слова мальчик не знал.
— Ну, — мальчик скорчил смешную рожицу, — ну, офис.
— Это далеко?
— Вот здесь, рядом.
— Пошли!
Через пару домов на улице стояла зенитная пушка, тягачом служил потрепанный грузовик «ГАЗ». Вокруг стояло еще с десяток вооруженных людей. Первым сообразил Димыч.
— Это казарма. Какой-то отряд, который здесь расквартирован.
Мне все равно нужно было, как это называется, отработать по прикрытию. Казарму бы настоящий журналист не пропустил. Хабиб уже подбегал к нам с газетным свертком в руке. Шел рамадан, и в течение дня есть, пить и курить было запрещено. Я подумал, что, пользуясь своим положением, Хабиб вытребовал себе лепешку на ужин.
— Спроси, кто здесь главный!
Главным был как раз тот беззубый, его звали командир Гада. Несмотря на свой облик странствующего дервиша, он носил высокое звание майора. Да, мы поняли правильно, он приглашал русских корреспондентов снять репортаж о вверенном ему подразделении, чтобы потом показать его всему миру.
Хабиб послушно переводил, но лицо его все больше перекашивалось.
— Скажи ему спасибо, мы начнем прямо сейчас, — решил я. И прибавил для своих по-русски: — Ребята, снимаем здесь!
— Вы не можете снимать сейчас, — возразил Хабиб. — Надо получить разрешение.
— Мы его получили. И Фарук, и Асим сказали мне, что мы можем снимать, где хотим. Асим сказал это при тебе!
— Да, но это военная часть!
— Да, это военная часть, мы собираемся взять интервью у вашего министра обороны, и вообще, насколько я понимаю, здесь идет война.
— Да, но…
— И платим тебе мы!
Хабиб заткнулся. По-моему, я все делал правильно. Журналист должен быть нахрапистым и думать только о работе. Если бы я думал о заданиях и сейчас спасовал, чтобы не злить хозяев, это выглядело бы неправдоподобно. По крайней мере, так я себя успокаивал.
Казарма представляла собой три небольших одноэтажных постройки вокруг плаца и занимала пространство едва ли не с футбольное поле. Экзотических деталей было две: огромная, в два этажа, печь, непонятно что отапливавшая, скорее служившая для приготовления пищи, и круглые, с футбольный мяч, шары топлива, скатанные из кусочков древесного угля, аккуратно разложенные поблизости.
Мы начали снимать. Я никогда раньше не выступал в роли телевизионщика, тем более режиссера, но подобные обстоятельства меня никогда не останавливали. Был такой писатель XIX века, Барбэ д'Орвийи, так вот, у него есть история о французском характере. Одного старого французского дворянина спросили, умеет ли он играть на клавесине. «Не знаю, — отвечал тот. — Я никогда не пробовал, но сейчас увидим!» В этом смысле у меня французский характер.
Я начал с того, что нашел главных героев. Я хотел человека, воевавшего против Советской армии, который теперь воюет против талибов. Более того, с ним должен быть его сын или племянник, для которого врагами были только талибы. Такие люди нашлись. Имена у них были сложные, и, записав, я их тут же забыл. У отца было худое, заросшее бородой лицо и впалые глаза, вспыхивающие мрачным светом, когда он начинал говорить. Он был похож на корсиканского бандита. Сыну было пятнадцать, но выглядел он на тринадцать. Он был хорошеньким, с золотистым пушком на смуглых щеках и кротким, ласковым взглядом. Будь это не в ортодоксальной мусульманской стране, кто угодно решил бы, что жена этого корсара согрешила с муллой. Зная, где мы находимся, логичнее было предположить, что этот разбойник похитил себе в жены ангела.
Тем не менее вокруг этих героев я и придумал несколько сценок. Подъем, дежурный идет будить моджахедов, спящих одетыми вповалку вокруг печки, тоже «буржуйки», только чугунной. Комната у них была маленькая, и в отличие от нашей в ней до сих пор было тепло. Отец и сын легли, естественно, рядом. Все актеры закрыли глаза, и сын вложил свою руку в руку отца. Хорошо, хорошо, они знали, что мы будем снимать! Но мальчик вряд ли мог с ходу придумать эту деталь — они действительно так спали, наверное, с раннего детства.
Следующая сценка: утренний туалет. Моджахеды совершали его на улице у арыка, вода в котором была, скажем мягко, сомнительной чистоты. По-моему, арык одновременно служил и водопроводом, и канализацией. Тем не менее — а все уже вошли во вкус — наши избранники-актеры на виду у разочарованных отверженных-зрителей набрали в рот воды и энергично забулькали ею, используя вместо зубной щетки указательный палец.
Потом была боевая подготовка, во время которой отец, по моему наущению, учил сына и еще человек десять подростков, сражавшихся в отряде, разбирать и собирать автомат. Илья, а в этом деле он понимал значительно больше режиссера, потребовал повторить процедуру. Сначала он снял общие планы, а теперь инструктор и дети были нужны ему крупнее.
Я почувствовал сзади руку на своем плече. Это был Димыч, отвечавший сейчас за переноску и сохранность аппаратуры.
— Вы бы закруглялись с этим, — сказал он. — Они возятся с автоматами, даже не проверив, есть ли в стволе патрон. А по крайней мере в двух автоматах он есть — у этого и вон у того.
Но Илья уже тоже вошел во вкус.
— Мы быстренько! Да и они сидят, а мы стоим. Ну, в ногу попадет!
— Смотри, как бы не чуть выше! — пожал плечами Димыч и отошел.
Следующим номером режиссером были задуманы приемы рукопашного боя на плацу. Все моджахеды целиком отдались неожиданному развлечению. Воевать же было нельзя — рамадан! Проблема была та же, что и вчера. Все хотели сниматься, участвовать во все более сложных мизансценах, на худой конец, застыть перед объективом с автоматом на груди с выражением геройской доблести на лице. Действия произведенных в звание актеров постоянно вызывали у остальных шутливые комментарии, подбадривания или откровенные издевки. Это что касается звука. Что касается изображения, как и вчера, напрасно я то и дело разгребал кадр впереди камеры — через секунду его, как заросший пруд, вновь затягивала человеческая ряска. Хорошо, я теперь знал ключевое слово — «лёт фан», пожалуйста. Я так и метался полдня по обе стороны камеры, рукой оттесняя толпу: «Лёт фан! Лёт фан!» Судя по всему, куртуазность не была здесь в большом ходу. Уворачиваясь, зрители с удовольствием передразнивали меня: «Лёт фан!»
Я так увлекся, что на какое-то время позабыл о том, зачем сюда приехал. И тут из какой-то двери зрители вытолкнули человека в тюрбане. Они тычками заставили его дойти до середины двора, потом повалили на землю, и мой главный герой, корсиканский бандит, с победоносным видом положил на него ногу, как на тушу убитого оленя.
— Талиб! Талиб! — загалдели вокруг. Все смеялись, словно это была какая-то шутка.
Я огляделся — когда он был нужен, Хабиба рядом не было. Это было уже не в первый раз.
— Талиб? — недоверчиво спросил я.
— Талиб! Талиб!
Все стали показывать на головные уборы. У всех действительно на голове были пакули, а у этого — чалма.
