Николай Шебуев - Берта Берс. В сетях шпионажа
Он уже немного владел русским языком, на столько, на сколько позволяло частное училище русского языка, оконченное им в Берлине.
Он искал учительницу русского языка, и Марья Николаевна сама напросилась давать ему уроки.
Ах, каким толковым и остроумным учеником оказался Фридрих!
Они читали вместе классиков. «Горе от ума» Фридрих заучил чуть ли не целиком наизусть.
С каким чувством читал он собственную переделку «Французика из Бордо»:
Берлинец Гроссмихель, надсаживая грудь,
Собрал вокруг себя род веча
И сказывал, как снаряжался в путь
В Россию, к варварам, со страхом и слезами…
Приехал и нашел, что ласкам нет конца,
Ни звука русского, ни русского лица
На Лахте. Будто бы в отечестве с друзьями…
Своя провинция. — Посмотришь вечерком,
Он чувствует себя здесь маленьким царьком!
Такой же толк у дам, такие же наряды…
Как кстати он всегда цитировал прочитанное! Марья Николаевна раньше влюбилась в его ум и характер, о, каким джентльменом держался он, играя в лаун-теннис — в игре человек выказывается, — а затем уже во внешности.
Он очаровал всех, — папу, маму, сестер.
«…Вы помните вашу брачную поездку за границу… Вы помните, как в Монте-Карло ваш муж проиграл все свое состояние. Вам пришлось телеграфом выписывать деньги от ваших родителей… Помните, как вы добрались до Берлина и как гордо голодали: было стыдно просить денег из Петербурга».
Прошло немало недель, пока Фридрих нашел свою бабушку. Бабушка сперва была очень взбешена, что Фридрих женился на русской.
Даже не пожелала видеть жены внука.
Но денег она все-таки дала, и молодые выбрались в Петроград. Здесь Фридрих попал в клуб — отыграться. Отыгрался. И пристрастился к игре так, что все ночи стал проводить в клубе.
XVII. СПИТЕ!..
Марья Николаевна с душевной тревогой слушала вкрадчивый бархатный голос, сидя в бархатном кресле бархатной комнаты, в которой еще только сегодня утром Берта выиграла дьявольскую игру: сила женской красоты победила силу гипнотизма.
Марья Николаевна никогда не поверила бы, что возможно читать в глазах женщины, как читает этот волшебник.
— Теперь вы верите мне!..
— Я поражена! Как можно не верить! Я молю вас, спасите, спасите мужа! Я покоя не нахожу!.. Мой муж… мой обожаемый муж… оказался…
Марья Николаевна не могла выговорить слова……
— Я не могу! Не могу простить себе, ему… Ведь он предавал мою родину!.. Отечество своих детей!.. Ведь мой Воля… рыдает… напролет… Ведь дитя, когда узнал, что он <сын> немца!.. Научите меня, что мне делать!.. Я люблю мужа… и презираю его… Я гадка сама себе… И кроме того… и главное… да-да — презирайте меня, но я считаю для себя это главным, ведь Фридрих изменял не только моей родине, но и мне, как жене, мне, как матери его детей, мне, как женщине… О, если бы я могла плеснуть кислотой в глаза этой дьяволице!.. Спасите меня!.. Я не нахожу покоя ни днем, ни ночью, зная, что он томится в тюрьме, а она, избежав наказания, порхает на свободе!..
— Марья Николаевна, спите!.. Смотрите мне в глаза!.. Спите, Марья Николаевна. У вас тяжелые веки!.. Вот вы закрываете глаза. Дыхание становится глубоким… Пульс ровным… Спите… Спите… А когда проснетесь, будете чувствовать себя легко, забудете об обиде, нанесенной вам вашей соперницей, по отношению к мужу будете питать чувство любви и уважения… Сегодня же, ровно в полночь вы будете снова у меня… Теперь проснитесь…
Марья Николаевна раскрыла глаза, виновато улыбнулась:
— Я, кажется, вздремнула! Ха-ха-ха!.. Что это со мной сделалось?..
— Как вы себя чувствуете?
— Сон освежил меня, и я чувствую себя прекрасно!.. Да и как же иначе?!..
XVIII. ЖИВОЙ ПРИЗРАК
Старинные часы пробили полночь. Марья Николаевна сидела уже в кресле бархатной комнаты.
Таубе продолжал бархатным голосом свой рассказ о жизни своей пациентки.
— Теперь вы верите мне!.. Слушайте, слушайте и ничему не удивляйтесь… Теперь с вами будет говорить другой… Я вызову ту, которая отсутствует и, отсутствуя, страдает и, страдая, хочет облегчить свою душу… Не удивляйтесь тому, что вы увидите… Заклинаю вас сидеть спокойно и внимать так же, как внимали вы моим словам… Одно ваше неловкое движение, и чары рассеются…
На мгновение в полную тьму погрузилась комната.
Раздался звук тамтама, и снова вспыхнули фиолетовые лампочки.
На том месте, где только что стоял Таубе, появилась Берта.
В черном платье с повязкой «Красного Креста» на руке. Стройная и строгая, прекраснее, чем когда-либо.
— Берта…
— Фрау Мария!
— Разве вы еще не уехали?..
— Я в Польше на поле брани… Но дух мой здесь… Душа моя в тоске смертельной… Она больна и за Фридриха, и за тебя, фрау Мария, и за детей твоих…
— Берта!..
— Внимай, внимай словам духа моего и не прерывай речи моей, ибо недолго мне суждено быть с тобою… Слушай, фрау Мария… Я уже спасла Фридриха от петли… Теперь спасу его от тюрьмы… Верь мне, Мария, и люби меня!.. Твой муж чист перед тобой… Нас связывала с ним любовь к родине, нас спаивало общее дело жгуче-опасное, мы любили друг друга, как брат и сестра… Телом он остался верен тебе… Ты должна пожертвовать собой, чтобы спасти этого великого человека… Он чист перед тобой, но чист он и перед твоим отечеством…
— Он не шпион! — радостно воскликнула Марья Николаевна.
— Он чист перед твоим новым отечеством! — отчеканила Берта. — С тех пор, как Фридрих твой муж, твое отечество — Германия…
— Но Фридрих поклялся мне, что это только формальность… Он дал слово принять русское подданство, и тогда я снова по мужу сделалась бы русской подданной…
— Но сейчас ты германская подданная и должна гордиться таким мужем, как Фридрих…
— Но я мать русских детей…
— Когда дети вырастут, они поймут, что их мать была героиней!..
— Нет, нет… дети будут презирать меня, если узнают, что я пошла против родины…
— Но еще больше будут презирать тебя, если узнают, что ты могла спасти их отца и не захотела…
— Я могу спасти Фридриха!
— И можешь, и должна!
— Клянусь тебе, что я спасу его!
— Клянись головой своей!..
— Клянусь моей головой!..
— Клянись головою детей!..
— Клянусь головою моего сына Владимира и дочери Елизаветы, что я спасу их отца какой бы ценой не стало… Жизнь без него для меня немыслима… Я уже и так задумываюсь о смерти…
— Фрау Мария, задумывайся о жизни и беспрекословно, слепо повинуйся мне. И ты будешь счастлива. Ты видишь перед собой мой дух, вызванный гипнотизером. Телом я сейчас в госпитале. Перевязываю раненых. Уже полночь. Целый день с утра подвозили несчастных. Целый день без устали обмывала я им раны. Русские дерутся жестоко! Мы не ожидали такого серьезного отпора, и сестер у нас и лазаретов меньше, чем надо. Ну как помочь! Раненых везут, везут… Вот внесли несчастного, у которого оторваны обе ноги… Вот на носилках другой со сплошным кровавым блином вместо лица… Вот еще, еще ужаснее… Мое тело с ними… А дух с тобой… Слепо повинуйся мне; ты видишь, что теперь мое счастье не в личной жизни. Если бы я даже и имела какие-нибудь права на Фридриха, я все равно отказалась бы от них, так как теперь мне не до личной жизни… Но Фридриха мы должны спасти, потому что это гениальный человек. Он должен быть счастлив и будет счастлив с тобой… Только слепо исполняй мои приказания… Завтра же возьми с собой на свидание с мужем Тау-бе… С Фридрихом видеться ему не позволят, но он познакомится с персоналом тюрьмы и…
Бум ку-ку!..
Часы пробили половину первого.
В комнате погасли огни.
А когда они через мгновение вспыхнули, на месте Берты стоял какой-то почтенный седовласый мужчина профессорской наружности и, поглаживая широкую окладистую бороду, как ни в чем не бывало, бархатным баритоном гипнотизера Таубе продолжал речь Берты:
… — И это знакомство даст возможность принять тот или иной план. В котором часу вам назначено свидание с мужем…
— От 12 до 2-х…
— Ровно в одиннадцать я буду у вас. Зовите меня профессором… Я Иван Иванович Кебецкий… Впрочем, завтра успеем условиться обо всем. Теперь же вам пора домой…
Ловким движением Таубе сорвал парик и бороду.
— Как в кинематографе! — подумала Мария Николаевна.
— Как в кинематографе! — словно читая ее мысль, повторил Таубе.
XIX. ПРОФЕССОР КЕБЕЦКИЙ
Помощник начальника тюрьмы очень подозрительно посмотрел на спутника Марии Николаевны.
Он не любил, чтобы даже в контору входили посторонние лица.
Но когда Мария Николаевна представила ему:
— Профессор Кебецкий. Разрешите профессору подождать в конторе. Он не оставляет меня ни на шаг, это мой тиран…
