Теодор Гладков - Последняя акция Лоренца
Энтони любил перелистывать имеющиеся в домашней библиотеке Дальбергов собрания сочинений русских классиков, изданные еще Смирдиным, а Пушкина читал с упоением.
Мороз и солнце; день чудесный!
Еще ты дремлешь, друг прелестный —
Пора, красавица, проснись... —
нередко декламировал Ричардсон, входя с мороза в жарко натопленную гостиную и грея озябшие ладони на бирюзовом кафеле голландской печи. —
Фонтан любви, фонтан живой!
Принес я в дар тебе две розы.
Люблю немолчный говор твой
И поэтические слезы.
Твоя серебряная пыль
Меня кропит росою хладной:
Ах, лейся, лейся ключ отрадный!
Журчи, журчи свою мне быль... —
Как выразительны эти пушкинские стихи, — задумчиво говорил Энтони. — Лейся, лейся... Журчи, журчи... Серебряная пыль... Это бесподобно! Я так и вижу этот фонтан, слышу его говор.
Сам того не подозревая, Ричардсон глубоко тронул Елизавету Аркадьевну тем, что ему понравились именно эти, любимые ею строки Пушкина.
Однажды, перелистывая какую-то советскую книгу, Энтони неожиданно спросил:
— Свен Аугустович, а почему вы не читаете советских авторов?
— Мне это не нужно, а Лиза их не любит. Лео не до них: греческий и латынь, да свои финские и шведские классики заедают, да и ни к чему ему советские писатели. Что у них может быть путного? Ничего.
— Напрасно, напрасно, — покачал головой Ричардсон. — Я только что прочитал еще не законченный роман молодого советского писателя Михаила Шолохова. Называется «Тихий Дон». Умопомрачительная вещь! И еще я понял из романа, что кое-кто из казаков — не за Советскую власть! — Ричардсон многозначительно посмотрел на хозяев. — И наоборот, из стихов русских эмигрантов, — продолжал он, — я понял, что кое-кто из них не прочь вернуться в Россию. Вы не слышали такое прелестное стихотворение:
Граница. И чем ближе к устью,
К береговому янтарю,
Тем с большей нежностью и грустью
России «здравствуй» говорю.
Там, за рекой, все те же дюны,
Такой же бор к волнам сбежал,
Все те же древние Перуны
Выходят, мнится, из-за скал.
Но жизнь иная в травах бьется
И тишина еще слышней,
И на кронштадтский купол льется
Огромный дождь иных лучей.
Черкнув крылом по глади водной,
В Россию чайка уплыла —
И я крещу рукой безродной
Пропавший след ее крыла.
Все молчали, то ли оттого, что стало грустно, то ли от бестактности Энтони. А он, словно не чувствуя общей неловкости, заметил:
— Стихотворение, кстати, весьма неплохое и потому добавляет ветра в паруса большевистского корабля. — Потом, как бы вспомнив, сказал: — Что же касается классиков финляндской литературы, то их переводили даже Блок и Брюсов.
Оба замечания Ричардсона заставили Елизавету Аркадьевну признать, что гость не только образован, но и не так прост, каким показался ей в начале знакомства.
Дом Дальбергов стал для Энтони и уютным прибежищем, и хорошей школой. Русский язык, царивший в доме, русская кухня, правда, в сочетании со скандинавской и французской, вечерние чаепития у традиционного самовара, иногда в кругу знакомых, таких же оторванных от родины эмигрантов, как и Дальберги, казалось, вполне удовлетворяли Ричардсона. Он жил как бы в русской обстановке. Однако, видимо, Энтони нужно было и что-то еще. Он ежедневно читал советские газеты, пересылаемые ему кем-то из Хельсинки, политические и экономические книги, изданные в СССР, внимательно слушал последние известия и некоторые другие передачи московского и ленинградского радио. При этом он по-прежнему успевал вдоволь находиться на лыжах, тренировать Лео, заниматься с мальчиком английским, забежать в домик управляющего и поболтать с ним и его женой на ломаном финском языке. А с каким жадным интересом он относился к знакомым Дальбергов, приглашаемым к чаю! Прежде расспросит о них хозяев, а потом беседует с гостями, как будто знал их десять лет. Через день-два, глядишь, уже идет запросто к ним в дом на чай или кофе. Так за несколько дней Энтони буквально очаровал Веру Ильиничну Репину. Молодящейся Вере Ильиничне, которой в ту пору было за шестьдесят, он не говорил, что она молодо выглядит, как это делали другие, нет! Он восхищался при ней гением ее покойного отца, расспрашивал о его творчестве. Посетив несколько раз Веру Ильиничну в «Пенатах», Ричардсон получил от нее, восторженной и благодарной, по своему выбору несколько превосходных рисунков из оскудевших уже изрядно альбомов Ильи Ефимовича.
Елизавета Аркадьевна поделилась со Свеном мыслью, что Энтони при его воспитании и академической образованности обладает еще крепкой практической хваткой и тонкой психологической расчетливостью. Муж коротко ответил:
— Из него выйдет толк. Эту зиму он проводит здесь с пользой. Только не делись, пожалуйста, своими наблюдениями с другими.
Смысл последней фразы мужа Елизавета Аркадьевна поймет лишь через несколько лет.
Когда Энтони Ричардсон появился в доме Дальбергов, Даше Пантелеевой шел семнадцатый год. От матери она унаследовала рост и стать, от отца, которого знала только по нескольким фотографиям, тонкий с горбинкой нос, высокий лоб, черные как смоль волосы и темные с поволокой глаза. Мать называла ее «отцовной», как бы укоряя себя за необдуманную и пылкую любовь к старшему унтер-офицеру лейб-гвардии Финляндского полка Егору Пантелееву, которому она простила все, даже его бегство во Францию, где, по слухам, завербовался он, да так и сгинул бесследно с тех пор, в Иностранный легион.
Спасибо Елизавете Аркадьевне, которая не прогнала Анну Кузьминичну, ценя ее преданность, усердие и бесценный дар поварихи.
Через несколько лет у Елизаветы Аркадьевны появился свой ребенок, и Анна Кузьминична полной мерой постаралась отблагодарить барыню за доброту и терпение, с каким та отнеслась к бедной женщине и ее дочери: работала больше и усерднее прежнего, добровольно, как ей казалось, взяв на себя уход за младенцем. Неопытная молодая мать приняла это как должное и была рада тому, что не пришлось тратить денег на няню.
Вскоре Даша уже помогала матери: катала Лео в коляске, играла с ним, потом водила его в лес кормить птичек и белочек, потом... Потом он подрос, и его родители позаботились о том, чтобы Лео больше общался с детьми своего круга, а Даша уже стала помогать горничной Сюльви в уборке по дому.
Несколько классов русской школы дали пытливой девушке не более чем она успела получить сама, любовно протирая книги в библиотеке Дальбергов и читая некоторые из них, с разрешения Елизаветы Аркадьевны, по вечерам у себя в финском домике.
К тому времени, когда в доме появился молодой американец, Даша уже числилась горничной. Постаревшая Сюльви более не нужна была Елизавете Аркадьевне, а молодая и проворная Даша поддерживала дом в той же идеальной чистоте, которую наводила раньше финка. К тому же Даша, как и ее мать, была для Дальбергов своей, она выросла у них на глазах, они по-своему любили ее, как можно любить дочь кухарки.
Именно Даша первой встретила Энтони Ричардсона, когда он приехал к Дальбергам.
— Good day! — приветствовал он ее сверкающей улыбкой.
— Здравствуйте, — по-русски ответила она, сообразив, что он сказал ей что-то в том же роде. — Добро пожаловать, вас ждут, — и она, сделав книксен, приняла от него шапку и меховое пальто и отворила перед ним дверь в гостиную. Ей показалось, что он внимательно посмотрел на нее. Верхняя губа девушки, чуть тронутая темным пушком, дрогнула от волнения.
Даша не могла знать, какую роль сыграет в ее судьбе Энтони Ричардсон, но смутное предчувствие чего-то важного, связанного с ним, уже не покидало ее с этой минуты. Недаром же она видела сон, будто на ней платье Елизаветы Аркадьевны, а на голове красивая шляпка, и все мужчины, бывшие в гостях у Дальбергов, говорили ей чудесные слова, каких она раньше никогда не слышала, ухаживали за ней и предлагали ей руку и сердце. Несчастная девушка не знала тогда, что если служанка видит себя во сне в платье своей госпожи, она будет потом горько оплакивать свою судьбу. Эту верную примету Даша вычитала позднее в «Великой книге судеб».
Комнату Ричардсона на втором этаже Даша убирала с особой тщательностью, не торопясь заправляла постель, по десять раз протирала дубовый письменный стол, на котором и без того не было ни пылинки. Иногда, поднимаясь к себе после завтрака, Энтони обменивался с ней несколькими фразами. Первое время он лишь благодарил девушку за чистоту и порядок, потом сказал как-то, что ей надо изучать английский, этот язык поможет ей в будущем выйти в люди, и начал ее учить сначала самым обиходным фразам, а затем и более сложным выражениям и оборотам речи. Наконец Энтони подарил Даше специально купленный для нее в Хельсинки небольшой, но очень удобный и простой в обращении вебстеровскйй словарик английского языка.
