Пьер Нор - Двойное преступление на линии Мажино
Он был полон надежд. Но все, что он нашел, это полотенце возле умывальника, запятнанное кровью, а в шкафу — початую бутылку какого-то эрзаца «перно» и стакан, содержащий эту жидкость. Он старательно поставил все это на место и вызвал Кунца.
— Где вы были без десяти минут десять?
— Где-то в малой галерее, идущей к моим боевым постам, я направлялся на сбор, назначенный капитаном.
— Один?
— Один.
— Вы осознаете серьезность этого обстоятельства?
— Вполне, но ничего не могу поделать.
— В какое время и где вас видел кто-нибудь в последний раз перед тем, как было совершено преступление?
— Около половины десятого я ушел на свой КП, чтобы проглотить бутерброд. Я пользуюсь случаем, чтобы сказать вам, что все мои люди не имеют никакого отношения к этому делу. Я провел свое собственное следствие. Никто ни на миг не оставался в это утро один.
— Спасибо, но вернемся к вам. Итак, никто не может удостоверить, что у вас физически не было времени совершить преступление. Если, как я полагаю, вы имеете свободный доступ к складу, то вы, — второй подозреваемый.
Слова были корректны, но враждебный тон задел молодого офицера.
— Я в самом деле не заходил на склад вот уже две недели, и ваши предположения смешны. Однако я думаю, что ваша задача и ваш долг — делать их. Продолжайте в том же духе.
Финуа захотелось возразить. Но он понял, что с такими обидчивыми людьми это была бы пустая трата времени.
— Итак, вы кинулись вперед, когда услыхали выстрелы. Что вы увидели? Капитан был перед лифтом один?
— Один.
— С оружием?
— Без оружия.
— Вы перенесли трупы. А что потом?
— Я покормил людей и вернулся, чтобы самому съесть завтрак в нашей столовой.
— Короче, вы могли бы спрягать оружие где-нибудь на этаже?
— Мог бы.
— Господин лейтенант, — вмешался следователь, — я задам вам сейчас один деликатный вопрос, напомнив сначала, что мы ищем убийцу и что долг каждого порядочного гражданина здесь очевиден. Так вот. Известен ли вам какой-нибудь факт физического или морального плана, который мог бы быть нам полезен? Если поточнее — не подозреваете ли вы кого-нибудь?
— Ничего и никого, господин судебный следователь.
Кунц вышел, отдав честь полковнику и поклонившись Эстеву.
Допрос Капеля был по всем пунктам аналогичен допросу Кунца. Лицо у Финуа вытянулось. Успех, который он уже предвкушал, ускользал от него.
— Тут сам черт не разберет! Бесполезно пытаться выяснять их дела и поступки после убийства: так нам никогда не узнать, где они могли спрятать оружие; я отступаюсь от этого — лишь бы его нашли. В результате — трое возможных виновных, тут с ума можно сойти.
Вот почему Легэна он встретил мрачной иронией, которая плохо скрывала его возраставшие беспокойство и злобу.
— Месье, я подозреваю, что и вы, подобно вашим товарищам, могли бы в подходящий момент оказаться у лифта с автоматом 4317 в руках и что никто не может этого опровергнуть. Как и они, вы могли бы затем спрятать оружие в любом месте. Как и они, хотя ваше положение весьма щекотливо, вы не знаете никакого факта какого бы то ни было свойства, который мог бы навести на след виновного и, следовательно, снять обвинение с вас.
— Все верно. И поскольку нам нечего больше сказать друг другу… комиссар, таким образом… комиссар, я прощаюсь с вами и ухожу.
На этот раз Финуа взорвался:
— Как, месье, неужели вы хотите заставить меня думать, что умному человеку, живущему здесь бок о бок с жертвами и с преступниками или преступником, нечего сказать правосудию. Неужели у вас нет никаких наблюдений о личности, характере майора д'Эспинака и капитана Дюбуа? Не могли бы вы сказать нам, только ли друзья окружали их? Не задавали ли вы себе такой вопрос: «Хотели убить одного или другого, либо и того и другого?» У вас нет никаких подозрений? «Ничего и никого», — сказал мне один из ваших коллег. Хоть бейся головой о стену.
— Не стоит так утруждать себя из-за меня.
— Впервые в своей практике я наталкиваюсь на такое конспиративное молчание, на столь вызывающую враждебность…
— Вызывающую — это не то слово, комиссар. Можно провиниться в дерзости лишь по отношению к вышестоящему. Но… в данном случае вы должны пенять на себя самого. Вы являетесь сюда и с первой минуты настраиваете против себя всех. Вы третируете нашего капитана, которого мы все уважаем, который является героем войны. Вдобавок ко всему у нас создается такое впечатление, что вы не владеете ситуацией…
Финуа остолбенел. А когда обрел дар речи, закричал:
— Выйдите, месье, я привлеку вас за оскорбление магистрата при исполнении служебных обязанностей.
— Что ж, — сказал Легэн. — Это всех насмешит.
И, повернувшись к начальнику, произнес вопросительно:
— Господин полковник?
— Ступайте, Легэн, благодарю вас.
Уже во второй раз комиссар восстановил буквально всех против себя.
— Финуа, — сказал следователь, — боюсь, что ваши претензии малообоснованны. Вы должны приспособиться к особой породе тех людей, с которыми мы сегодня имеем дело…
— Но, господин следователь, разве вы не видите, что все эти типы ведут себя, как жулики на ярмарке, и что они покрывают друг друга?
На этот раз, ко всеобщему удивлению, вспылил начальник штаба:
— Комиссар, возьмите свои слова обратно! Мои офицеры имеют свои недостатки, и я их не извиняю, но вы вынуждаете меня вмешаться.
Полковник Барбе сделал такое лицо, какое можно увидеть лишь на фамильных портретах воинов тех давно прошедших времен, когда на полях сражений еще смотрели в глаза друг другу. Финуа сник. Офицер, сам удивившись своей вспышке, счел себя обязанным как-то сгладить впечатление:
— Какого черта, — сказал он. — Вы, конечно, сами сражались на войне. И знаете, что такое атмосфера товарищества в боевом подразделении.
Комиссар, который на самом деле участвовал в войне лишь в качестве посыльного в министерстве, поспешил согласиться. Расследование возобновилось.
Аджюдан-шеф Марнье был заслушан одновременно с его преемником. Их обоих классифицировали как не имеющих отношения к делу в силу того факта, что в момент автоматной очереди они оказались вместе в галерее своего взвода.
Легко удалось также установить, что людьми, заполнившими ротонду, был персонал центральной станции, но никто из них не мог оказаться там в момент совершения преступления: официальные свидетельства подтверждали это. Финуа тщетно попытался заставить Марнье уточнить местонахождение всех трех лейтенантов во время последовавшей тогда короткой паники. Но только местонахождение Брюшо перед лифтом было совершенно очевидно.
— В общем, — сказал Финуа, — ваш капитан попал в переплет. Это очень серьезно для него, что он оказался там один.
Марнье поистине благоговел перед Брюшо. Обрыв провода, который он обнаружил в месте, столь компрометирующем капитана, даже не зародил в нем подозрений. Инсинуации комиссара глубоко возмутили его, и он решил скрыть этот факт.
— Как вы можете говорить подобные вещи, господин комиссар? Капитана никак нельзя подозревать. Если бы вы только видели его: он совершенно остолбенел от потрясения и был просто раздавлен горем.
Его душа верного старого унтер-офицера обливалась кровью. Он забормотал:
— Когда я подумаю, что если бы я не возвращался назад в свою галерею, я как раз явился бы на место до этого происшествия и мог бы облегчить участь капитана…
— Назад? Почему?
— Мы оказались на подходе раньше времени. Посмотрите, какое ужасное стечение обстоятельств: созывая нас на десять часов, капитан сам специально настоял на том, чтобы мы не приходили раньше.
— Специально? Вы можете вспомнить точно слова?
— Честное слово, нет, однако я не понимаю…
— Это не имеет значения, благодарю вас.
Действуя импульсивно, под первым впечатлением, не будучи способен следовать методе, комиссар моментально увлекся и попал под влияние идеи, которая только что пришла ему в голову. Он вызвал Брюшо.
— Капитан, я узнал, что вы официально приказали своим офицерам обязательно прибыть ровно в десять часов. Почему?
— Я не помню… А, да, действительно. Что ж! Я и сам не очень хорошо знаю. Чтобы они не теряли зря времени, конечно.
— Вы сказали мне, будто майор д'Эспинак объявил, что прибудет именно в десять?
— Верно.
— По телефону около девяти часов, не так ли?
— Да.
— О чем это свидетельствует в итоге?
— Ни о чем.
— Вы, вероятно, меня не поняли. Я хочу сказать, что вы заинтересованы в том, чтобы было доказано, что речь идет именно о десяти часах. Кто, по-вашему, может это подтвердить?
— Не понимаю — зачем. Ну, в общем… На этом конце провода — никто. На другом — возможно, Дюбуа. Хотя теперь… Может быть, еще какой-нибудь телефонист.
