Виктор Логунов - Страницы незримых поединков
— Ну это-то в данном случае не суть важно, все шесть вряд ли пригодятся. А вот русский должен быть, как говорится, без сучка, без задоринки. Он кто по национальности?
— Немец. Но с русским у него все в порядке — говорит без акцента. Здесь все подробные данные о нем, — он положил папку на стол. — Думаю, эта кандидатура наиболее подходящая: умен, образован, знает нравы военных, этикет, есть способность к перевоплощению. А та операция, когда его «произвели» в белогвардейские офицеры, была экзаменом на самообладание и находчивость.
— Давно в органах губчека?
— Нет. С начала текущего года. Думаю, если бы судьба не привела его к нам, он обязательно бы воевал в легионе интернационалистов. Это преданный делу революции человек.
— Хорошо. На этом поставим точку. Дела я все-таки посмотрю. А пока надо тщательно разработать все детали, предусмотреть возможные варианты. Срыва не должно быть. И вот еще. Пусть Рейн расскажет, как проходила та актюбинская операция. Может быть… Впрочем, сам понимаешь.
— Понятно. Завтра они выедут в Актюбинск.
Двадцатый год. Конец июля. Горячее солнце жарит нещадно. Каменные дома полусонного городка, прикрывшись козырьками крыш, лениво дремлют, безразлично взирая окрест пустыми окнами-глазищами.
Прохожих мало. Изредка мелькнет одинокая женская фигура, пробежит по своим ребячьим делам босоногая детвора, неторопливо процокает подковами трудяга-лошаденка, и снова над домами повиснет глухая тишина.
В такой день по улице Актюбинска со стороны вокзала шел молодой ладный военный с желтым портфелем. Он шагал энергично, по-строевому взмахивая свободной рукой, и каждый мускул его напрягался, жил полной жизнью. Внешность приятная. Просторный лоб, темные волосы, уверенный взгляд карих глаз, в котором теснилась мысль, угадывалась душевная сила. Встретив его, можно сразу понять, что это интеллигентный человек, авторитетная личность. От его облика веяло деятельной силой; и она как бы являла собой полную противоположность ленивой сонливости, витавшей в этот час на улицах; и казалось, что вот-вот городок тоже стряхнет с себя постылую вялость и вокруг привычно забьется тревожная забота, неуемная суета. Но ничего вокруг не менялось.
А прохожий, казалось, не замечал этой убаюкивающей тишины. Он торопился.
Это был Норберт Филиппович Рейн, но те, с кем он будет общаться, узнают его как Николая Ивановича Зобова. Еще в Оренбурге он старался вжиться в образ сапожковского командира, каким он себе его представлял — живого, общительного, веселого человека, этакого носителя «новой правды».
Предстояла трудная работа.
Сначала он должен был найти адресата письма Сапожкова по фамилии Рындин, познакомиться с ним поближе, войти в доверие, отдать воззвание Сапожкова.
Дальше:
Выявить связи Рындина с другими военнослужащими.
Определить их настроение, отношение к мятежу, возможные роли каждого.
Связаться с чекистами, передать им фамилии активных пособников заговора.
Побудить к действию, подогреть ведущие силы, чтобы можно было одним махом зажать железными клещами ощетинившихся контрреволюционеров и провокаторов.
При необходимости помочь местным органам в организации арестов.
С таким же заданием в качестве посланца Сапожкова на другой день должен прибыть чекист под именем Василия Степановича Серова. В зону его внимания входил другой адресат — тоже офицер из Актюбинского полка.
Чтобы не вызвать подозрений, на связь с работниками уездной ЧК они должны были выходить через старика — фотографа Григория Кузьмича.
Думая обо всем этом, Рейн добрался до гостиницы, расположенной в двухэтажном каменном доме, и с удовольствием ощутил прохладу, едва переступив порог.
Ему предложили отдельный номер — не дождались кого-то «из властей». Комната была небольшая, со скромной мебелью. До вечера он мог здесь отдохнуть, привести себя в порядок.
Оставалось еще несколько часов. Занимаясь своими делами, он мысленно прокручивал возможные варианты разговора с Рындиным. Не знал он, что в ресторане, где рассчитывал с ним встретиться, ему придется провести три длинных вечера, прежде чем тот, наконец, появится.
Еще там, в Оренбурге, когда во время инструктажа он услышал фамилию Рындин, родилась ассоциация с чем-то свинцовым, раскатисто-громовым. Тогда он подумал, что, конечно, трудно себе представить обаятельным образ потенциального врага. И вот теперь, слушая его слова, прорывающиеся сквозь пьяные голоса и надрывную музыку, Рейн думал о том, что такого сразу не раскусишь, все ли он перед тобой выкладывает в этой вроде бы откровенной беседе или свое держит на уме. В серо-зеленоватых маленьких глазках все время мелькает усмешка. Крепкие широкие зубы, белеющие за лукавой улыбкой, не предвещают добра — кажется, вот-вот вопьются тебе в горло, если что не так.
Рейн отдал письмо Сапожкова, которое было как бы мандатом, располагающим к доверию. Рындин прочитал его, но ничего не сказал. Рейну другого не оставалось, как продолжать разыгрывать роль удалого молодца, готового полной мерой черпать все радости жизни.
— Да у нас всяк выпить не дурак, жесткой дисциплиной не страдаем, — смеясь говорил он, рассказывая о вольной жизни в отрядах Сапожкова. — И набираем к себе все больше народ состоятельный, не какую-нибудь голь перекатную. Живем — не тужим. Четырнадцатого июля взяли Бузулук, казну вмиг разнесли. Правда, не скажу, что в ней денег много было. Но зато поработали в мануфактурных складах и в продовольственных тоже.
Рындин слушал, скептически улыбаясь.
Их столик стоял у окна, в стороне от других. Говорить можно было, не опасаясь, что услышат посторонние. Да вряд ли это было возможно в таком шуме.
Рындин протянул портсигар, лицо его заметно посуровело:
— Не о том мы говорим. Главное — идея. Я так понимаю. Завтра я вас кое с кем познакомлю. Люди верные.
— Надеюсь. Там я зачитаю воззвание Сапожкова. Разумеется, сюда я его не взял, — посерьезнел Рейн и, выпустив струйку дыма, многозначительно добавил: — Времени нельзя упускать. Наше дело правое: мы боремся за истинно Советскую власть. Эта же, ныне существующая, творит насилия над народом, ибо он ей чужд, она делает то, что ей выгодно. Мы за полную свободу, равенство, свободную торговлю. Никаких сдерживающих факторов.
Глаза Рындина вдруг стали проницательными и злыми:
— Положим, не Сапожков — пророк в нашем Отечестве. Но не в этом дело. Главное — народ очнулся как раз вовремя, пока петля не затянулась. И деревня, без сомнения, будет на нашей стороне. Уж больно взыгрались ходоки от продразверстки в последнее время.
Он достал из кармана носовой платок и вытер вспотевшее лицо. Влажные короткие волосы над узким лбом слегка взъерошились, и от этого Рындин вдруг стал похож на задиристого петуха, готового к бою. Рейн подумал, что лицо его собеседника меняется беспрерывно.
За ближайшим к ним столом громко спорили двое прилично одетых мужчин. У одного, плотного, с раскрасневшимся лицом, в густой черной бороде застряли две красные икринки и смешно тряслись, когда тот с жаром что-то доказывал. Сквозь шум доносились звуки скрипки. В центре зала танцевали пары.
Рейн видел, что здесь, в этом ресторане, никому ни до кого не было дела. Ему вдруг стало противно от этого веселья нараспашку, всей пьяной, душной атмосферы.
— Ну что, встречаемся завтра вечером? — спросил он.
— Давайте условимся так. Днем вы найдете дом с голубыми ставнями, что напротив городского приюта. В 23.00 милости прошу.
Они расстались.
На другой день Рейн нашел нужный дом. Сквозь густые кусты пыльной сирени те самые голубые ставни едва можно было различить.
«Почему он назвал приметы, а не конкретный адрес? — подумал Рейн. — Скорее всего, чтобы легче найти. Рындин, конечно, не подозревает, что я не впервые в Актюбинске». И он вспомнил свою первую операцию, которую считал посвящением в чекисты.
Это было почти год назад. В городке, освобожденном от дутовцев, собралась всякая контрреволюционная нечисть. Эсеры и меньшевики устроили заговор в 1-м кавалерийском полку. Сделать это было несложно — среди военнослужащих набралось немало людей, которых не устраивала Советская власть. Кто имел свои убеждения, а кого понесло в мутном потоке и закрутило с мусорной пеной. И вот во всем этом предстояло разобраться, сделать доступным и понятным все темное, запутанное, чтобы потом разрубить весь узел заговора.
Ситуация сложилась не простая. Вместе с Численко они должны были втянуться в трясину контрреволюционного болота, прощупать все возможное и невозможное. А уж как они старались! В доверие входили — мол, душит всех Советская власть, крыли ее на чем свет стоит.
Шаги делали правильные — поверили им здесь, на этом вспученном ненавистью вулкане.
