Олег Горяйнов - Дежурный по континенту
И теперь Ольварра сам не знал, в каких отношениях он находится с революционерами из «Съело Негро» ‑ в партнёрских или враждебных. Или вообще ни в каких? Потому что с тем, чего не существует в природе, нормальный человек ни в каких отношениях состоять не может.
– Хулио, – сказал дон Фелипе стоявшему перед ним квадратному молодому человеку. – У тебя опять галстук смотрит вбок. Когда я научу тебя аккуратности?
– Простите, хефе, – сказал молодой человек, поправляя галстук. – Жарко.
– Запомни, сынок: никакую работу нельзя сделать чисто и тонко, если у тебя неряшливый вид.
– Запомню, хефе.
– Хорошо. Вот что, позвони-ка в Управление Полиции и выясни, кто там у них занимается взрывом на проспекте Инсурхентос.
Хулио достал из бокового кармана кургузого серого пиджачонки пятьдесят восьмого размера телефон и набрал номер, тыкая в кнопки специально для этой цели отточенным ногтем, потому как палец его был слишком толст и накрывал кнопочное каре, как подошва башмака – окурок сигары.
Ему ответили почти сразу. Он произнёс условное слово, после чего задал вопрос. Услышав ответ, он, не благодаря, отсоединился и сунул телефон обратно в карман.
– Ахо Посседа, – сказал он Дону.
– Комиссар Посседа?.. – пробормотал Дон, задумчиво раздавив таракана, на свою беду залезшего на подлокотник его кресла. – Знаю я этого Посседу. Человек семейный, положительный, в герои не стремится. Позвони-ка в бухгалтерию, спроси, что он от нас получал?
Хулио проделал с телефоном те же манипуляции, убрал его и доложил:
– Шестьсот в позапрошлом году на день Святого Марка, хефе.
– Шестьсот в позапрошлом году на день Святого Марка? Многовато для районного комиссара, не находишь?
– Хефе, он нам вынул из досье на Акоку все протоколы…
– Ах, да. Я и забыл. Старость, сынок, не радость. Видишь – забываю уже важные вещи.
– Да, хефе, – почтительно ответил Хулио, поклонившись пятидесятипятилетнему дону Фелипе.
– Ну что ж… Тебе, сынок, придется навестить нашего друга комиссара. Возьми с собой кого-нибудь одного из дежурной смены. Тяжело не вооружайтесь. Если комиссар вдруг и проявит строптивость… да нет, не проявит. А дело такое. Выясни у него досконально, что случилось с рестораном Макдоналдс – взорвали его, сожгли или там просто рухнула крыша оттого, что подрядчики украли цемент, когда его строили. Ты понял?
– Понял.
‑ Если он скажет, что к этому делу причастно «Съело Негро» ‑ тут же позвони мне. Понял?
‑ Понял.
– С комиссаром быть – каким?
– Изысканно вежливым! – сверкнув улыбкой, ответил Хулио.
– Молодец, сынок! Ступай.
‑ Хефе…
‑ Что ещё?
‑ Только что звонили с нижнего поста – к вам едет сеньор Лопес.
‑ Лопес? Что ж, скажи, чтобы его провели ко мне сразу как появится.
Глава 5. Радикальные вопросы гимнастики ума и тела
В носу подщипывало. Не хватало разрыдаться, осадила себя Агата. Любовь размягчает. Ответная любовь размягчает вдвойне. Сгинь к чёрту, Габриэла. Нет тебя больше.
Соратники смотрели мимо. Насупленная тройка за шатким столом на бамбуковых ножках упорно держала на потных мордах скорбь и строгое неодобрение. Через скорбь, однако же, проглядывала растерянность.
Да, будь здесь Мигель Эстрада – не сносить бы на этот раз Агате головы. Молнией взметнулся бы чёрный пистолет, и грозной тройке даже и не пришлось бы рассаживаться за бамбуковым столом. Детское лицо с капризной нижней губой приняло бы на себя смертельную бледность и легло, продырявленное, на утоптанный глиняный пол.
Но Мигель с несколькими компаньерос уехал в Акапулько, куда незадолго до этого послал своих соратников Релампахо и Альмандо. Послал, как выяснилось, на верную смерть – на вилле, принадлежавшей отцу Агаты, их ждала засада из парней, которым был дан приказ не церемониться с теми, кто на этой вилле появится. Вообще ни с кем не церемониться. Появись там Агата – и её ждала бы точно такая же участь.
Вот только Агата в тот самый день в земной реальности начисто отсутствовала. Вместо нее по маньянской земле передвигалось существо по имени Габриэла Досуарес, студентка Маньянского национального университета, дочка папаши-богатея, прекрасная и абсолютно счастливая, потому что переживала медовый месяц, уместившийся, впрочем, в три дня. Через три дня после их с Иваном свадьбы на пороге возник её отец и увёз Ивана непонятно куда, пообещав вскорости вернуться. А через день Агата услышала в новостях о том, что полиция обнаружила «мерседес», в котором они уехали, и не пустой, а с двумя трупами внутри. В трупах было свинца больше чем крови. Один из трупов был когда-то её отцом, а в карманах другого полиция нашла документы на имя Ивана Досуареса, боливийского беженца, торговца стройматериалами из Монтеррея.
И тогда настало время исчезнуть из земной реальности существу по имени Габриэла Досуарес. Она не билась в истерике, не выла волчицей, не мылила мылом верёвку с петлей, не кричала богу, куда ты смотрел, сукин сын. Она просто исчезла, испарилась. Вместо нее на Земле осталась Агата – свирепая, беспощадная, преданная идеям Революции до кончика ногтей. По крайней мере, она так себе сказала.
На новой штаб-квартире «Съело Негро», располагавшейся теперь в неприметном домишке на окраине городка Игуала, она застала половину личного состава группы. Остальные, кроме тех, кто уехал в Акапулько выяснить обстоятельства гибели соратников, постепенно тоже подтягивались – кто в багажнике, кто на заднем сиденье, пригнувшись, чтобы соседи ничего не заметили. Готовилась крупная акция. Какая именно ‑ Мигель пока не говорил.
Агату никто здесь не ожидал. В последний раз она исчезла из убежища, где отсиживалась после взрыва Макдоналдса. Исчезла, надо сказать, при весьма странных обстоятельствах – Эусебио Далмау, которому поручили глаз с неё не спускать, был впоследствии найден мёртвым. По данным, полученным напрямую из недавно созданного в Маньяне Федерального Центра по борьбе с терроризмом, где у «Съело Негро» было два своих человека, следов насильственной смерти на теле покойника обнаружено не было. Ребро сломано – но от этого как будто не умирают. Связан был по рукам и ногам. От этого не умирают тем более. Из того же источника было известно, что никакая из маньянских спецслужб к смерти соратника не причастна.
Согласно революционным традициям, по случаю возвращения блудной Агаты собрали тройку.
В тридцать первый раз ей было предложено изложить обстоятельства своего побега. В тридцать первый раз она честно и без утайки поведала им всё, что с ней происходило: как удрала, завернувшись в одеяло, к любимому, оставив Эусебио спящим, но вполне живым, более того, храпящим во всю ивановскую. Как нашла любимого в Монтеррее, как он поехал куда-то по делам, а она поехала домой, где никого не было, кроме слуги-филиппинца. Как опять бросилась искать любимого, как нашла его, как они обвенчались в местечке Миауатлан, как он опять уехал куда-то по делам с её отцом и был застрелен ‑ неизвестно кем, неизвестно за что.
‑ Ты как хочешь, Агата, но что-то здесь нечисто, ‑ сказал председатель тройки после долгих раздумий.
Агата и сама понимала, что что-то здесь нечисто. Ей совершенно не нравилась ситуация, в которую она попала непонятно благодаря кому и чему. Заседай в тройке она – ни грана сомнения не было бы в её вердикте: казнить как сомнительный элемент! Для революционера смерть – что клистир для терапевта; она без колебаний сама себя приговорила бы к высшей мере. Если бы только видела какую-нибудь целесообразность в таком приговоре. А она не видела. В том, чтобы остаться в строю и принести пользу Революции, целесообразность была, а в том, чтобы саму себя приговаривать к высшей мере – не было ни на грош.
Да и, признаемся честно, нет-нет, да и подавала знать о себе исчезнувшая из земной реальности Габриэла. Видно, не совсем она исчезла. А Габриэле помирать ужас как не хотелось. Боли, выстрела, забвения, продырявленной шкуры, неэстетичности самого процесса она не боялась. Но вот беда – Габриэла никак не могла заставить себя поверить в то, что двух главных мужчин её жизни ‑ её возлюбленного и её отца ‑ больше нет в живых! Дура, что с неё взять. Она представляла себе, что, приехав к ней домой, её возлюбленный будет неприкаянно бродить по террасам, а её – нет, и уже никогда не будет, а он бродит из угла в угол, весь день, всю жизнь – слепо натыкаясь на шкафы и столы, на пьяного папочку, спрашивая у старика: где она? – нет её… – где она? – не знаю… – тут у неё в носу начинало подщипывать, и она прикусывала нижнюю губу, чтобы не разреветься, и очень, очень не хотелось умирать. Компаньеро Че её бы не одобрил.
И какой дом?
Дом её разгромлен, залит кровью, там валяются мёртвые компаньерос и полно полиции, а вокруг ползают по зарослям мэдроньо Мигель сотоварищи, вынюхивая и выспрашивая, что тут случилось.
