Чарльз Вильямсон - Любовь и шпионаж
Говоря это, она выдернула из волос шпильки, все еще посмеиваясь полусконфуженно, полудобродушно. Она была обворожительна, когда стояла так, улыбаясь, со шляпой и вуалью в руке, а роскошные волнистые рыжевато-каштановые волосы струились по ее плечам.
Тем временем, ободренный ее примером, я извлек наружу все содержимое моих карманов: пару деловых писем, плоский серебряный портсигар, коробку спичек, карманные часы, носовой платок…
При этом из наружного карманчика моего пиджака выпал какой-то скомканный клочок бумаги. Один из жандармов нагнулся, поднял его с пола и вежливо вручил мне не разворачивая, а я механически сунул его обратно в карман. Я совсем не помнил, откуда взялась эта измятая бумажка; в ту минуту нам было не до нее – ни полицейским, искавшим более крупную добычу, ни мне, мучительно думавшему лишь о том, куда Максина девала злополучный футляр. В ее распоряжении было всего несколько секунд, чтобы избавиться от него, срок, по моему мнению, достаточный лишь для того, чтобы переложить его из правой руки в левую.
И, однако же, его у нее не было!
– Теперь вы удовлетворены? – спросила она. – Теперь, когда мы оба показали вам, что у нас нет ничего спрятанного? Или вы собираетесь забрать меня в полицию, где какая-нибудь отвратительная особа женского пола обыщет меня более тщательно? Хорошо, я пойду с вами, если вам это желательно. Я даже не стану задавать вам нескромные вопросы, поскольку вы, очевидно, намерены скрывать свои секреты, чего не делаем мы. Моя единственная просьба: если вы хотите предпринять такую акцию, предпринимайте сразу, потому что сегодня, как вы, может быть, знаете, через четыре часа у меня в театре премьера. Я не хотела бы опаздывать!
Комиссар полиции с минуту пристально глядел на Максину, словно желая прочесть, что у нее на душе.
– Нет, мадемуазель, – сказал он наконец. – Я убедился, что ни вы, ни мосье не скрываете при себе ничего. И не буду вас далее беспокоить, а только осмотрю комнату.
Максина не могла побледнеть, потому что она была и без того белой как полотно. Но, хотя выражение ее лица при этих словах не изменилось, я заметил, что зрачки ее глаз нервно расширились. Актриса – она превосходно могла контролировать свое поведение, но – увы! – не могла управлять биением сердца и пульсированием крови в висках. Я чувствовал: она сознает, что это предательски выдает ее тревогу под пристальным взглядом полицейского. Я видел, что смехом она пытается отвлечь его внимание. Мое сердце жестоко болело за нее: она казалась мне жаворонком, маневрирующим в воздухе, чтобы скрыть место, где находится его гнездо.
Бедная Максина! Несмотря на все ее мужество и показную твердость духа, сейчас в моих глазах она была бесконечно слабой и жалкой.
И хотя я никогда не любил ее, хотя я страстно любил другую девушку, в ту минуту я охотно отдал бы жизнь, чтобы спасти ее от надвигающейся катастрофы.
Глава 6. Ивор пытается спасти Максину
– Сколько времени, по-вашему, я находилась в этой комнате, мосье, – спросила Максина, – до того, как вы довольно бесцеремонно, я бы сказала, вмешались в мой разговор с мистером Сэндфордом, моим другом?
– Вы находились здесь ровно три минуты, – ответил полицейский.
– Так много? Мне казалось меньше. Но ведь мы должны были поздороваться, обменяться приветствиями, так как не виделись много месяцев. И вы все же думаете, что у нас еще оставалось время, чтобы найти безопасный уголок – все это в полутьме! – и спрятать там какую-то вещь, столь важную для полиции… может быть, бомбу? Наверное, вы считаете нас талантливыми фокусниками!
– Я знаю, что вы очень талантливы, мадемуазель.
– Может быть, я должна поблагодарить вас за комплимент, – отвечала она, позволив наконец прорваться гневным ноткам в своем голосе. – Но это уже переходит всякие границы! Девушка пришла в номер к давнему другу. Оба они поставлены в такие условия, что предпочитали сделать это втайне, чтобы избежать ненужных разговоров и не повредить репутации девушки. Разве мы не имеем на это право?.. И только потому, что девушка, к несчастью, хорошо известна в Париже, ее лицо, ее имя принадлежит широкому свету, за ней следят, шпионят, ее унижают; и все это, без сомнения, вследствие какой-то дурацкой ошибки… или ложной злоумышленной информации. Позор, мосье! Я удивлена, как парижская полиция могла снизойти до такой глупости, такой низости!
– Когда мы установим, что это ошибка, парижская полиция в моем лице принесет вам извинения, мадемуазель, – сказал вежливо комиссар. – А до тех пор мне, право, очень жаль, если наш служебный долг причиняет вам неприятности…
И, повернувшись к жандармам, он приказал им обыскать салон-гостиную, особенно те места, где можно было спрятать бумажник или небольшой пакет, в первую очередь на расстоянии десяти метров от места, где мы с ней стояли, когда полиция распахнула дверь.
Максина больше не протестовала. С высоко поднятой головой и таким видом, словно полицейские для нее вовсе не существовали, она подошла к камину и встала там, облокотившись на каминную полку. Скука, отвращение, безразличие были в ее позе, но я догадывался, что на самом деле она сейчас, как никогда, нуждается в моральной поддержке.
Оба жандарма, молчаливо повинуясь офицеру, сновали по салону с непроницаемыми лицами. Они не глядели на Максину, целиком отдавшись порученному делу. Но их начальник то и дело бросал взгляды на ее гордый профиль, которым она презрительно повернулась к нему.
Я знал, почему он так наблюдает за ней. Мне вспомнилась дурашливая ребячья игра, в которой, бывало, участвовал лет двадцать назад на детских вечеринках, – игра «Найди платок»: пока водящий разыскивает запрятанную вещь, другие, знающие это место, «подсказывают» ему мимикой или жестами.
Посередине гостиной стоял большой стол, на нем – пара альбомов с фотографиями и роскошно переплетенный путеводитель по Парижу, а также мои шляпа и перчатки, которые я, входя, положил туда. Жандармы взяли эти вещи, осмотрели их и отложили в сторону, перелистали альбомы, заглянули под стол, посмотрели на диване за бархатными подушками, узорчато расшитыми в восточном вкусе, открыли дверцы застекленного шкафа с безделушками, выдвинули все ящики, кинули взгляд на маленький журнальный столик, приподняли углы ковров на паркетном полу и, наконец, извинившись за беспорядок, вытащили из камина все поленья, приготовленные там для разжигания, после чего тщательно исследовали вазы, стоявшие на каминной полке. Они также встряхнули розовые шелковые с бахромой оконные портьеры и поискали за картинами на стенах.
Когда все это не дало никакого результата, они в недоумении пололи плечами.
Во время обыска, который производился в полном молчании, у меня возникло странное ощущение, вызванное моим острым сочувствием к переживаниям Максины де Рензи. Мне показалось, что мое сердце сделалось как бы маятником, который слабо вибрировал на одном месте, словно не был уверен – ходить ему или остановиться.
Один раз, когда жандармы заглянули под диван и за бархатные диванные подушки, серая тень вокруг глаз Максины сделала ее прекрасное лицо похожим на маску покойника. Яркий электрический свет, который теперь горел неослабно, не щадил ее, безжалостно разоблачая внутреннее напряжение.
Она все еще презрительно улыбалась все той же улыбкой, но лоб ее заискрился блестящими капельками пота. Я заметил эти искорки и боялся, что они не ускользнут и от внимания врага…
Да, так оно и было. Проницательный француз не стал давать своим подчиненным дальнейших инструкций. Подойдя к дивану, он остановился, пристально глядя на него, затем, ухватившись одной рукой за спинку дивана, обернулся и уставился в лицо измученной женщины.
С недрогнувшим мужеством она сделала вид, что не смотрит на него. Но она сразу как будто перестала дышать. Ее грудь уже не вздымалась и не опускалась. Единственно заметным движением было бурное биение сердца. Я подумал, что сейчас, если он найдет спрятанную ею вещь, это сердце разорвется.
Целую секунду я безумно взвешивал свои шансы на победу, если попытаюсь одолеть этих трех мужчин, оглушить их и дать Максине возможность убежать с футляром. Но я знал, что эта попытка безнадежна; даже если она удастся, шум подымет на ноги весь отель. Другие полицейские поспешат на помощь своим товарищам, и дело примет для нас еще худший оборот.
Француз, глянув на Максину и видя, как предательски бьется ее сердце под корсажем, неторопливо сложил бархатные подушки на пол. Потом, засунув руку в узкую щель между сиденьем и спинкой дивана, начал ощупывать дюйм за дюймом пространство вдоль этой щели.
Я следил за его рукой, которая казалась мне жестокой, как рука палача. Думаю, Максина также следила за ней.
Вдруг он остановился. Он что-то нашел. Другая рука скользнула на помощь первой. Несколько секунд обе руки пытались извлечь что-то, очевидно, глубоко и прочно запрятанное. И вот оно появилось – продолговатый темно-красный кожаный футляр, который мог бы служить в равной степени и для писем, и для сигар, и для ювелирной бижутерии.
