Борис Акунин - Квест-2. Игра начинается
Стало видно верхнюю палубу. По ней бегали, размахивая руками, крошечные фигурки. Одна из шлюпок, покачиваясь на тросах, ползла вниз.
Двигатель вдруг зафыркал, зачихал.
— Решайтесь, времени нет. — Гальтон лишь теперь догадался взглянуть на приборы. — Я ошибся насчет пятисот миль. Оказывается, бак еще не заправлен. Мы взлетели, потому что на дне оставалось немного горючего.
Зоя смотрела на него и улыбалась. Это было очень странно.
— А где гарантия? Я скажу вам всю правду, а вы меня обманете и выпрыгнете один.
Сказала, словно поддразнивая. Что-то не нравилось Гальтону такое легкомыслие. Он насупил брови.
— Слово Норда.
— Глупо, но я верю. — Она на мгновение прижалась лбом к его щеке. — Если бы даже была вашим врагом, все равно бы поверила. Редко когда встретишь по-настоящему квадратного человека.
— Какого?
Он повернулся, потому что ответа не последовало.
Оказывается, ее глаза уже не улыбались, а брови были сдвинуты так же сердито, как у него.
— Тупого, вот какого! Мистер Ротвеллер не исключал вероятности, что руководителя группы попытаются ликвидировать. Советская разведка на сегодняшний день — лучшая в мире. У нее всюду свои информаторы. Поэтому мы с Айзенкопфом получили инструкцию: кто-то один все время должен держать вас в поле зрения. Когда вы отстали от экскурсии, я вернулась — и как раз вовремя. Когда вы были в бане, под дверью сторожил мистер Ходячий Кошмар. Вы вначале кричали недостаточно громко, а у этого болвана уши приклеенные, вот он не сразу и услышал… А сегодня моя очередь. Я сразу решила, что сяду в самолете, откуда всё видно, и буду вас страховать.
Мотор последний раз чихнул и заглох. Аэроплан пошел на снижение, планируя вокруг парохода по спирали.
Как просто, думал Гальтон. Вместо того, чтобы высчитывать вероятность случайных совпадений, нужно было не ограничиваться одними негативными версиями. Всё детство вдалбливали в голову: “Think positive”, да, видно, недостаточно.
Зоя, как выяснилось, тоже размышляла о вероятности.
— Удар о воду будет сильным? Какова вероятность, что он нас оглушит до потери сознания?
Расстояние до поверхности моря с каждой секундой сокращалось. Пора было выпрыгивать.
— Не знаю. Никогда не пробовал. — Гальтон поднял стекло. — Об этом заботиться нечего. Как будет, так и будет. Вы, главное, не оторвитесь от меня в свободном падении. Помогите продеть лямки! Пряжку застегните!
— Что?
— Пряжку!
Он откинул дверцу, теперь приходилось орать во все горло.
— Обнимите меня крепче! Наше спасение в вертикальности! Раз, два, пошли-и-и!
Что отрываться от Гальтона ни в коем случае нельзя, она поняла. Обхватила его и руками, и ногами — намертво.
Сцепившись, они камнем полетели вниз. У Норда захватило дух, Зоя завизжала.
Досчитав до десяти, Гальтон дернул кольцо. Ремни чуть не выбили плечи из суставов, затем падение замедлилось.
Вот уже можно было дышать. Они скользили вниз, слившись в одно целое.
«Если удар окажется слишком сильным, так и уйдем под воду. Будем лежать на дне двумя переплетенными скелетами», — подумалось Норду. Еще пришла в голову вот какая мысль: никогда прежде, даже в миг самых страстных объятий, он не был так близок с женщиной.
Черт знает, куда подевался туман — просто взял и растаял. Огромное красное солнце стремительно выныривало из темно-синих вод, словно катящаяся по планете круглая булка из русской сказки. Море переливалось всеми возможными и невозможными цветами спектра — о такую красу и разбиться не жалко.
Девушка что-то крикнула.
— Что?
— Спасибо! Я никогда…
Дальше было неслышно, но он понял. Он ведь тоже никогда — никогда и ни с кем не ощущал так остро близость смерти и красоту жизни.
Он повернул лицо к ней, а Зоя к нему, так уж совпало. В объятьях, крепче которых не бывает, они друг друга и так сжимали, поэтому поцелуй получился сам собой, и тоже очень крепкий.
Удара о воду, который их так тревожил, оба даже не почувствовали.
Просто Гальтон открыл глаза и удивился — почему все вокруг зеленое и голубое, а сомкнутые ресницы Зои видны будто сквозь пелену.
Потом в подмышки снова впились ремни, но уже не так резко, как в момент раскрытия парашюта. Шелковый купол, расстелившийся по воде, не желал тонуть. Лямки тянули кверху.
Вынырнув на поверхность, Зоя и Гальтон одновременно вдохнули воздух. И снова, толком не успев выдохнуть, соединились в поцелуе.
Шлюпка, подплывшая десятью минутами позже, застала парашютистов в точно такой же позиции. Расцепить целующихся удалось не сразу. Кое-как их усадили на скамью, повезли на пароход.
Что было потом, Гальтон помнил неотчетливо. Его ощупывал врач, что-то выспрашивал. Капитан возмущался и кричал, что утоплен аэроплан стоимостью в 50 000 долларов. Потом, когда Норд пообещал выписать чек, немец перестал кричать и стал очень любезен.
Все это время Гальтон смотрел только на Зою, которую тоже щупали, вертели, допрашивали. А она смотрела только на него.
Наконец все эти ненужные люди отстали, он взял ее за руку и повел вниз, в каюту.
Лица у чудом спасшейся пары были особенные, словно не из этого мира. Собравшаяся на палубе толпа сначала гудела и шумела, потом утихла и наблюдала молча.
Было там и канотье в темных очках, рядом с ним — неизменные спутники: двое крепких мужчин в полотняных костюмах.
Первый снял шляпу, провел рукой по растрепавшимся волосам неестественно белого оттенка, приподнял очки. Глаза под ними были странноватого розового цвета.
— Заколдованный он, что ли, — сквозь зубы произнес альбинос. — Культурно замочить не вышло, а время поджимает. Значит, будем кончать с грохотом. Ничего не попишешь.
— Товарищ Кролль,
пристрелить его да за борт, я давно говорил, — сказал один из полотняных, маленький и вертлявый — никак не мог устоять на месте, всё ерзал, да дергал краем рта. — Сто раз случай был.
— Умный ты очень, Шарков. Скажи лучше, ты пушку его обработал?
— Еще вчера ночью, товарищ Кролль. И самозарядный «нордхайм» [15] Меченого тоже обезвредил. А как же.
— И заодно доллары попёр. Пять сотен. Что вылупился? Они у тебя за подкладкой пиджака. Были.
Альбинос хихикнул. Второй полотняный, с широким и жестким лицом, тоже засмеялся. А Шарков схватился за пиджак, его нервная физиономия так и запрыгала.
— Смотри, Шарков. Еще раз будешь замечен — отправлю домой. Со всеми вытекающими.
По тону командира коротышка понял, что оргпоследствий не будет — товарищ Кролль просто забрал куш себе. Тоже оскалившись, Шарков вкрадчиво сказал:
— Хоть сотенку отслюните, товарищ Кролль, а? И Садыкову лишняя валютка не помешает.
— Плевал я на ихние доллары, — сказал Садыков и правда плюнул.
Розовоглазый построжел.
— Делаю замечание обоим. Тебе, Шарков, выговор — за наглость. Получишь полсотни премиальных, если проявишь себя на задании. А тебе, Садыков, предупреждение за бескультурье. Кого учили: на пол за границей не харкать? Первым классом плывем, а никакого понятия!
Вся троица перекочевала на корму, подальше от чужих ушей.
— Значит, так, товарищи. — Альбинос снова нацепил очки и похрустел пальцами. — Действуем в соответствии с планом «Б». Шарков со мной, Садыков на подстраховке.
— Чего это я на подстраховке? Пускай он!
— Разговорчики! У Шаркова реакция лучше. Клиент у нас, сам видел, серьезный.
* * *Курт Айзенкопф уже не в первый и не во второй (если быть точным, в одиннадцатый раз) постучал в дверь каюты.
— Товарищи! Коллеги!
В ответ только невнятный шум неинтеллектуального свойства: ахи, стоны, рычание.
— Donner-Wetter! Cколько можно? Вы ведь не кролики! Это нечестно! Я имею право знать, что произошло…
Никакой реакции. Зло фыркнув и выругавшись (теперь по-русски), биохимик повернулся и ушел.
А Гальтон ни стука, ни крика не слышал, потому что пребывал в раю. Вроде бы не мальчик, всякое повидал, но такого абсолютного самозабвения никогда еще не испытывал.
Однако земной рай тем и отличается от небесного, что подвластен течению времени. Закончилось и волшебное забытье — но не бесследно, отнюдь не бесследно.
Разнеженный доктор Норд лежал на спине, смотрел в потолок и думал: она — совершенство. Удивительная, ни на кого не похожая! В ней поразительно всё. Даже то, что после любви она молчит, а не начинает ворковать или стрекотать, как все женщины.
Зоя лежала точно в такой же позе, курила сигарету. Только что они были как единое существо, и вот связь распалась, каждый размышляет о чем-то своем. Это показалось Гальтону противоестественным, даже невыносимым: почему проникнуть в тело любимой женщины можно, а в мысли — нет?
Он вдруг осознал, что вообще очень мало о ней знает. Лишь то, что зачитал из досье мистер Ротвеллер, да еще какие-то обрывки сведений. Вроде сурового воспитания и тяжелого эмигрантского детства. А еще (Норд нахмурился) она рассказывала про свои практические исследования в области секса. Наука пошла ей впрок, это она продемонстрировала. Но что за история про самого лучшего самца?
