Александр Насибов - Безумцы (Сборник)
— Ну и что же? — спросил Шуберт.
— А то, что, как утверждает Кребс, сварочных аппаратов у него вообще не было!
Шуберт поднял голову.
— И аппаратов не было, — продолжал Шталекер, — и военные не приходили за ними. Вот ведь какая история!
— Продолжайте, Отто. — Шуберт шевельнул плечом, будто ему стало холодно.
— Кребс признался Дитриху в следующем. Не так давно его вызвали к директору завода. Он явился, но Кюмметца в кабинете не оказалось. Вместо него за столом сидел незнакомый человек. С полчаса опрашивал Кребса — кто он, откуда родом и все такое. Потом вынул и дал подписать бланк обязательства о неразглашении государственной тайны. Кребс пробовал было возражать, но ему показали удостоверение сотрудника гестапо. Собеседник сказал: «Может случиться, что кто-нибудь спросит, не приходилось ли вам выдавать два сварочных аппарата, ночью, по записке дежурного инженера. Так вот, если будет задан такой вопрос, ответить надо утвердительно. Вы скажете: да, выдавал, и получали их какие-то военные».
Тревога Шуберта росла. Уже посвящённый в задание, которое выполнял разведчик, он начинал догадываться, почему тот завёл такой разговор с кладовщиком.
Между тем Шталекер продолжал:
— Кребсу приказали немедленно позвонить в гестапо, если появится человек, который будет интересоваться сварочными аппаратами, запомнить его и подробно описать. Вот и все. Как утверждает Дитрих, Кребс напуган, растерян. Поэтому и обратился к своему дружку, чтобы тот посоветовал, как ему быть.
— Что же сказал Дитрих?
— Что он волен поступать, как велит ему совесть.
— Правильно. Ведь это может быть и провокацией.
— Так подумал и Дитрих.
— Но Кребс ещё не звонил туда?
— Нет. Сказал, что подумает денёк. А впрочем, кто знает?…
— Кто знает… — задумчиво повторил Шуберт. Он помолчал. — А что он за человек, этот кладовщик?
— Дитрих давно над ним работает. Отзывается хорошо. Говорит: честен, прям, ненавидит нацистов… Теперь ещё одно.
И Шталекер рассказал о человеке с газетой.
— Да, новости, — поморщился Шуберт. Он встал. — Где Краузе?
— Не знаю.
— Надо его отыскать.
— Сейчас?
— Да.
— Быть может, отложим до завтра? Глядите, уже вечер.
— Нет, нет, сейчас же, — сказал Шуберт. — Положение очень серьёзное.
— Тогда я отправлюсь. — Шталекер тоже встал.
— Идите и передайте ему все то, что сообщили мне. На всякий случай, на самый крайний случай скажите, что через два часа я буду на второй квартире.
— У железнодорожного моста?
— Да. Учтите: Краузе в большой опасности. Предупредите его — он ни в коем случае не должен встречаться со сварщиком Висбахом. Ни при каких обстоятельствах!
— Ясно. Иду.
— Погодите. — Шуберт взял товарища за рукав. — На все даю вам один час сроку. Сюда больше не приходить. Позвоните. Вы знаете как? Номер помните?
— Да.
— Телефон в этом доме… Мне передадут. Вам надо будет сказать: «Курт здоров», и я пойму, что все в порядке.
Шталекер направился к выходу. Шуберт остановил его у двери.
— Все-таки надо рискнуть, Отто. Повидайте Дитриха, и если он не будет возражать, пусть скажет Кребсу, чтобы тот покуда помалкивал о своём разговоре с шофёром Губе. Повторяю, это риск, но на него надо пойти.
— Я тоже так думаю.
— Значит, условились. — Шуберт взглянул на часы. — Сейчас восемь без нескольких минут. В девять жду звонка. В девять, не позже. Если не найдёте Краузе, не звоните.
Шталекер ушёл.
Шуберт взволнованно заходил по комнате. Он понимал, что после беседы с Кребсом разведчик мог рискнуть и на встречу с Висбахом, А тот сейчас выглядит весьма подозрительно. В самом деле, если гестаповцы не приезжали на завод за сварочными аппаратами, а кладовщик этих аппаратов не выдавал, то ими, естественно, не мог работать и Макс Висбах там, в тайном хранилище. Как же быть с его рассказом Георгу Хоманну?… Только бы успел Шталекер, только бы успел!
А время шло. Час, который был дан Шталекеру на розыски разведчика, истекал. Тревога Шуберта росла. Не давала покоя мысль: быть может, в эти минуты Краузе разговаривает со сварщиком Висбахом. Или — разговор уже состоялся, и Висбах, если он предатель, уже докладывает обо всем своим хозяевам. Из ворот здания гестапо выезжают машины — в них люди, которые должны схватить Краузе…
Бум! — гулко пробили часы в углу, будто ударили по нервам. — Бум!.. Бум!..
Девять ударов.
А звонка нет. Где же Шталекер? Вдруг и с ним несчастье? Вдруг перехватили по дороге?…
Шуберт все так же ходил по комнате. Сейчас, в минуты томительного ожидания, вспомнилась почему-то вся жизнь. Он видел себя за школьной партой в Гамбурге, где прошло его детство, потом в далёком Веймаре — там, в университете, молодой Шуберт слушал курс естественных наук. Вот он в окружении студентов жарко спорит в одной из пивных города. Тема — только что купленная газета с телеграммой об убийстве в Сараево эрцгерцога Фердинанда. Будет война или нет? А если будет, то чем кончится? Победит ли народ? Сбросит ли наконец ярмо угнетения и рабства?…
И — война. Как в хронике, мелькают кадры. В ещё не обмятой, пахнущей нафталином шинели шагает он в строю солдат, а по сторонам беснуется толпа — их забрасывают цветами, лентами… Так для него началась война. Совсем иначе закончилась. С русского фронта он вернулся в вагоне с решётками — за братание с солдатами противника, за агитацию против войны он осуждён. Был приговорён к расстрелу, но меру наказания смягчили — он кавалер двух орденов за храбрость.
Шуберту предстояло отсидеть десять лет в тюрьме. Там-то он и связал окончательно свою судьбу с судьбой рабочего класса Германии. Да, по-настоящему все началось там… Шуберт вспоминает день, когда был амнистирован и вышел на свободу. У тюрьмы ждала Эмми. Она была с ним всюду — и на войне, хотя их разделяли тысячи километров, и в тюрьме… И вот Эмми ласково улыбается, протягивает руки. У неё такие же, как и прежде, золотистые волосы, а глаза — с ними не сравнится никакая небесная синь!.. В этот день они стали мужем и женой.
«Эмми…» — шепчет Шуберт, и к горлу подступает ком. Её нет. Никогда не будет. Она подарила ему дочь, такую же голубоглазую, как и сама. Но у Шуберта нет и дочери.
Он вспоминает: зима, ночь; та ночь, когда взяли и его и их; уже шла вторая мировая война, уже было страшное поражение армий Гитлера под Москвой, на Волге. К ним ворвались в тот час, когда Шуберт заканчивал статью в подпольную газету партии. И — десять месяцев в лагере под Прагой. Десять месяцев, каждый день, каждый час которых — пытка, медленное умирание. Эмми и малютка не могли выдержать. А он — бежал. Он бы хотел умереть подле них. Но он не принадлежал себе. И — бежал с группой людей, которые смогли сберечь свою волю, силы. То было год с небольшим назад. Тогда-то и повстречал он впервые этого человека — светловолосого, ясноглазого, действовавшего под именем оберштурмфюрера Краузе… Встретил и полюбил. Ведь бывает же так — поговоришь с человеком час, а запомнится на всю жизнь!.. Смелый человек. Смелый и многое умеет. Он, Шуберт, знает толк в этих делах…
Бум! — снова бьют часы. Половина десятого. Шталекер не даёт о себе знать. Что же делать? Ясно одно: ждать больше нельзя!
И Шуберт решился. Погасив свет, поднял с окна маскировочную штору. Темно. Небо затянуто тучами. Накрапывает дождь. Погода подходящая. Он опустил штору, вновь включил свет. Надел плащ, шляпу, переложил в боковой карман пистолет. Вышел в коридор. Сказал несколько слов хозяйке. Потом хлопнула входная дверь.
Шуберт отправился на поиски Аскера. Он не мог оставить его в беде.
Глава семнадцатая
В девять часов вечера штандартенфюрер Больм вошёл в кабинет генерала Упица и доложил, что вернулся штурмфюрер Торп, ездивший по заданию в концлагерь.
— Позовите его, — распорядился Упиц.
Торп явился.
— Вы прямо оттуда? — спросил Упиц.
— Да, господин генерал, только что. День выдался напряжённый, и я едва успел обернуться в оба конца. Всего доставлено семьсот человек. В пути от Аушвица до Остбурга происшествий не было. Всю партию разместили в отделении лагеря, близ завода. Для этого очистили несколько бараков.
— Но там было переполнено, — сказал Больм. — Куда же девали тех, что содержались прежде?
— То была категория «зондербехандлунг». К тому же в бараках вспыхнула эпидемия дизентерии. Словом, больше они ни на что не годились.
Группенфюрер Упиц понимающе кивнул.
— Продолжайте, — сказал он. — Кто этот человек?
— Один из вновь прибывших. Обычный пленный.
— Что побудило его доносить на своих товарищей? Вы разобрались в этом, Торп?
— Весьма веская причина, господин Группенфюрер. Он надеется на лучшую участь. Он хочет жить.
