Эдуардо Мендоса - Кошачья свара. Мадрид, 1936
Дискуссия перешла к повышенным тонам, и Энтони, которому официант не забывал подливать вина, вмешался, чтобы выразить свое убеждение в том, что всё можно решить путем диалога и переговоров. Этим он навлек на себя враждебность толпы, поскольку, раз он не поддерживал ничью позицию, все считали, что он на стороне противников. В конце концов рядом с ним оказался какой-то человек, взял его под руку и знаками объяснил, что проводит к выходу. Энтони бросил на прилавок несколько монет и сделал то, чего от него требовал спутник. Когда оба без происшествий миновали барьер из человеческих тел и оказались на улице, незнакомец произнес:
- Не стоит дожидаться, пока вам надают затрещин.
- Думаете, это возможно?
- Возможно. Вы явно человек более высокородный, а раз иностранец, то никто за вас в драку не полезет. Если хотите в этом убедиться, можете вернуться обратно. Мне, как вы понимаете, до лампочки.
- Да, вы правы, и спасибо, что дали мне это понять. Кроме того, уже поздно, и мне пора возвращаться в гостиницу, а не вмешиваться не в свое дело.
Он протянул незнакомому благодетелю руку, а тот, вместо того, чтобы ее пожать, сунул руки в карманы пальто и заявил:
- Слушайте, я вас провожу до дома. На улицах опасно, тем более в такое время. И конечно, я не могу предложить вам никаких гарантий безопасности, но поскольку я местный и к тому же стреляный воробей, то знаю, когда перейти на другую сторону улицы, а когда делать ноги.
- Вы очень любезны, но я не хочу вас стеснять. Моя гостиница находится неподалеку.
- В таком случае, вы не доставите мне особых хлопот. А если вы, прежде чем вернуться в гостиницу, захотите провести время в хорошей компании, то я знаю одно местечко здесь за углом - очень чистенькое, и обслуживание на высшем уровне.
- Ах, - сказал англичанин, чувствуя, как испаряется воздействие алкоголя и он вновь начинает ощущать ночной холод и осознавать недавнюю опасность, - будучи студентом здесь, в Мадриде, я как-то заходил в бордель.
- Ну, где один раз, там и второй, - отозвался его спутник.
Они долго шли по Гран-Виа, а затем свернули в темный переулок. Там они остановились перед дверью одной из убогих с виду лачуг в пятнах облупившейся штукатурки и принялись колотить в дверь, пока не появился полусонный привратник, тряся связкой ключей. От него за добрую милю несло вином, а глаза были мутные, как у сонной рыбы. Впрочем, он весьма услужливо открыл перед ними дверь, любезно поблагодарил за чаевые, не слишком стесняясь пьяной отрыжки, и удалился. Они вошли в темный подъезд, где любезный чичероне принялся его наставлять:
- Сейчас вы подниметесь на второй этаж, постучите в дверь направо и спросите Тоньину. Я с вами не пойду, поскольку сегодня не расположен к подобным забавам. Но я охотно подожду вас здесь, выкурю на досуге сигаретку-другую. Только не торопитесь: я никуда не спешу. Да, и прежде, чем подняться, советую оставить мне ваш кошелек, паспорт и все сколько-нибудь ценное, что у вас есть; оставьте при себе разве что стоимость услуги и еще немножко - на случай, если возникнут какие-то особые пожелания. Девочки здесь, конечно, честные, но даже в самом высококлассном заведении не стоит терять бдительности.
Энтони посчитал предложение спутника вполне разумным, а потому сразу передал ему деньги, документы, часы и авторучку. Затем поднялся по слабо освещенной лестнице на второй этаж и постучал в дверь. Ему открыла старуха в халате и шали. В комнате находились еще четыре пожилые женщины; сидя вокруг журнального столика, они слушали радио и играли в бридж.
Англичанин сказал, что хотел бы повидать Тоньину. Старуха изобразила жест удивления, однако ничего не сказала и тут же исчезла за занавеской. Почти сразу она вернулась в сопровождении очень хрупкой и очень красивой девушки, которую, безусловно, прятали от гостей по причине ее несовершеннолетия. Взяв англичанина за руку, девушка провела его в закуток с койкой и умывальником, откуда он в скором времени вышел, весьма довольный.
Когда же он, расплатившись, спустился по лестнице, то обнаружил, что никто не ждет его ни в подъезде, ни на улице. Всё было ясно, как божий день, так что ему осталось лишь бодрым шагом вернуться в гостиницу и забраться в постель. Когда он погасил свет, его охватило смутное подозрение, что он попросту стал жертвой мошенничества. Но поскольку дела поправить было уже нельзя, он закрыл глаза и тут же заснул.
Глава 7
Открыв ставни и увидев небо, заслоненное тонкой завесой дождя, увлажнившего крыши, Энтони сразу вспомнил, как это явление называется по-испански: морось, это слово подходило и ему самому. Вызванное излишествами прошлого вечера похмелье не помешало ясно ощутить весь драматизм ситуации. От плохого физического самочувствия вкупе с гневом его затошнило. Ему нужно было как следует поесть и выпить крепкого кофе, но он отверг эту мысль, поскольку остался без гроша, а без паспорта не мог зайти в банк. Не оставалось другого выхода, кроме как отправиться за помощью в британское посольство, хотя и стыдно было предстать перед неприветливым чиновником, как самый наивный из туристов.
Укрываясь от дождя под козырьками крыш, он направился вдоль по улице Прадо, размышляя про себя, что лучше всего было бы обратиться в посольство, вот только у него теперь не было документов, которые могли бы удостоверить личность. Он мог бы, конечно, попытать счастья, просто назвав свое имя: вдруг кто-то из чиновников знаком с его работами на тему испанской живописи Золотого века; иначе он будет вынужден обратиться за помощью к своему другу в министерстве иностранных дел, что было бы с его стороны не слишком удобно и, мягко говоря, двусмысленно, ибо этот его друг из министерства, бывший однокашник по Кембриджу, в настоящее время являлся мужем той самой Кэтрин, с которой он уже в течение нескольких лет крутил амуры за его спиной, и если письмо, где он сообщал ей о разрыве, уже попало к ней в руки, реакция женщины могла быть самой непредсказуемой: от вспышки неконтролируемой ярости до признания мужу в своих любовных интрижках.
В обоих случаях ссылаться на авторитет своего друга не казалось здравой идеей. С другой стороны, пребывание Энтони Уайтлендса в Мадриде было вызвано предложением, требующим максимальной скрытности. Англичанин спрашивал себя, не налагает ли характер задания строгой профессиональной тайны и, как следствие, невозможности объявить о своем присутствии дипломатическому корпусу собственной страны. Но если не обратиться за помощью в посольство, то как найти выход из ситуации, которая казалась ему безнадежной? Единственная альтернатива заключалась в том, чтобы рассказать о происшествии герцогу де ла Игуаладе и довериться ему. Конечно, это означало потерять всё уважение и дискредитировать себя в глазах герцога и его семьи. Энтони побледнел и покраснел, представив выражение лица Пакиты, когда она узнает о его приключениях. Всё не в его пользу, подумал Энтони.
Он дошел до Нептуна, и тут начался дождь. Не зная, где от него укрыться, он несколькими прыжками поднялся по лестнице музея Прадо и направился в сторону кассы. По утреннему времени посетителей было немного, кассирша его узнала и, весьма растроганная его бедственным положением, любезно пропустила и даже не спросила пропуск, который также был украден.
Уже войдя под своды музея, он еще раздумывал, куда бы ему направиться, когда ноги сами привели его в зал Веласкеса. Он хотел посмотреть на "Прях", однако невольно остановился возле портрета Мениппа, залюбовавшись этой незаурядной личностью - полунегодяем, полуфилософом. Ему всегда казался странным выбор Веласкесом моделей. В 1640 году Веласкес написал два портрета, Мениппа и Эзопа, призванных соперничать с двумя другими, очень похожими портретами, написанными Питером Паулем Рубенсом, пребывавшим в то время в Мадриде, и самому королю предстояло решить, чьи портреты лучше: Рубенса или Веласкеса. Рубенс написал портреты двух всемирно известных греческих философов, Демокрита и Гераклита.
Веласкес же, напротив, выбрал персонажей не слишком значительных, а один из них и вовсе был мало кому известен. Эзоп был баснописцем, а Менипп - философом-циником, о котором, несомненно, мы бы ничего не знали, если бы не свидетельства Лукиана Самосатского и Диогена Лаэртского. По их словам, Менипп родился рабом, затем вступил в секту циников, нажил много денег весьма сомнительным путем, а потом, в Фивах, потерял все, что имел. Легенда гласит, что он вознесся на Олимп, затем спустился в царство Аида и в обоих местах обнаружил одно и то же: коррупцию, обман и бесчестье. Веласкес изобразил его человеком весьма себе на уме, уже немолодым, но еще полным сил, одетым в лохмотья, бездомным и нищим, у которого не осталось ничего, кроме собственного ума и несгибаемой стойкости перед лицом невзгод. Эзоп на парном портрете держит в правой руке толстую книгу, в которой, без сомнения, собраны все его знаменитые, хоть и скромные басни. На портрете Мениппа также присутствует книга, но она валяется на земле, небрежно брошенная, раскрытая и порванная, словно ее содержание не представляет ни малейшего интереса.
