Роберт Ладлэм - Тривейн
Честно говоря — прагматически говоря — он чувствовал свою безопасность, причем гораздо глубже, чем другие. Потому что знал: единственное, что надо делать, — ждать, пока Тривейн представит «сокращенную» версию своего доклада. Как только это случится, кто примет, кто может принять решение, позволяющее ему представить доклад в первоначальном виде? Да никто! Его одежда к этому времени будет уже гореть сверху и снизу с двух сторон. Тривейн окажется в ловушке — из-за компромисса, на который пошел, и нужды правительства в равновесии.
По крайней мере, так считает Уильям Хилл.
Большой Билли. Интересно, догадывается ли он, какую огромную роль — разумеется, не зная об этом, — сыграл он в развитии «Дженис индастриз»? Если бы догадался, без сомнения, лишил бы себя жизни. И все же это так: огромная ответственность за происходящее лежит на после Хилле. За все годы работы в Вашингтоне Гамильтон пристально приглядывался к нему. Оба они были советниками президента, правда, Хилл был старше, и Гамильтон не раз вчитывался в его слова, изъятые из протокола. Он помнил совет Билли президенту Эйзенхауэру по поводу кризиса «У-2» в Париже — в результате была отменена встреча в верхах. Гамильтон сочувствовал старику, когда Макнамара сумел убедить Кеннеди, что суждения Хилла касательно Берлина ошибочны, — результатом стала Берлинская стена. Он содрогнулся; когда эти маньяки из Пентагона убеждали сбитого с толку, податливого Никсона в том, что «проникновение» в Камбоджу совершенно необходимо — несмотря на громкие и настойчивые возражения Уильяма Хилла. Кентский университет, Джексон, совершенно разрушенный Объединенный комитет начальников штабов.
Йан Гамильтон чувствовал, что Хилл — тот человек, каким он мог бы стать сам. Может быть, станет — через несколько лет.
Надоевший всем.
Альтернатива же — власть и влияние «Дженис индастриз».
Чем он и занялся. Для всеобщего блага.
Ретривьер старался отделить веточку от упавшего сука: веточка оказалась довольно прочной. Гамильтон нагнулся, чтобы помочь собаке. Веточка не поддавалась. Пришлось постараться. Выпрямившись, он с удовольствием заметил, что, несмотря на все усилия, даже не запыхался.
Большой Билли. Большой Билли, который улетел в Чикаго — эмиссаром президента Соединенных Штатов. Они встретились как частные лица в отеле «Палмер-Хаус», потому что им было что обсудить. Были проблемы, которые беспокоили, задевали обоих. Президент искал встречи с Гамильтоном в Вашингтоне.
Так что возможно примирение...
Ретривьер нашел другую палочку. Эта новая отличалась от прежних: на ней сохранились острые выступы в тех местах, где кора была содрана. Пес впился зубами в дерево и заскулил. Нагнувшись, хозяин увидел, что из пасти собаки тоненькой струйкой сбегает на мокрую шерсть кровь.
* * *Сэм Викарсон уселся на картонную коробку, в которую упаковывали вещи, и оглядел пустую уже комнату. Точнее, почти пустую: осталась кушетка — еще с тех времен, когда подкомитет въехал в это помещение. Переезд близился к концу. Исчезли столы, стулья, шкафы для хранения документов, как всегда исчезают подобные вещи, когда в них больше нет надобности.
Коробки были доверены Викарсону лично Тривейном. Председатель просил его проследить за их погрузкой в грузовик — тот самый, что должен доставить ценный груз к Тривейну, в Коннектикут.
Зачем, Господи Боже мой, они ему нужны?
Кому они вообще нужны?
Разве что шантажистам. И то едва ли. Досье по «Дженис индастриз» уже не представляло никакого интереса.
Те, другие, давно уже были перевезены из подвалов дома на Таунинг-Спринг, запечатаны в деревянные ящики с замками и оставлены под охраной. Насколько он понял, те досье отправились прямиком в подземелья Белого дома.
Выкрадены...
Они выкрадены Тривейном. Всеми ими...
Тривейн старался убедить их, что он ничего такого не делал, что он принял решение — как это он выразил-ся9 — «для всеобщего блага». Он забыл, что когда-то объяснял уже это решение другими словами: «синдром двадцатого столетия».
Да, выкрадены... Еще месяц назад Викарсон ни за что бы не поверил, что подобное возможно. Просто мысли такой не допускал!
Да, черт побери, теперь молодому человеку приходится подыскивать себе другое занятие.
А ведь у него был выбор. О Господи, а был ли? Тривейн позаботился о том, чтобы Викарсон получил предложения от ряда ведущих корпораций Нью-Йорка, включая и ту, где работал Уолтер Мэдисон. А потом возник еще Арон Грин: чтобы показать, насколько хорошее впечатление произвел на него Викарсон при встрече в «Уолдорфе», Грин предложил ему со следующей недели возглавить одно из подразделений его рекламного агентства.
Но самое лучшее предложение он получил здесь, в Вашингтоне, от человека по имени Смит, главы администрации Белого дома.
Что ж, неплохое начало.
Действительно, что может быть лучше Белого дома?
* * *Джеймс Годдард сидел на узкой жесткой кровати в тускло освещенной комнате. Он различал слабые звуки каких-то музыкальных инструментов — примитивный приемник, как, видно. Приемнику подыгрывала гитара. Музыкант явно был накачан наркотиками, уж Годдард-то в этом хорошо понимал.
Годдард не был пьяницей, но сегодня напился. В стельку. В одном из паршивых баров, открывающихся в самую рань, чтобы паршивые, с остекленевшими глазами пьяницы могли опохмелиться, прежде чем отправиться на свою паршивую работу. Если, конечно, она у них есть.
Он пристроился за одной из дальних стоек вместе со своими четырьмя бесценными портфелями и стал заказывать рюмку за рюмкой.
"Он ведь куда лучше всех этих завсегдатаев бара, пусть каждый знает! И поскольку он лучше, то и этот паршивый бармен ведет себя с ним по-особому: внимательно и с уважением. Хотя как иначе должен вести себя бармен, черт побери? Вокруг слонялись какие-то паршивые типы, но с ним они держались почтительно. Годдард заказал выпивку и для них тоже. Правда, сделал это отчасти вынужденно: бармен сказал, что нечем разменять стодолларовую бумажку.
Он намекнул бармену, что не прочь провести время с женщиной. А лучше с молодой девушкой. И хорошо бы с пышной грудью и стройными ножками. Да, конечно, с девушкой: зачем ему смотреть на обвисшую женскую грудь и слушать гнусавый, вечно на что-то жалующийся голос. Девушка же обычно щебечет о чем-то легко, беззаботно — если, конечно, вообще открывает рот.
И паршивый бармен в каком-то паршивом переднике тут же нашел для него несколько таких красоток. Он привел всех их к Годдарду — пусть сам выбирает. Годдард выбрал самую смелую: ту, что, расстегнув блузку, продемонстрировала ему свою восхитительную грудь. Просто выставила себя напоказ, да еще при этом хихикая.
Когда же девушка заговорила, то голос ее оказался мягким и мелодичным.
Ей очень были нужны деньги, и поскорее. Годдард не стал выяснять почему. Она сказала, что, как только получит их, тут же успокоится и подарит ему наслаждение, которое он будет помнить всю жизнь.
Если он даст ей денег, она отведет его в прекрасный дом на окраине Вашингтона, где он сможет остаться столько, сколько захочет, и где никто его не побеспокоит. Там есть и другие девушки — столь же обворожительные и с такой же пышной грудью... Да много чего еще.
Она села с ним рядом и провела рукой между его ног, а потом рука ее поползла выше, выше... Его жена никогда, никогда не дарила ему ничего подобного. И этот мягкий голос... Ничего общего с вечно раздраженным, полным ненависти ворчанием жены, с которым он мирится вот уже двадцать пять лет... И никаких жалоб, только тихая мольба...
Он согласился и показал ей деньги. Не дал, показал только, в конце концов, недаром же он важная шишка в системе «Дженис»!
Но прежде чем уйти с пышногрудой девушкой, ему нужно было кое-что купить. Паршивый бармен, услышав просьбу, слегка заколебался, но как только Годдард показал ему вторую стодолларовую бумажку, нерешительность его исчезла.
Старый, викторианского стиля дом оказался именно таким, как обещала девушка. Его провели в номер. Он сам нес портфели, не позволяя никому до них дотронуться.
Девушка действительно успокоилась и действительно пришла к Годдарду. Когда же все кончилось, когда он взорвался в блаженстве, напрочь забытом за прошедшую четверть века, она тихо удалилась: пусть он отдохнет.
Теперь Годдард уже отдохнул. Сидя на кровати, еще хранящей следы блаженства, он смотрел на стол, где один на другом громоздились портфели. Голый, в одних носках, он подошел к столу. Он точно помнил, в каком из портфелей его покупка, сделанная в паршивом баре: во втором сверху. Сняв первый портфель, Годдард положил его на пол и открыл второй.
На стопах документов и перфокарт лежал пистолет.
Глава 53
Итак, началось.
Эта обреченная земля, этот Армагеддон, грозящий всей планете, этот остров проклятых, где жадность вскармливает самое себя до тех пор, пока величайшее добро не превращается в величайшее зло. Поскольку сама эта земля принадлежит проклятым, обреченным.
