Иван Максименко - Persona Non Grata
— Это большой риск, Фарис. Там открытое пространство, с воздуха нас быстро вычислят, да и соседи могут увидеть.
— Если успеем незаметно выйти из окружения, у нас будет время, чтобы зайти в деревню. Они вряд ли ожидают, что мы посмеем туда сунуться. Да и скоро начнет смеркаться, в сумерках им труднее будет нас заметить.
— Ну, не знаю, Фарис, тебе видней. Только как бы мы в ловушку сами себя не загнали… Тьфу, я ногу натер.
— Еще немного походим и где-нибудь притаимся, вертолеты уже на подлете, — ответил Фарис и посмотрел в сторону горизонта. Пара вестлендерских вертолетов, заправившись горючим, возвращалась к холмам, чтобы продолжить охоту.
ЭПИЛОГ
Около полудня шестнадцатого августа
На безоблачном голубом небосводе, распростершемся над столицей Живицы, почти достигнув своего зенита, ярко светило жаркое солнце. По старой площади в самом сердце Поврилеца, вымощенной булыжником красноватого оттенка, в центре которой стоял декоративный фонтан османского стиля, со стенками из дерева и белого камня, с зеленой купольной крышей, по своей форме напоминая газетный киоск, толпами гуляли люди.
Туристы, которых было на удивление много, фотографировались на фоне домов с низкими пологими крышами из коричневой черепицы, построенных еще во времена, когда здесь хозяйничал турецкий султан, или кормили с руки бессчетное количество голубей, накидывавшихся обезумевшим ворохом на предлагаемый им бесплатный обед, другие сидели в тени под зонтами уличных кафе или наведывались в сувенирные лавки.
В стороне от этого столпотворения, под листвой большого дерева, в нескольких шагах от трамвайной остановки, стояли журналисты Петер Сантир и Алия Маленович.
— Я до сих пор не могу понять, как Абдулле удалось вырваться из окружения. И солдаты, и вертолеты за ним гонялись, а он все равно удрал. Как будто ему умышленно дали коридор.
— Не знаю, Петер, — пожал плечами Маленович. — Вряд ли ему умышленно позволили уйти. Иначе, зачем было вертолетам его обстреливать. Может, вестлендеры просто недооценили ситуацию и поэтому у них такой косяк вышел.
— Это тоже верно, — согласился Сантир.
— Они как будто по какому-то киносценарию действуют: проникли в деревню, зашли в дом, связали хозяина и тихо угнали машину. Хорошо хоть этого бедолагу в живых оставили.
— Я перед выходом увидел по телевизору, что их машину вроде нашли. Я только не понял, что там говорили.
— Да, Петер. Они на ней всего двенадцать километров успели проехать. То ли машина сломалась, то ли бензин кончился. И опять они мимо всех полицейских постов прошмыгнули. Как они при этом через минные поля прошли, тоже у меня в голове не укладывается. Никто пока не знает, где их искать.
— Они, наверное, хотят границу пересечь и попасть в Копродину.
— Это трудная задача, особенно, если им в Живице никто не помогает. До границы далековато, почти девяносто километров. В Копродине им было бы легче залечь на дно, да и наверняка у Абдуллы там есть какой-нибудь подельник. Говорят ведь, что он прихватил с собой большую сумму наличных. Ему будет, чем заплатить за помощь. Петер, а вы когда собираетесь лететь домой?
— Планирую лететь обратно восемнадцатого. Если, конечно, не будет никаких форс-мажоров. Кстати, Алия, я вас приглашаю к себе в гости, в Имагинеру. Серьезно говорю. Отдохнете маленько, прибавите приятных впечатлений, я вам покажу наши горы, сравните какие красивее, — улыбнулся Сантир.
— Эх, Петер, какие бы вы мне горы ни нахваливали, а я вам все равно скажу, что красивее балканских гор нигде на белом свете не сыскать, — грустно улыбнулся Маленович. — Только война их испортила да кровью запачкала. И чьей кровью? Нашей собственной. Видите — минарет возвышается на другом краю площади? А там, за домами, через квартал, православная церковь и синагога стоят. На другой стороне, через улицу, католическая церковь есть. Храмы стоят себе и стоят, друг другу не мешают и прекрасно уживаются, а вот люди, как они, не могут — нужно им было за оружие взяться. Каждый вспомнил про веру, про национальность, про то, что пятьсот лет назад его прадед не поделил что-то с прадедом соседа, и так далее. И что из этого вышло? А ничего и не вышло. Как только рухнул социализм, рухнули, и попытки всех в Югоравии уравнять и постичь мультинациональное единство, и мы сразу вцепились друг другу в глотки, как алчные братья, которые не могут поделить наследство умершего отца. Хотелось бы мне, Петер, чтобы вы сюда туристом приехали, а не как расследующий журналист. Чтобы не видели вы всего этого. Да и чтобы никто этого не видел. Но что поделать — история не терпит сослагательного наклонения. Что посеешь, то и пожнешь, не зря сказано. И вот на этом всем пепелище нам нужно будет строить новую жизнь, а ООН, НАТО и Вест Лендс будут строить нам демократию. Боюсь представить себе, как будет выглядеть эта демократия, когда они ее окончательно достроят.
— Я приеду сюда как турист, Алия, обязательно приеду, и не раз. Что же делать? Прошлое никак не переделать, мы располагаем только сегодняшним днем. Будем писать, говорить. Что мы еще можем сделать? Человек не учится на своих ошибках, да боюсь, он вообще не учится ни на каких ошибках. Нам остается только гоняться за правдой и надеяться, что ее кто-нибудь когда-нибудь услышит. Если бы наша работа была настолько бессмысленной, нам бы не мешали и не угрожали. Значит, наша мышиная возня не такая уж и бесполезная, как многие думают.
— Ладно, Петер, не будем все о плохом, да о плохом. Пусть у вас останется побольше хороших впечатлений о Живице, а то мы все про этих бандитов говорим. Вы сувениры купили уже?
— Нет, еще не успел.
— Ну, давайте тогда походим по магазинчикам, посмотрим, где что есть, а потом пообедаем, вы не все местные блюда еще перепробовали. Да и наше вино, как я заметил, вам пришлось по вкусу, — на лице Маленовича снова засияла улыбка.
— Я раньше думал, что мусульмане не дружат с алкоголем, — подметил Сантир.
— Здесь Балканы, тут все наоборот делается, — засмеялся Алия.
***Говоря о событиях, потрясших Балканы в начале девяностых годов двадцатого века, было бы ошибочно пренебрегать ими и считать их просто одним из давно пройденных и ни на что не влияющих событий, последовавших за окончанием Холодной войны.
Как на шахматной доске нет лишних фигур, так и распад Югоравии оказался ключевым элементом большой геополитической игры. Балканские войны были одним из главных факторов, позволивших Вест Лендс и их натовским союзникам окопаться на востоке Европы, создавая сеть плацдармов для дальнейшего покорения Евразии и создания нового мира, в котором правила определяли бы только они одни.
Вест Лендс спокойно можно было назвать современным аналогом Римской империи — у североамериканского государства тоже была мощная и современная армия, воюющая одновременно в нескольких точках мира, у ее экономики тоже не было конкурентов, благодаря вестлендерскому доллару, паразитировавшему на мировых рынках. Складывался интересный парадокс: чтобы поддерживать спрос на доллары за рубежом, Вест Лендс нужна была армия, способная моментально наказать каждого, кому вздумалось бы отказаться от использования зеленых бумажек, а зеленые бумажки были нужны для того, чтобы содержать эту дорогую армию.
Однако, чтобы империя продолжала существовать, ей нужно постоянно расширяться, но бесконечное расширение невозможно, по определению, так же, как мыльный пузырь раздувается до определенного объема, а потом лопается, поэтому любая империя, даже самая непобедимая, обречена потерпеть крах с самого своего возникновения. Так и Римская империя, достигнув абсолютного апогея, впоследствии погибла в огне и была похоронена на страницах истории.
Югоравия превратилась в опытный образец, наглядно показывающий характер будущих локальных войн. Войн, которые, якобы, ведутся во благо людей и мира. Войн, в которых, вопреки развитию так называемого высокоточного оружия, с каждым днем гибло все больше и больше безоружных людей. Бомбы и ракеты вообще имеют одну характерную черту, больше присущую человеческому нраву — они никогда не упадут, например, на какой-нибудь необитаемый остров посреди океана, по той простой причине, что там некого убить и нечем поживиться.
На Югоравии в 2000 году так же был впервые и очень успешно испробован метод так называемых «цветных» революций, позволявший мирным путем (там, где не было возможности использовать силовые методы) приводить к власти в странах бывшего Восточного Блока и СССР политиков, лояльных Вест Лендс. «Цветными» они назывались из-за того, что каждая из революций имела свой определенный символ яркого цвета — легко запоминающийся образ был нужен для того, чтобы при его виде у толпы сразу создавалась ассоциация с протестом, условный рефлекс, который должен был вести ее на площадь.
