Никита Филатов - Капитан Виноградов
— Нет! Не буду. — Владимир Александрович теперь счел за лучшее потянуть время.
— Почему? — оторопел следователь.
— По Конституции! Там в одной статье сказано, если помните, что никто не вправе заставить человека давать показания против себя… и своих близких.
— Против кого?
— Против родных и близких! А кто же мне роднее и ближе, чем я сам?
— Я могу идти пока? Перекушу… — подал голос паренек, все еще мявшийся в дверях.
— Я тебе сейчас сам кое-что перекушу! Мать… перемать, разтакую-разэтакую!
Это было не совсем то, что ожидал от своего начальника без вины виноватый оперативник в ответ на успешно выполненное поручение, но тем не менее он счел за лучшее исчезнуть.
— Ладно, Олегович… Успокойся.
— Успокойся!
— Подождите, мужики… — Момент был крайне деликатный, и Виноградов, решившийся подать голос, пытался не ошибиться ни в словах, ни в интонации. — Попробуйте… попробуйте просто так, для себя. Попробуйте проверить, что все в этом протоколе — правда! Бывает ведь? Дагутина сейчас допросите…
— Нашелся учитель, — скептически хмыкнул начальник розыска. — Мы сами разберемся, ты о себе подумай!
— А я о себе и думаю… Давайте сюда. — Владимир Александрович принял из рук следователя протокол, взял ручку и расписался:
— Вот! Теперь одно из двух.
— Ладно. Все равно, сам понимаешь, никто тебя сейчас отсюда не выпустит… Подожди, Родионова высвистаю — проводит до нашего буфета, хоть поужинаете. Пока твоего приятеля послушаем, а там посмотрим…
Охоту в этом году должны были открыть с большим опозданием. Да и грибы — не то, чтобы их совсем не было, но по-настоящему еще не пошли. Сезон черники, наоборот, закончился, поэтому лес отдыхал, пользуясь редкой возможностью пожить собственной, без людского скопления, жизнью.
Никогда не было. Почти никого…
— Надо же! Приятное с полезным.
— Да всего-то по пути… И не искал специально, ей-Богу!
На дне корзинки, в компании ярко-желтых и красно-коричневых сыроежек, перекатывался с боку на бок упругий, классических пропорций подосиновик.
— Эх, побродить бы еще! — отдал должное просыпающемуся азарту старичок, но сразу же оборвал сам себя: — Жаль. Очень жаль…
Седой хохолок его, не прикрытый ни капюшоном, ни кепкой, подрагивал в такт шагам. Куртка защитного цвета, сапоги… Чего неймется? Сидел бы себе давным-давно на пенсии, внуков воспитывал. Угощал бы зимой маринованными грибочками, помидорчиками с огорода…
— О чем задумался, супермен?
— Насчет вас, шеф! — Собеседник, когда не знал, что соврать, предпочитал говорить правду. Такой прием обычно себя оправдывал.
— Ну что же… думай! Это иногда полезно. Только в спину не стрельни сдуру, рано! Пока тебе без меня никуда, сгинешь в «шестерках»…
Спутник неопределенно перекатил с места на место могучие полукружья накаченных плеч — сейчас он был похож не на Ван Дамма и не на Знаменского, скорее напоминал симпатичного белобрысого дога. Только без хвоста и с «командирскими» часами на запястье.
— Комары не заели?
— Да не особо…
Если бы шеф поинтересовался, нравится ли ему в лесу, собеседник даже не знал бы, что ответить. Вот тут врать не имело смысла, а передать словами, что для него все это — просто особенность местности, на которой приходится выполнять поставленную задачу, подполковник бы вряд ли смог. Здесь было, конечно, лучше, чем в пустыне на жаре в пятьдесят градусов или, скажем, среди вонючих потеков городской канализации. Хотя в каждой ситуации есть свои плюсы и минусы, надо только уметь их учитывать.
— Правильно идем? А, Рэмбо?
— Да. Сейчас дорога будет… Вон!
Нарастая, приблизился рев мотора, и за деревьями промелькнул заляпанный грязью силуэт армейского вездехода.
— Смотрите-ка, раньше нас уезжает! — усмехнулся довольный собой старичок. — Неплохо потолковали…
Спутник рассчитывал на продолжение, но шеф вдруг поморщился, остановился, привалившись к березе, и потянул с ноги резиновый сапог.
— Носок, сбился, чтоб его! Помогите, а?
Глядя на согнутую в коленях, с опущенной головой фигуру подполковника, старик подумал, что, может быть, вот она, счастливая возможность — рубануть ладонью по обнажившейся полоске шеи, памятуя древнюю заповедь, что «лучший друг — первый враг»! Конечно, паренек был бесценный, с большими перспективами, но, во-первых, незаменимых у нас нет, а во-вторых, кто его знает, какие инструкции мог он привезти из Москвы…
Раньше старик убил бы, не рассуждая. Теперь — не стал.
— Спасибо.
— Не за что.
Из лесу выбрались прямо напротив припаркованной рядом с канавой «волги». Растормошили водителя:
— Вставай, обед проспишь!
Тот засуетился, раскладывая на полотенце консервы, курицу, разную зелень. Открыл термос, аккуратно пристроил рядом «маленькую» и стаканчики.
— Будешь, Рэмбо?
— Символически.
— Ну и я немного. А то — грех не принять на свежем воздухе…
О деле не разговаривали — ни за едой, ни потом, в машине.
— Может, тебя до города подвезти все-таки?
— Нет, спасибо, шеф. У станции высадите. На всякий случай. Билет на электричку есть, сойду за дачника.
— Как знаешь! — не обиделся собеседник. Действительно по обе стороны от железной дороги понастроили в последнее время садоводств, и полувоенное облачение русоволосого ни у кого удивления вызвать не могло. — Трогай…
Вскоре, когда появились первые, нежилые пока еще домики, дома и домищи потянувшихся назад, к земле, горожан, они распрощались. Не надолго — ситуация стремительно двигалась к кульминации и встречаться приходилось все чаще…
— Вот ведь, брат, дела какие!
— Будьте-нате! Вообще уже…
Виноградов не первый уже раз подивился исключительной способности русского языка передать всю безграничную гамму чувств и переживаний человека одной-двумя фразами. Каждая реплика диалога, взятая по отдельности, начисто лишена информативности, но комментарии не нужны… Они даже вредны и подчас только искажают смысл.
— Метро-то работает еще?
— Пока — да! Успеем.
— Могли бы в порядке культуры обслуживания по домам развести, как считаешь? Если уж не посадили.
Владимир Александрович пожал плечами — сутки еще не кончились, а он уже опять выходил на свободу из «казенного дома». Еще немного, и это может превратиться в дурную привычку.
— Ты к себе?
— А куда еще? Хватит, погулял! — Чувствовалось, что Борис последние несколько часов неотвратимо трезвел и наливался злобой. — Слышь, Саныч… у тебя деньги есть?
— Немного.
— Одолжи десять тонн? Душа горит!
— Может, не стоит? Завтра опять сюда тащиться…
— Саныч, не жмись! Если я сейчас на грудь не приму — все, пишите письма. Первого же встречного мента урою. Или сожгу, блин, Большой Дом к едрене фене!
Это было серьезно. Виноградов решил пожалеть органы внутренних дел и потянул из кармана бумажник:
— Семь тысяч есть. Хватит? Мне только на дорогу остается.
— Во! То, что надо… Ты же меня знаешь? — Деньги утонули в его боксерской лапище, но Дагутина внезапно осенило:
— Слу-ушай! Давай возьмем водочки, на зуб чего-нибудь — и к тебе. Посидим, переночуем… Поговорить-то все равно надо?
— Надо, конечно, но…
— Да мне что до дому тащиться, что на твою Ржевку! Заодно помоюсь хоть, побреюсь. — Увлеченный невесть откуда возникшей идеей, Борис стал недоступен какой-либо информации извне. Ему и в голову не приходило, что могут у Виноградова быть какие-то свои планы, дела, да и просто желание побыть одному… Владимир Александрович достаточно часто замечал такую сосредоточенность на самих себе у беременных женщин и начинающих алкоголиков. — Пожрать найдем?
— Вряд ли.
— Ах да… Ты же сытый.
Это сказано было таким тоном, что Виноградов застыдился. И беспричинно, вроде бы, и — не совсем!
Тогда действительно сценка получилась идиотская. Совместная трапеза, как и постель, поневоле сближают, поэтому из милицейского буфета Владимир Александрович возвращался если и не под ручку с лейтенантом Родионовым, то уж во всяком случае не под конвоем: договаривая что-то забавное, пустое, они не торопясь миновали лестницу — и лицом к лицу столкнулись с Дагутиным. Бывший полутяжеловес, один из лидеров сыщицкого профсоюза и постоянный партнер Виноградова по преферансу стоял, прикованный наручником к батарее, чуть ли не посреди коридора — в компании хорькообразного мужичка с повадками уркагана и рожей негласного сотрудника милиции. Дагутина, очевидно, выставили из кабинета «проветриться», пока следственно-оперативная группа подготовит следующий тур вальса, — и столько в его глазах было яростного недоумения, что Владимир Александрович почти подавился непрожеванной как назло на ходу пятисотрублевой булочкой с маком.
