Олег Маркеев - Неучтённый фактор
Прибор сменил мерное урчание на нарастающий низкий гул. Со дна цилиндра всплыл золотистый диск. Покачиваясь сверкающей острой гранью, стал подниматься выше и выше, пока не замер, дрожа, на уровне ладоней Якова.
Гул стал еще ниже. Диск качнулся, потом стал вращаться, быстрее, еще быстрее, пока не превратился в тонкую дрожащую золотистую нить.
– Все. Я его ч у в с т в у ю. – Голос Якова стал неживым. – Дайте команду, пусть начинают.
Он обернулся к Александру, и тот вздрогнул. Лицо Якова изменилось. Черты оплывали, как восковая маска от огня.
Преторианцы
Сердце ухнуло вниз, звон в ушах сменился тишиной.
Скворцов, борясь с надвигающимся оцепенением, отчаянно сжал стакан. Вода в нем дрожала мелкой зыбью. Почему-то от нее вдруг пахнуло затхлым болотом, хотя он знал, нет чище в Москве воды, чем эта.
Он прислушался к себе. Тело жило собственной жизнью. Кто-то влез в него, как в чужой костюм. Он был ловким и уверенным в себе. Он приказал, и рука Скворцова поплыла вниз, стакан тихо тренькнул о бок графина.
Его п о в е р н у л и и т о л к н у л и к сейфу. Скворцов отчаянно борясь с жаркой волной безумия, прижался лбом к холодному металлу. Рука сама нырнула в карман и достала связку ключей. Он попытался сопротивляться чужой воле, она тут же отступила. Он было обрадовался, но в сознание ворвался рой видений, закружил, застилая глаза…
Сердце забилось, словно по нему замолотили острыми палочками. Всплыло, разрослось и ожило видение: тонкий профиль Аси, а рядом белесый дряблый живот, белые спортивные шорты, сбитые к коленям, блаженная и одновременно глумливая улыбка на рябоватом лице. Лицо до боли, до кровавых кругов перед глазами знакомо.
Рубцов шулерским неуловимым движением смахнул фотографии со стола. Встал рядом, заглянул в глаза.
– Держись, парень. Забудь. Ее не было. Фотографий не было. Забудь, вырви из сердца, не ищи ее. Себе дороже. Кобеля нашего знаешь. Забудь!
– Когда снимали? – простонал Скворцов.
– Сегодня. Главное, жива. Видал, в теннис играет. Все у нее лучше всех.
Скворцов царапнул по гладкому холодному металлу ногтями. Хотелось выть, перебить все, что подвернется под руку. Этот чужой в нем был спокоен. Он наблюдал за ним, ждал, когда уляжется волна отчаянья. Скворцов почувствовал, что он не чужой, он друг. Всепонимающий и молчаливый, каким и должен быть друг.
«Что мне делать? Как жить?» – спросил он его.
Вместо ответа тот рукой Скворцова вставил ключ в скважину и отпер стальную дверцу.
Скворцов слабо улыбнулся и вытер жгучую испарину. Это был его последний самостоятельный жест. Дальше он двигался, полностью доверившись тому, кто поселился внутри него…
* * *
Ночной дежурный по приемной кивнул вошедшему Скворцову.
– Не спишь, бедолага! – Это была дежурная шутка.
Только сейчас Скворцов понял ее подлый двойной смысл. За неделю до исчезновения Ланы его зарядили на ночные дежурства по комнате связи.
"Суки! Отмечали годовщину воцарения Первого. Велели привести "боевых подруг". Лана не жена, но я, дурак, потащил. Как же, Кремль, блядь! Первый приперся выпить стакашку с особо приближенным офицерьем. Наверно, тогда, собака, глаз положил! А этот знает?"
– Воскобойников, что ты вечно улыбаешься?
– Скворец, не задавай глупых вопросов. Еще Петр Первый наставлял, что подчиненный должен иметь вид бравый и туповатый, чтобы умом своим начальство в смущение не вводить. У тебя точно что-то срочное, а то у него Филатов сидит. Матюгаются второй час.
– Срочный пакет из ЦУПа. Лично в руки.
Опять багровая волна хлынула к глазам. Скворцов скрипнул зубами.
Войскобойников понял это по-своему, согнал с лица сладкую улыбочку, нажал кнопку селектора.
– К вам офицер связи, господин президент.
В селекторе зашуршало, голос Первого, усиленный динамиком, больно резанул слух.
Скворцов покачнулся от резкой боли в сердце и не расслышал его слов.
Воскобойников, крякнув, встал, обошел стол и привычным движением потянул на себя тяжелую дверь.
* * *
Филатов задохнулся от возмущения.
– А почему я это последним узнаю, как рогатый муж?
– Значит, плохо работаешь! Три года подряд действует программа, а ты – ни уха, ни рыла. Выходит, у Старостина безопасность лучше работает, чем твои стукачи.
– Погоди, погоди… Так это не его инициатива?
– Повторяю для тупых – это государственная программа. Проведенная в интересах государства на базе Движения. – Первый тяжко вздохнул – Ну не брать же мне на себя ответственность за то, что мы населению психотропные вещества скармливали.
– Водки вам уже мало?
– Блин, да я тебе уже сказал: психотропные вещества повышают внушаемость! Чтоб ты знал, в Рейхе их немцам подмешивали с сорокового года. Думаешь, они такие тупые и исполнительные были, потому что Геббельса слушали? Фиг там! Одного Геббельса мало, когда Берлин англичане бомбят каждый день. А бомбили их, между прочим с сорокового года. Какой там, нафиг "поход на Восток" в таких условиях. Однако верили. И верили, блин, даже когда наши по Рейхстагу из гаубийц долбили!
– Значит, вот откуда у нас всенародная любовь!
– А ты думал!
Филатов посмотрел на документы, рассыпанные по столу.
– Если я правильно понял, ордера на арест Старостинских соколов ты утверждаешь?
– Повесим всех собак на Карнаухова. И то, если вспывет дермецо. А чтобы не всплыло, ты, давай-ка, займись этим вопросом. Возьми на личный контроль.
– Поставки наркотиков в страну или их добавление в жратву?
Филатов оглянулся на открывшуюся дверь.
* * *
Воскобойнико вернулся к столу. Нажал кнопку, спрятанную под медной бляшкой ручки верхнего ящика. Щелкнула пружина, и выехало потайное отделение ящика. Он поборол соблазн сразу же взять в руки то, что уютно лежало на черном сукне.
Развернул кресло, освобождая проход к дверям. Оставалось несколько мгновений, еще можно было проиграть в уме каждое движение.
* * *
Скворцов смотрел на крупные оспины на лице Первого. Зрение так обострилось, что он даже заметил два непробритых волоска, торчащие на подбородке.
– Тварь! – выдохнул он, вложив в слово всю накипевшую ярость.
– А ? – Первый недоуменно поднял на него глаза.
* * *
Когда грохнул третий выстрел, Воскобойников уже был в тамбуре, ногой распахивая дверь.
Скворцова увидел сразу. Тот стоял вполоборота к длинному столу. Триколор за президентским креслом был заляпан красно-желтым месивом. Самого Первого он разглядел, только когда нырнул вправо и встал на колено. Рубашку Первого залило красным, лица практически не было.
«Порядок», – подумал Воскобойников, беря на мушку Скворцова.
– Стой! Бросай оружие!
Грохнул выстрел.
* * *
Он нажал на курок еще раз.
Из груди Первого вырвался кровавый фонтан.
Такая же красная муть залила глаза Скворцову.
… Лана бежала по песку, отчаянно размахивая над головой руками. Толстый шмель, нудно гудя, пикировал, стараясь зарыться в русые растрепавшиеся волосы.
Он уже входил в воду, когда услышал ее крик: «Стой!»
Сделал шаг ей навстречу, раскинул руки, готовясь при нять ее жаркое тело, но шмель, взвыв, перелетел через ее голову и врезался ему в переносицу.
От удара и жжения между глаз он оступился. Переносье налилось тяжестью, слепота залила глаза. Он покачнулся и рухнул в воду. Она была теплой и невесомой…
* * *
Воскобойников, держа пистолет двумя руками, подбежал к повалившемуся на пол Скворцову. Ногой выбил пистолет из скрюченных пальцев.
Филатов закатил глаза и грохнул лысой головой о стол.
– Блин, только не это! – простонал Воскобойников.
Филатов повернул голову и сразу же засучил ладонями по столу, пытаясь вместе с креслом отъехать подальше от вида развороченного тела Первого, но потные ладони лишь скользили по полированной поверхности, оставляя влажные полосы.
С великим трудом Филатов оторвал себя от стола и отвалился на спинку кресла.
– Ради бога, – как можно спокойнее сказал Воскобойников, – только не падайте в обморок. Вы мой единственный свидетель. Держите себя в руках. Все уже кончилось. Сейчас придут люди, вам окажут помощь. Вы целы, и слава богу!
Он заметил красные и жирно-желтые бисеринки на лацканах пиджака Филатова, но промолчал.
«Скажешь, что мозгами презика забрызгало, он точно завалится в обморок!»
* * *
Фараон
Яков пил вино мелкими птичьими глотками. Расширенные до предела глаза уставились в одну точку.
– Вот сюда. – Дрожащими пальцами он провел по переносице, будто стирал капельку пота.
Холмогоров выключил прибор. В комнате повисла гнетущая тишина.
