Алекс Тарн - Эль-Таалена
На туалетном столике зазвенел телефон. Гейлин бросился животом на кровать и, болтая ногами, снял трубку.
«Але-але…»
«Алло! Мистер Гейлин?»
Настроение у Йоси мгновенно испортилось. На другом конце провода был лорд Мойн, мерзкий старикан, шовинист и гомофоб. Увы, по совместительству лорд председательствовал в Европейской комиссии за демократический Израиль при Совете Объединенной Европы и от него напрямую зависело выделение средств на нужды красивой йосиной жизни. Так уж получилось…
«Да… — напряженно ответил Гейлин. — Рад вас слышать, ваша светлость.»
«Черта с два ты рад! — насмешливо проскрипел Мойн. — Надеюсь, я не помешал твоему макияжу?»
«Чтоб у тебя задница заросла!» — мысленно пожелал своему собеседнику Йоси, а вслух сказал, стараясь звучать как можно солиднее:
«Вообще говоря, вы действительно несколько не ко времени, лорд Мойн. Я как раз готовлюсь к параду.»
«К параду? Это в честь чего же? Только не говори мне, что евреи одержали какую-то победу.»
Гейлин жеманно рассмеялся и сделал ручкой.
«Ах, что вы, что вы, дорогой лорд! Какая победа? На этот счет вы можете быть совершенно спокойны — ваш покорный слуга и другие верные друзья Европы не дадут такому случиться… Я говорю о другом параде — параде мира и гордости, о чудесном празднике с радужными флагами, с торжественными шествиями геев и лесби…»
«Ладно, ладно… — грубо перебил Мойн. — Не думай, что мне интересны твои заднепроходные шествия. Ты лучше объясни, почему до сих пор не готов финансовый отчет? Опять проворовался?»
Гейлин обиженно и в то же время виновато шмыгнул носом. Эти проклятые финансовые отчеты были его постоянной головной болью. Конечно, некоторую часть деньжонок Йоси ээ-э… ну в общем… да… но в конце концов, разве не имел он право на какую-никакую награду за свою неустанную деятельность? Разве красивая шмотка тут и там, тачка с мужественным усатым водителем, вилла с мужественным усатым телохранителем… разве все это не стоит денег? Стоит и еще как! Проклятые европейские бюрократы! Пусть еще скажут спасибо, что Йоси берет так мало на собственные нужды, вбухивая львиную долю в организацию идиотских демонстраций и конференций.
Попробовали бы сами согнать на огромную площадь одуревших от марихуаны пофигистов-пацифистов! Вот вышли бы, просто так, ради интереса, на улицу в своем драном Брюсселе да и проверили бы — готов ли кто-нибудь набить им косяк задарма или нет? Дудки! Разве что писающий мальчик в руку надует. А тут надо целую демонстрацию обслужить… Пофигистам по затяжке не дашь — фиг они в следующий раз соберутся. А рок-музыкантам забашлять? А автобусы нанять для киббуцных лентяев? Это ж денег прорва! А реклама? А газетчиков купить? А телевидению заплатить? Эх…
«Так что с отчетом-то?» — прервал Мойн течение невеселых йосиных мыслей.
«Отчет, отчет! — заверещал Йоси, потеряв самообладание. — Да вы мне всю плешь проели со своим отчетом! Работать не даете! Будет вам отчет… вот разгребусь чуть-чуть и сделаю.»
Выдав эту чересчур независимую тираду, Гейлин испуганно замолчал, ожидая жесткой отповеди. Обычно лорд Мойн не терпел подобных вольностей. Но на этот раз, в противоположность йосиным опасениям, старик предпочел сбавить обороты.
«Ладно, — примирительно сказал он. — Так уж и быть, подождем. Но — услуга за услугу. Придется тебе кое-что разнюхать. Лично для меня.»
Мойн помолчал, как бы подчеркивая важность последующего разговора и внушительно продолжил:
«Из Санкт-Петербурга вышел груз в Хайфу, морем. Пять контейнеров с необработанным лесом, именуемым на профессиональном жаргоне „березовый швырок“. Порт приписки судна — Джорджтаун, идет под флагом Малайзии, команда русская, название арабское — „Эль-Таалена“. Получатель — Грегори Задов, город Ришон-ле-Цион. Я хочу, чтобы ты дискретным манером разузнал что к чему: кто он, этот Грегори, на кой черт ему сдались березовые чурки, и какую пакость весь этот балаган прикрывает. Даю тебе три дня.»
Гейлин слушал, наливаясь гневом. Неожиданная уступчивость, проявленная собеседником минуту назад, настроила Йоси на агрессивный лад.
«Вы меня с кем-то путаете, лорд Мойн, — сказал он с достоинством, возмущенно отклячивая попку и с удовольствием глядя на себя в зеркало. — Йоси Гейлин — борец за мир и за права сексуальных меньшинств, а не шпион. Йоси Гейлин — признанный лидер влиятельной израильской партии, а не агент Евросоюза. Так что я бы по…»
«Молчать! — яростно заорал Мойн. — Молчать, ты, жирный зажравшийся коксинель! Забыл, кто ты есть? Забыл, кому ты обязан? Так я ведь напомню!..»
Йосина душа рухнула из попки, где она пребывала обычно, прямиком в пятки. У лорда Мойна и впрямь было о чем напомнить.
«Нет-нет… — поспешно забормотал Гейлин. — Вы меня неправильно поняли, ваша светлость. Я, со своей стороны, конечно же, только рад… да о чем речь… да я… да мы…»
«Да я… да мы… — передразнил его старик. — Смотри у меня, подлец! Еще раз позволишь себе такое — уволю к чертовой матери! Думаешь, на твое место других желающих не найдется?.. Не агент он, видите ли… а кто ж ты, по твоему? За что деньги берешь? Чей хлеб жрешь, пидор?»
Йоси скривился от грубых слов, но надо было срочно выправлять ситуацию.
«Ваш… конечно, ваш… — покорно признал он. — Все сделаю, все… клянусь честью…»
Лорд рассмеялся противным дребезжащим смешком, похожим на кашель.
«Чем-чем? Честью?..» — Он выдал еще несколько полузадушенных кхеков и, не прощаясь, повесил трубку.
Йоси еще некоторое время постоял, сжимая в руке розовый, украшенный кокетливыми кружавчиками телефон, будто недоумевая: как это из столь приятного на вид предмета могут исходить столь неприятные вещи? Затем он осторожно положил трубку на рычаг и принялся задумчиво расхаживать из угла в угол. Проходя мимо зеркала, он каждый раз поглядывал на себя, сначала скорбно и обиженно, затем скорее томно, чем печально, а под конец уж и вовсе одобрительно и задорно. Все-таки насколько помогает человеку вид его собственной симпатичной попки! Поправив таким образом настроение, Гейлин позвонил своему близкому другу Урино Гавнери и изложил суть дела.
Гавнери слушал, да. кая настолько рассеянно, что под конец Йоси не выдержал.
«В чем дело, Урино? — обиженно спросил он. — Ты совсем не слушаешь своего закадычного дружочка.»
Гавнери виновато вздохнул:
«Извини, Йоси. У нас тут большие проблемы, голова напрочь забита. Извини. Что ты конкретно от меня хочешь?»
«Да я ж тебе об этом уже десять минут кукую. — изумился Гейлин. — У тебя, я знаю, есть люди в полиции… да что там в полиции… повсюду. Пусть навестят этого Грегори, пощупают. Скорее всего, ничего там нет… я бы и не просил, да европейцы, суки, пристали, как с ножом к горлу: проверь да проверь. Вот ты и проверь, ладно?»
Гавнери снова вздохнул:
«Европейцы… с ножом… березовый швырок… Мне бы твои заботы, Йос. Ладно, посмотрю. Как фамилия, говоришь? Задов?»
Он черкнул что-то на листке бумаги, положил трубку и повернулся к Рахели. Та сидела у компьютера и, плотоядно урча, писала разоблачительный донос в центральную газету.
«Совсем сдурел Гейлин, — сказал Урино жене. — Представь себе, просит проверить, кто именно получает здесь необработанный швырок. Дел невпроворот, а теперь еще разыскивать этого ришонского банщика. Ну хочет он дрова из России выписывать, так что? Совсем сдурели.»
Рахель кивнула, продолжая бойко выцеливать клавиши. Вдруг рука ее замерла на полпути. Она обернулась к мужу.
«Дрова? Здесь все сауны на электричестве… Урино…»
Гавнери смотрел на нее остановившимися глазами. Челюсть у него отвисла, и длинный красный язык свешивался изо рта, как огонь из зажигалки поэта Вознесенского, близкого друга тихих чеченских чабанов.
Часть 5
«Вроде здесь, — сказала Мила, останавливаясь у входа в пассаж районного торгового центра, более напоминающий подворотню. — Теперь говори по-русски. Только будь другом, не зови меня Фатьмой.»
«О'кей, — согласился Брандт, перешагивая через толстого ленивого кота, невозмутимо вытянувшегося на прохладном полу поперек прохода. — Будешь Людмила. Ну а я, понятно, Руслан.»
В пассаже не было ни души. Они прошли несколько метров вдоль слепых витрин пустующих лавок и оказались перед небольшим — два на полтора — окном, на котором крупными неровными буквами значилось: «У Гриш» и пониже, помельче: «и настоящая русская баня».
Крупная надпись была полна внутреннего драматизма. Видимо, художник приступал к работе полным сил и желания осчастливить человечество великим шедевром рекламного искусства. Поэтому буква «У» вышла большой, уверенной и ужасно оптимистической. Закончив с разгона букву «Г», график нежданно-негаданно обнаружил, что, если он будет продолжать в том же духе, то места, пожалуй, не хватит, и придется идти на компромисс. Таким образом, следующие две буквы, а именно: «ри» хранили явный отпечаток мятущегося артистического сознания, вынужденного втискивать себя в тесные обывательские рамки. Буква «ш» знаменовала собою кульминацию творческого конфликта художника с косной средой, ибо сразу же вслед за нею шел оконный переплет, и пространства для несчастной последней «и» решительно не оставалось. Но, как это часто случается с истинными творцами, сопротивление тупого материала, ударившись, как кремень, об огниво артистического таланта, высекло искру гениальности. Не убоявшись революционности своего решения, художник смело перенес заблудшую букву из верхней надписи в нижнюю, обеспечив таким образом не только обыденную смысловую, но и глубинную метафизическую связь между ними.
