Андрей Константинов - Расследователь: Предложение крымского премьера
Обнорский вышел из подъезда. Хлопнула дверь на пружине. Светило солнце, и кружился мелкий, искрящийся снег. Он сделал несколько шагов по тротуару, обернулся и посмотрел на окна… Галина стояла у окна и зажимала рукой ворот халата.
— О'кей? — шепнул он.
— Йес, — ответила она.
Андрей быстро пошел прочь. На Крещатике он тормознул такси.
— Куда? — спросил водитель.
— Домой.
***Андрей сидел уже в зале аэропорта, когда позвонил полковник Перемежко.
— А вы большой шутник, Андрей Викторович, — сказал Перемежко.
— Не скрою, люблю пошутить, — ответил Обнорский.
Что означают слова Перемежко, он еще не знал, поэтому ответил нейтрально.
— Однако в результате вашей шутки я попал в идиотское положение.
— Да что такое, Василий Василич? — озабоченно спросил Андрей.
Перемежко бросил кому-то: — Я занят, зайдите позже. — И — Андрею:
— Я ведь по вашему совету сгонял двух оперов в Таращу… не ближний свет, Андрей Викторыч.
— И что? — спросил Андрей.
— И даже — дурак старый — доложил начальству: есть серьезная оперативная информация, что Горделадзе похитили люди Отца, держали в Тараще, в помещении моторного завода. Горделадзе оставил записку на стене… Начальство мое очень обрадовалось.
— И что? — снова спросил Андрей.
— Информация не подтвердилась, Андрей Викторович, — ядовито произнес полковник.
— Вы хорошо смотрели? — спросил Обнорский, понимая, что говорит совершенно не то, что следовало бы. — Вы не ошиблись? Вы в том помещении смотрели?
— В том, в том… Хорошо смотрели. Надписи нет.
— А, черт! Она была… вы мне не верите?
— Я вам верю, — устало сказал полковник. — В том самом месте, которое вы указали, несомненно что-то было… Но по поверхности этого кирпича кто-то прошелся зубилом. Аккуратненько так зубильцем: тюк-тюк. Теперь там только красный кирпич да горстка кирпичной крошки на полу.
Андрей выругался. Сидящая рядом с ним женщина покосилась на него.
— Извините, — буркнул Андрей. — Василий Василич, — сказал он Перемежко, — я и мой сотрудник Родион Каширин можем дать письменные показания, что видели текст на стене своими глазами…
— Спасибо. А толку-то? Фотографировать надо было, Андрюша. А еще правильней сразу за руку привести туда сотрудника прокуратуры. А теперь-то? Даже если я найду человека, который эту надпись уничтожил и даже заставлю его дать показания… ну и что? На экспертизу мне предъявить нечего… Эх, Андрей Викторыч!
Обнорский подумал: «Вот и все. Точка. Последняя точка в „деле Горделадзе“. Поставлена она зубилом…»
Он ошибся, точка была не последней — «дело Горделадзе» напомнило о себе год спустя…
Эпилог
Ворон наорал на помощника и выгнал его из кабинета… Он был раздражен сверх всякой меры. Уже месяц его доставали журналисты. Доставали по-черному, до самой печени. И все из-за этого сраного особняка. Ворон достал из бара бутылку «Чивас Ригал», налил половину фужера и выпил одним махом. Бросил в рот соленый орешек… Как работать? С кем работать? Не помощники, а мудозвоны! Сказано было всем русским языком: с прессой нужно работать, материалы давать только своим. Остальных гнать в шею… Русским языком сказано: Кагаеву, сучку, на пушечный выстрел не подпускать. Так нет! Опять за ней не уследили. Ворон подошел к окну, распахнул створку, и в прохладный кондиционированный воздух ворвалось жаркое дыхание крымского июля. Раздраженно он снова закрыл окно.
На столе за спиной зазвонил телефон. По этому аппарату могли звонить только свои. Леонид Ворон обернулся, подошел к столу и снял трубку:
— Алло.
— Привет, Ленчик, — сказала трубка. — А ты чего такой злой?
— А-а… это ты? Привет… Да я не злой, просто достала блядь одна.
— Ну без блядей тоже, знаешь, не в кайф… Нужны бляди-то, — с усмешкой сказал звонивший.
— Да она не в том смысле блядь… Она такая блядь… Журналистка, короче. Обосрала меня на телевидении с ног до головы. Врубаешься, киевлянин?
Голос в трубке рассмеялся и ответил:
— Так это, наверно, Елена Кагаева? По поводу твоей скромной хижины, Ленчик?
— Она, сучка драная… Лучшая журналистка Крыма! Што б ей болт на лбу вырос!
Киевлянин снова засмеялся, потом сказал:
— Не любишь ты свободную прессу, Леня… нехорошо. А ты головенку-то иногда включай. Ты же у нас в Крыму главный коммунист.
Ворону очень хотелось послать киевского чиновника куда подальше, но позволить этого он себе не мог.
— Да я… — начал было Ворон, но киевлянин оборвал:
— Ты, Ленчик, назначен у нас главным большевиком в Крыму. Тебе по положению должна быть присуща большевистская скромность и где-то даже аскетизм… А ты, щусенок, отгрохал себе особняк стоимостью пять лимонов зеленью… Ай, хорошо!
— Два лимона, — процедил Ворон.
— Всего за два? — оживился киевлянин. — Так это же в корне меняет дело, Леня. Ты так и объясни своему электорату: я, борец за права пролетарьята Леонид Ворон, построил себе особнячок всего за два лимона зеленых… Они поймут, Леня. Обязательно поймут.
— Да ладно тебе… ты за этим звонишь?
— Нет, не за этим. Я тебе, мудаку, подарок хочу сделать…
— Какой? — озадаченно спросил Ворон. В словах киевлянина он заподозрил подвох.
— Я для тебя лицензию на отстрел пушного зверя достал.
— Да ты что? — выдохнул Ворон.
Киевлянин рассмеялся. Лидер крымских коммунистов Ворон давно уже хотел свалить премьера Соболева. Да все не получалось. Ворон был старый и опытный интриган, закаленный в тайных обкомовских игрищах. Он умел душить противников, откручивать им головы и сжирать вместе с костями… Но с Соболевым у него ничего не получалось. Премьер стоял крепко, компромата на него не было, и все попытки Ворона оказывались несостоятельны.
— Да ты что? — выдохнул Ворон. — Шутишь?
— Ни х… себе шутки!
— Точно?
— Точно, Леня, точно.
— Как тебе удалось?
— Каком кверху, Леня. Провел я с Папой соответствующую работу… под звон бокалов… Теперь можешь пустить Соболя на воротник.
— А если не выйдет? — осторожно спросил Ворон. — Я ведь уже не раз пытался его освежевать…
— Теперь выйдет, — ответил киевлянин, — я серьезную работу провел… Папа уже готов. Во всех смыслах.
Ворон понял и рассмеялся. Киевлянин тоже хохотнул и продолжил:
— Так что можешь ставить капканы на Соболька… А я тебе в помощь твоего тезку подошлю. Перетрете там с Отцом, кого и как подмазать…
— М-да, расходы немалые, — сказал Ворон. — Да и Отец свою долю потребует… Это ж, бля, такой насос!
— Так может мне отозвать лицензию-то? — ядовито спросил киевлянин. — Это ведь недолго. Похмелю завтра Папу, скажу: на х… нам Ворон? Давай, Данилыч, оставим Соболя. Он честный мужик, три года уже Крым тянет… а, Леня?
— Да ладно тебе… присылай Отца. Забьем Соболька — я твой должник. Не забуду.
— Да уж не забудь, пришли вагончик зелени, — сказал киевлянин и засмеялся.
От выпитого виски и открывшихся перспектив Ворону стало жарко.
***Прошел почти год с того дня, как пропал Горделадзе. За этот год произошло очень много разных событий, и Андрей уже начал забывать свои киевские приключения… В Питере стоял теплый и сухой сентябрь, темой номер один была атака на нью-йоркские небоскребы.
Вечером двенадцатого сентября Обнорский играл на бильярде в клубе «Шаровня» со своим постоянным партнером, приятелем и издателем Игорем Д. Играли и разговаривали о терроризме… Двенадцатого сентября все говорили о терроризме.
У Обнорского зазвонил телефон. Он чертыхнулся, положил кий и взял трубку;
— Алло.
— Здравствуй, Андрей Викторович, — произнес голос Соболева.
— Сергей Васильевич! — обрадовался Обнорский. — Ты что? Ты — откуда? Ты в Питере?
— Нет, Андрюха… я у себя, в Крыму.
— Вот елы-палы. А я думал: встретимся.
— Встретимся, если прилетишь. Помнишь, я тебя еще в ноябре прошлого года приглашал?
— Ну как же? Конечно, помню.
— Тогда в чем дело? Сентябрь в Крыму, господин расследователь, это — сказка. Прилетай, Андрей. Мы с Валей тебя ждем… Хоть на недельку сможешь вырваться?
— Да я-то смогу, — ответил Андрей. — А вот как ты, занятой государственный человек?
— А я теперь свободен, — сказал Соболев весело.
— Как свободен? Я не понял: что значит «свободен»?
— Прилетишь — расскажу. Когда тебя ждать?
Обнорский прикинул в уме список неотложных дел и решил, что слетать на три-четыре дня можно… надо же иногда и отдыхать.
— Через неделю прилечу, — сказал он.
— Отлично, — ответил Соболев. — Мы с Валентиной тебя ждем.
Андрей сложил трубу и взялся за кий.
— Твой удар, — сказал Игорь. — Фартит тебе сегодня, Андрей.
— Фартит, — согласился Обнорский, ударил и не забил явно забойный шар… Он вспомнил слова Соболев: «Я теперь свободен…» И голос, которым он это сказал… веселый голос. Странно — веселый голос… да нет, вовсе не веселый голос. «Я свободен теперь…» От чего?
