Роберт Ладлэм - Тривейн
— А почему бы и нет? Разницы никакой.
— Потому что это приказ Галабретто! Разница большая. Мы все время должны знать, где он и с кем встречается.
— Дерьмо все это. Контракт вступает в силу только в Огайо, в Акроне. Там мы его и подцепим.
— Если Уильям Галабретто велел пасти его, значит, надо пасти. Я работал с его свояком. Вспомни-ка, что с ним случилось.
* * *Посол Уильям Хилл остановился перед висящей на стене его кабинета карикатурой в рамочке. На ней красовался тонконогий Большой Билли — кукольник, держащий за ниточки крохотные модели бывших президентов и секретарей. Кукольник улыбался, довольный тем, что марионетки послушно пляшут под выбранный им мотив. Ноты порхали над его головой.
— Знаете, господин президент, лишь через год после того, как появилось это безобразие, я узнал, что это за мелодия!
Президент, удобно устроившись в тяжелом кожаном кресле — его излюбленное место во время визитов к послу, — громко расхохотался.
— Ваш друг художник не очень-то нас щадил. Все норовил кольнуть побольнее. Насколько я помню последнюю строчку песенки, там говорится о том, как «все падают ниц».
— Ну, это было давно. Вы тогда не входили даже в сенат. Так или иначе, он бы никогда не рискнул изобразить здесь вас. — Хилл сел напротив президента. — Кажется, именно здесь сидел Тривейн, когда заходил к нам в последний раз.
— А вы уверены, что не в кресле? Меня ведь тогда с вами не было?
— Нет, я помню точно. Как и большинство здесь бывающих, он избегал кресла: боялся показаться бесцеремонным.
— Похоже, теперь он справляется со своей стеснительностью...
Зазвонил телефон.
— Очень хорошо, мистер Смит, — снял трубку посол. — Я скажу ему спасибо.
— Джек Смит? — поинтересовался президент.
— Да. Роберт Уэбстер с женой улетели в Кливленд. Все н порядке. Просил и вам передать.
— Хорошо.
— Могу я узнать, что это значит?
— Конечно. Наблюдение показало, что за Бобби следили от самого Белого дома. Я беспокоился за него. Кроме того, любопытно...
— Похоже, не вам одному.
— И, видимо, по той же причине. Мне сообщили, что один из преследователей — мелкий сыщик: «тень». Кажется, так их называют в комиксах. Он ничего не смог добавить к тому, что доложили наши люди. Уэбстер ни с кем не встречался и никого не видел.
— А по телефону не говорил?
— Звонил в аэропорт и брату в Кливленд, чтобы встретил их с женой и отвез в Акрон. Да еще позвонил в китайский ресторан. Не из лучших.
— Наверняка набитый китайцами. — Хилл негромко засмеялся, возвращаясь к своему стулу. — Он ничего не знает о Тривейне?
— Неизвестно. Вся информация, которой я располагаю, — это то, что он убегает. Возможно, он говорил правду, когда сказал, что сильно запутался...
— Не верю я в это. — Хилл подался вперед всем своим массивным телом. — А что Тривейн? Хотите, приглашу его для беседы?
— О Уилли! Черт бы побрал тебя и твои повадки! Я прихожу спокойно поболтать, расслабиться, выпить, а ты заводишь разговор о делах.
— Но это дело чрезвычайной важности, господин президент. Скажу больше, жизненной важности. Ну так что, пригласить?
— Нет. Пока нет. Хочется посмотреть, как далеко он зайдет, насколько сильно его лихорадит.
Глава 44
— Когда они обратились к тебе? — Филис рассеянно запихнула в камин большое полено.
— Недели три назад, — ответил Энди, сидя на кушетке. Он видел, как подрагивали жилки у ее глаз. — Мне следовало бы сразу сказать, но не хотелось тебя впутывать. Армбрастер говорит, что это вообще безрассудство. С точки зрения политической.
— Ты принял их всерьез?
— Не сразу, конечно. Сначала просто вышвырнул Армбрастера из своего офиса, обвинив во всех грехах. Он утверждал, что произнес целую речь на секретном совещании в Национальном комитете, что с самого начала был против, да и сейчас не уверен... Но начинает склоняться.
Филис повесила кочергу на выступ камина и повернулась к Тривейну.
— По-моему, это безумство, явный обман, в котором замешан подкомитет. Удивительно, что ты пошел на это.
— Но ведь никто и словом не обмолвился по поводу того, что я вношу изменения в доклад... Вот что меня заинтриговало. Невозможно поверить! Мне казалось, вот-вот кто-нибудь хоть что-то предложит, что-то скажет. Я бы их тогда просто испепелил! Но все молчали.
— И тогда ты внес это предложение?
— Да я постоянно вносил их. И сказал сенатору Уиксу, что его, как видно, нетрудно сбить с толку. Он задрал свой аристократический нос — вот так! — Энди передразнил сенатора, — и важно сообщил, что способен ответить на любые вопросы подкомитета. Но здесь вроде бы дело в другом...
— Смелый парень... Но почему именно ты? Почему именно в это время?
— Не очень-то для меня лестно, но, по-моему, больше никого другого нет. По крайней мере, таковы результаты голосования. «На политическом горизонте нет конкурентоспособных претендентов», — говорят они. Тяжеловесы износились, а молодежь слабовата. То у них штаны в обтяжку, то они евреи, то латиняне, то негры, то еще что-нибудь в том же духе. В общем, не годятся для наших демократических выборов... Дерьмо, как сказал бы Пол Боннер.
Филис направилась к кушетке, но остановилась взять сигарету из пачки на туалетном столике. Энди протянул ей зажигалку.
— Точно отмечено, к сожалению. — Она опустилась рядом с мужем на кушетку.
— Что?
— Они правы. Я все думаю, кого они еще могли предложить?
— Вот уж не предполагал, что ты такой специалист в этой области.
— Не смейтесь, мистер... Как там тебя назвал этот ужасный тип? Мистер Высокомерие... Я уже многие годы не пропускаю выборов.
— Пророчица из Хай-Барнгета, — засмеялся Тривейн. — Мы дадим тебя напрокат Нику Греку.
— Нет, в самом деле! У меня своя система, и она себя оправдала. Берешь фамилию кандидата, прибавляешь в начале слово «президент». Это звучит иногда правдоподобно, а иногда нет. Я ошиблась только один раз, в шестьдесят восьмом. — Значит, совпадение?
— Сложнее, когда избирают священника: приходится вдаваться в подробности. Кстати, человек, который сейчас там, наверху, по моей системе вполне подходил. Он и тебе, кажется, нравился.
— Он не будет больше баллотироваться. Спокойствие Филис тут же исчезло.
— Этого ты мне не говорил, — тихо и напряженно сказала она.
— Есть вещи, которые...
— Ты должен был сказать об этом в первую очередь.
Филис стала очень серьезной: игра перестала быть игрой.
— Извини, — сказал Тривейн. — Я реагировал на информацию по мере ее поступления.
— А следовало бы по мере важности.
— Все верно.
— Ты не политик, ты бизнесмен.
— На самом деле ни то, ни другое. Мои деловые интересы надежны, но второстепенны. Последние пять лет я работал на госдепартамент и одну из самых крупных организаций в мире. Если тебе так хочется определить, к какой категории я отношусь, то скорее мне подойдет ярлык «на службе обществу».
— Нет! Ты слишком рационален.
— Послушай, Фил... Мы ведь разговариваем, а не воюем.
— Разговариваем? Ну нет, Энди. Это ты разговариваешь! Целыми неделями и с кем угодно, только не со мной.
— Я же объяснил: все было так неопределенно, надеяться было рискованно.
— А теперь все изменилось?
— Не уверен. Знаю только, что пришло время, о котором мы так много беседовали. Но ты, кажется, не собираешься за меня голосовать?
— Конечно, не собираюсь.
— Чертовски путаная ситуация! Ведь это, может быть, впервые за всю историю.
— Энди, будь серьезней. Ведь ты же не... не... — Филис запнулась, не сумев найти нужное слово, но абсолютно уверенная в своих ощущениях.
— Не гожусь в президенты, — мягко подсказал Тривейн.
— Этого я не сказала и не то имела в виду. Ты не создан для политики!
— А мне говорят, что сейчас это скорее плюс. Правда, я не очень понимаю, что это значит.
— Ты человек другого типа, не экстраверт. Ты не из тех, кто идет сквозь толпу, пожимая руки, произносит за день дюжину речей и называет конгрессменов и государственных деятелей по именам, их не зная.
— Я думал об этом... Ты права, мне это не нравится. Но, возможно, так нужно? Наверно, все эти жесты что-то объясняют, помимо докладов и высочайших решений. Трумэн назвал это разновидностью стойкости.
— Боже мой, — со страхом произнесла Филис, — да ведь ты серьезно!
— Именно это я и пытаюсь тебе объяснить... К понедельнику я буду знать больше: в понедельник встреча с Грином и Гамильтоном. Вот тут-то все и может взлететь в воздух.
— Тебе нужна их поддержка? Ты этого хочешь? — с откровенной неприязнью спросила Филис.
— Они не стали бы меня поддерживать, состязайся я с Мао Цзэдуном... Нет, Фил, мне просто хочется выяснить, чего я на самом деле стою.
— Ну, хватит об этом... Лучше вернемся к вопросу о том, почему вдруг Энди Тривейн решил принять участие в гонках?
