Овидий Горчаков - Американский синдром
Адвокат упомянул как-то, что Колетт ни за что не хотела снова отпустить мужа во Вьетнам, хотя тот рвался туда на второй срок не только как патриот, но и из-за повышенного жалованья, медалей и чинов, а также потому, что там было чем заняться хирургу, а в Брагге ему не хватало настоящей практики. Жена, ставшая «мирницей», выводила его из себя, а всем нам известно, каким раздражительным вернулся из Вьетнама Мак-Дональд. Ближайшие родственники Мак-Дональдов — его мать, теща, муж тещи — подтверждают, что после возвращения Мак-Дональда из Вьетнама отношения мужа и жены заметно охладели, между ними словно кошка пробежала. Мак-Дональд начал чувствовать себя связанным семьей, тяготился семейными заботами. В нем, эгоцентрике, солипсисте, себялюбце, зрел бунт. И настал час — в ночь на 17 февраля 1970 года, когда он взорвался…»
Молчание прервал кашель судьи.
— Однако, мистер Блэкберн, и вы опять взялись за политику!
— Не я, ваша честь. Это слова прокурора Крейга. И еще за час до своей смерти он сказал мне: самое чудовищное убийство — это даже не убийство нерожденного сына… Но ведь Кристи не могла быть ему опасна как свидетельница. Он мог просто запереть ее у себя в комнате, она ничего бы не увидела… Нет, спасая собственную шкуру, он не пощадил и ее…
С вашего разрешения, ваша честь, я дочитаю предсмертные заметки мистера Крейга не политического, а религиозного характера.
«И вот этого не человека, а мутанта ада, этого дьявола во плоти, затмившего своим злодейством и десятилетним бессовестным и гнусным фарсом монстра Чарльза Мэнсона, справедливо приговоренного к смертной казни в газовой камере, здесь посмели кощунственно сравнивать по интеллекту с отцом-основателем нашей нации Джорджем Вашингтоном! Каким, спрашиваю вас, нужно обладать умственным развитием, чтобы додуматься до такой околесицы?!
Нам представили здесь подсудимого как ревностного католика из набожной римско-католической семьи…»
При этих словах Сегал поморщился: он, конечно, понимал, насколько невыгодно положение его подзащитного, католика, в стане воинствующих протестантов баптистского Роли, и тщательно обходил вероисповедание Мак-Дональда. Разумеется, несмотря на свойственное ему чувство превосходства и презрения к южным провинциалам, он не надеялся, что его оппонент забудет использовать этот немаловажный козырь.
«Доктор Мак-Дональд и сейчас работает в католическом госпитале святой Марии в Лонг-Биче, который обслуживают монашки — сестры милосердия в черных рясах, где повсюду висят распятия Христа, кои он привык видеть в доме своих родителей и в церкви на Лонг-Айленде, куда его водила мать. Так неужели же не вспомнил он о своем боге, когда, подобно римским палачам, казнившим на Голгофе Христа, вонзал холодную сталь в трепещущую плоть невинных и святых детей божьих, связанных с ним плотью и кровью?!»
Судя по лицам членов жюри, этот аргумент прокурора взволновал их больше, чем все предыдущее.
После перерыва судья предоставил заключительное слово защитнику. Он надел строгий костюм консервативного покроя, прицепил к нему купленный за несколько центов значок, изображавший боевой флаг Конфедерации южан, сражавшихся против янки в Гражданской войне, которая унесла больше жизней, чем все остальные войны Америки, включая вьетнамскую. Этим он думал польстить южанам в жюри. Говорил он более трех часов, всеми правдами и неправдами стремясь спасти своего клиента и оправдать свой гонорар — в кулуарах утверждали, что «доктор смерти», «Менгеле Форт-Брагга» уплатил ему двести тысяч!
— Я так уверен в победе справедливости, — слезно провозгласил адвокат из Филадельфии, — в этом суде, в этом прекрасном штате, в этой стране, стоящей на страже прав человека во всем мире, что надеюсь даже получить для своего многострадального клиента щедрую денежную компенсацию за все, что он претерпел за эти несчастные десять лет!
Судья закрыл заседание, предложив членам жюри утром следующего дня приступить к обсуждению вердикта.
В ожидании оправдательного вердикта вся компания Мак-Дональда устроилась в зале кафетерия Северокаролинского университета, пустовавшего по случаю студенческих каникул. Пили пиво и вино, воздерживаясь от крепких напитков, заказали шампанского. Подвыпив, Мак-Дональд встал и объявил:
— Мою, нашу победу мы отпразднуем не в этой дыре, а в Лос-Анджелесе. Я зафрахтую для всей этой компании специальный самолет. И праздновать со всеми моими друзьями мы будем не где-нибудь, а на снятом мной для этого случая океанском лайнере «Куин Мери»!
— Гип! Гип! Ур-р-р-а! — гаркнул помощник Сегала.
Сегал — очевидно, он не наговорился в суде — встал, принял картинную позу, театрально промокнул цветастым платком совершенно сухие глаза:
— Спасибо, Джеф! Но мы должны быть готовы не только к самому лучшему вердикту, но и к самому худшему. — На лице Мак-Дональда застыла белозубая улыбка. — Ожидая исхода высадки союзных войск в Нормандии, генерал Эйзенхауэр на всякий случай набросал текст коммюнике: «Высадка не удалась. Войска сделали все возможное. В неудаче виноват только командующий…» Но он победил, как мы победим! И тем слаще победа! За Джефа — отличного мужа, прекрасного отца и надежного друга! За полное оправдание и щедрую компенсацию!..
Мак-Дональду он сказал:
— Не забудь надеть бронированный жилет. Этот араб Кассаб может попытаться сорвать твой триумф…
И наконец, апофеоз десятилетней страшной одиссеи доктора Мак-Дональда.
Всего подробнее о шестинедельном процессе писали, конечно, газеты Северной Каролины, например «Роли таймс», совершенно забывшая, как видно, о былой своей поддержке Мак-Дональда.
Порой случается, что жюри заседает и три, и четыре дня, и даже пять, а потом староста заявляет, что присяжные так и не смогли прийти к единодушному мнению относительно вины подсудимого, и все начинается сначала, порой из-за одного голоса назначается новый суд с новым жюри. Но жюри, слушавшее дело Мак-Дональда в Роли, достигло единодушия за поразительно короткий срок: всего за шесть с половиной часов.
Публика у здания суда не расходилась все это время. Выстроилась длиннейшая очередь, хотя все знали, что в зале суда всего сто пятьдесят мест и большая часть их занята репортерами. Кроме местных репортеров, собралось около восьмидесяти представителей всех информационных агентств и средств массовой информации со всей страны. Охрану здания суда нес усиленный наряд полиции штата плюс помощники шерифа, который прибыл в бронированной машине. На крышах всех зданий вокруг можно было заметить полицейских снайперов. У входа разместилась густая засада телевизионщиков. Однако судья, присяжные и обвиняемый — все въезжали в своих машинах в подземный гараж под зданием и оттуда поднимались в зал суда.
Джеффри Мак-Дональд уселся между своими двумя защитниками с совершенно бесстрастным, как у игрока в покер, лицом. Правда, изредка он утирал белоснежным платком пот со лба.
Прокурор Джим Блэкберн, казалось, был взволнован больше подсудимого. Мистер Блэкберн ассистировал покойному А. Б. В. Крейгу во время процесса над Мак-Дональдом в Фейетвилле и вполне усвоил его блестящее умение вести убийственный перекрестный допрос. Суд над Мак-Дональдом, которого он считал убийцей, хоть и косвенным, глубоко почитаемого им учителя своего А. Б. В. Крейга, стал для него главным делом жизни. Однако судья Дюпре заткнул ему рот, явно по указке свыше, с самого начала запретив обвинению вскрывать социально-политическую подоплеку преступлений Мак-Дональда и порочить армию и «зеленых беретов».
И вот один за одним входят члены жюри. Шесть мужчин и шесть женщин. Половина из них — выпускники колледжей и университетов. Все окончили хай-скул. Бизнесмены, один рабочий, два фермера, профессор университета Северной Каролины… Клерк вызывал их по списку, чтобы убедиться, что присутствуют все.
Судья Дюпре сказал: «Члены жюри! Вынесли ли вы единодушный вердикт? Кто ответит мне от имени присяжных?»
Староста Уоррен Фьюгит встал и громко ответил: «Мы вынесли вердикт».
«Читайте его!»
«Мы нашли обвиняемого виновным в предъявленном ему обвинении в убийстве второй степени жены и дочери Кимберли и первой степени — дочери Кристины».
В зале суда раздался истошный крик миссис Мак-Дональд, матери доктора Джеффри Мак-Дональда. Ее вынесли из зала.
Судья спросил мистера Сегала, защитника: «Желаете ли вы, чтобы клерк опросил каждого члена жюри?»
Тот ответил утвердительно, и клерк стал спрашивать каждого члена жюри: «Именно таким был и таков есть ваш вердикт?» И каждый отвечал: «Да, таков мой вердикт». И только последний из членов жюри, профессор Д. В. Алкснис, поняв, что все зависит от его ответа, долго не мог ответить, и клерк повторил свой вопрос. «Таков мой вердикт», — ответил наконец профессор-юрист.
