Брайан Гарфилд - Миссия выполнима
Она смотрела, не веря собственным глазам. Как во сне, она повернула голову и увидела Стурку, его грубое, изрытое оспой лицо, его глубоко посаженные глаза и руки, сжимавшие изрыгавший пламя автомат. Он стрелял не в нападавших, а в Фэрли, который уже лежал на полу…
Высокий человек с револьвером открыл ответный огонь, как будто тренировался в тире: держа оружие в двух вытянутых руках, он с неправдоподобной и жуткой быстротой нажимал на спусковой крючок, выпуская пулю за пулей, пока барабан не опустел и курок не защелкал всухую в полых гнездах…
Она увидела, как Стурка упал, подумала: «Они меня не видят, здесь слишком темно», – и почувствовала в руке тяжесть пистолета Стурки; взглянув на Фэрли, шевелившегося на полу, она сказала себе: «Они его не убили; значит, я должна его убить?» – но не стала поднимать пистолет. Она просто стояла в темном углу и смотрела, пока один из нападавших не заметил ее и не вскинул винтовку.
Последнее, что она увидела, была оранжевая вспышка выстрела.
04.39, североафриканское время.
Между ребрами у Лайма стояла острая боль. Он взмок от собственного пота.
В Стурке осталось шесть отверстий от пуль 38-го калибра, каждая из которых могла его убить. Лайм стрелял прицельно, зная, что можно не беспокоиться об остальных и что он должен убить только Стурку.
Стурка скончался у ног Лайма. Лайм видел, как застыли черты его лица, но ничего не заметил ни в его глазах, ни в губах, которые так и не пошевелились: Стурка умер в мрачном молчании, не сказав ни слова. Он лежал, истекая кровью на каменном полу, а когда кровь остановилась, Лайм перешел в середину комнаты, где лежал Клиффорд Фэрли.
Лайм очень устал. Он уже чувствовал в комнате едкий тошнотворный запах смерти. Стурка был мертв, а Корби застрелил одного из «Ранних пташек». Пегги Остин лежала в куче тряпья, отброшенная к стене выстрелом, который пришелся ей в грудь. Транквилизатор продержит ее в бессознательном состоянии некоторое время.
И Фэрли. У Орра был фонарик, он потряс его, чтобы усилить слабый луч. Возможно, так казалось от плохого освещения, но лицо Фэрли было смертельно бледным. Лайм опустился рядом на колени. Он услышал, как Орр сказал: «Срочно доктора, Уилкс», и один из снайперов выбежал из комнаты, чтобы дать знак каравану.
Когда появился доктор, Фэрли уже не дышал.
– Надо будет провести вскрытие.
Лайм ничего не ответил. Он молча смотрел на доктора, и его глаза выражали немой вопрос.
– Вероятно, они накачивали его наркотиками, чтобы сделать попокладистей.
– И это его убило?
– Нет. Его убила ваша пуля с транквилизатором. На фоне того, что уже содержалось в его организме, это вызвало передозировку. Но вы никак не могли этого предвидеть. Не волнуйтесь, я буду свидетельствовать в вашу пользу.
Но Лайму было уже все равно, в чью пользу будет свидетельствовать доктор. Это не имело никакого значения. Значение имело только одно. Он совершил ошибку, и эта ошибка стоила Фэрли жизни.
– Вы все сделали правильно, – неловко сказал Орр. – Никто из них к Фэрли и пальцем не притронулся. Мы убрали их сразу, у них не было ни шанса. Послушайте, это не ваша вина…
Но Лайм уже шел к выходу. Один из агентов говорил по рации, вызывая сопровождение, и Лайм вышел наружу – чтобы встретить его и чтобы просто постоять в темноте, наедине со своими чувствами и мыслями.
– Я сожалею. Я чертовски сожалею, сэр.
Лайм принял соболезнования Чэда Хилла рассеянным кивком.
– Мне надо кое с кем поговорить по шифрованному каналу. Вы можете соединить меня с Вашингтоном?
– Вам нужен президент?
– Любой, кто возьмет трубку.
– Хотите, я сам поговорю с ними, сэр?
Лайм почувствовал слабый прилив благодарности и похлопал Чэда по руке.
– Спасибо. Я думаю, это нужно сделать мне.
– Я мог бы…
– Идите, Чэд.
– Да, сэр.
Он смотрел, как Хилл спускался по склону холма к стоявшему внизу «лендроверу». Потом пошел вслед за ним, медленно и плавно, словно сомнамбула, погруженная в глубокий транс.
Человек двадцать с оружием стояли внизу и сочувственно следили за его приближением. Он прошел сквозь них, и они расступились, чтобы дать ему дорогу. Когда он подошел к «лендроверу», ему показалось, что он вот-вот упадет; он откинул задний борт машины и присел. Чэд Хилл протянул ему трубку:
– Это мистер Саттертуэйт.
На линии был сильный шум. Помехи или плохо работающий шифратор, а может быть, просто громкий гул, стоявший в штабе Саттертуэйта.
– Говорит Лайм.
– Дэвид? Где вы?
– Я в пустыне.
– Как дела?
– Он мертв.
– Что? Кто мертв?
– Клиффорд Фэрли.
Молчание на фоне непрекращающегося шума. Наконец после долгой паузы:
– Господи.
Голос был таким слабым, что Лайм едва его расслышал.
– Мы взяли всех, если вас это интересует. Стурка и Ринальдо испустили дух.
Боже. «Испустили дух». Он не использовал и не слышал этого выражения уже лет пятнадцать.
Саттертуэйт что-то сказал. Лайм не расслышал.
– Что?
– Я говорю, что теперь президент Брюстер останется еще на четыре года. Два часа назад сенат вычеркнул из списка Холландера. Они внесли поправку в Закон о преемственности. Бумага лежит на столе у президента.
– Я не понимаю, о чем вы говорите. И, честно говоря, меня это не интересует.
– Ясно, – медленно и теперь более отчетливо произнес Саттертуэйт. – Я хочу знать, как и почему умер Фэрли, Дэвид.
– Он умер от передозировки транквилизаторов. Пожалуй, можно сказать, что это я его убил. Да, думаю, вы можете так сказать.
– Продолжайте. Расскажите мне обо всем.
Лайм рассказал все подробно. Потом спросил:
– Что мне теперь делать?
– Не знаю. Посмотрим. Пока ничего никому не говорите. Соберите своих людей и отправьте их домой. Тело Фэрли перевезите в Эндрюс – я вас встречу или кто-нибудь вас встретит. Позже будет обсуждение и анализ операции, а до тех пор пусть ваши люди ни с кем не контактируют.
– Вообще никаких заявлений?
– Не от вас, по крайней мере. Мы сами сообщим новости. Думаю, заявление сделает президент.
Лайм мял в руках сигарету:
– Теперь вы можете отозвать обратно семерых заключенных. Обмена не будет.
– Хорошо. Ладно, Дэвид, увидимся позже, – торопливо проговорил Саттертуэйт и прервал связь.
Лайм положил трубку на «лендровер» и начал хлопать по карманам в поисках зажигалки.
12.20, восточное стандартное время.
Похоже, снова начинался снегопад. Саттертуэйт стоял в маленькой пустой комнате на верхнем этаже в здании управления. Он не включал света. Город в незашторенном окне мерцал огнями. Он стоял так уже долгое время. Ничего не делал, просто стоял в темноте.
Все разъехались по домам. Штаб опустел и лишился большей части обстановки. Он сидел в нем один, пока в зал не пришли уборщики; тогда он поднялся наверх, чтобы побыть здесь в одиночестве.
Блок южных сенаторов боролся за Холландера, но вряд ли это можно было назвать серьезной битвой. Сторонники Брюстера напирали на термин «неспособность»; никто в сенате не говорил о политических взглядах Холландера. Это было бы слишком грубо. На самом деле мало кто вообще говорил о Холландере, не считая его сторонников. Главным пунктом – или, скорее, главным предлогом – называли отсутствие опыта и квалификации. «Господин президент, я рад воспользоваться возможностью, предоставленной мне как сенатору от штата Монтана, чтобы еще раз подтвердить, что в условиях национального кризиса, когда существенно важен вопрос времени, закон о преемственности власти президента Соединенных Штатов должен принимать во внимание реальности сегодняшнего дня и учитывать сложность текущей ситуации. Мы не можем и не должны допускать ситуации, когда место президента занимает человек, не получивший адекватной подготовки – так сказать, инструктажа – и не усвоивший в необходимом объеме всей полноты информации, касающейся критически важных международных и внутренних проблем, что неизбежно приведет страну к опасной паузе между сменами двух администраций. В настоящих условиях, когда совершенно очевидно, что у нас нет времени, чтобы должным образом передать бразды правления неопытному новичку, мне кажется бесспорным, что в нашем распоряжении остается лишь один разумный выбор…»
Разумеется, это была только пустая болтовня, и все это прекрасно понимали: Брюстер мог сколько угодно оставаться на посту советника нового президента, если бы в этом заключалась единственная проблема. Сторонники Холландера с негодованием и возмущением указывали на это сенату, но никаких последствий для Брюстера это не имело. Недавние выборы были у всех еще в памяти. Обвинения против Лос-Анджелеса и других городов, пересчет голосов, солидное большинство демократов в обеих палатах, которое втайне аплодировало новой инициативе Брюстера, потому что она реабилитировала их партию.
