Тина Шамрай - Заговор обезьян
В детстве, начитавшись затейливого Уэллса, он долго носился с идеей изобретения чудодейственного средства, какой-нибудь таблетки, проглотив её, человек становился бы невидимым. Тогда хотелось просто позабавиться: вот кто-то невидимый разливает чай за столом, включает пылесос, открывает двери… Но самым большим приколом было бы исчезновение на глазах у всех на уроке химии, прямо у доски… Нет, были и другие желания — стыдные, но так, мимоходом. Только заводила не эта ерунда, хотелось сделать настоящее научное открытие, они теперь почему-то так редки!
И тогда в мечтах уходил далеко и, что называется на другой уровень, и уже казалось, что создание невидимого оружия — вот то, чем он будет заниматься в жизни. Он что же, как Гриффин, жаждал абсолютной власти? Этот выдуманный персонаж не знал, а он знает, она невозможна по определению. Но именно тогда и понял: планку самому себе надо задавать заоблачную, и если сбивать её, то не головой — ногами. В ту пору он и услышал выражение тонкие химические технологии. А много позже щеголял тем, что называл себя специалистом в очень тонких химических технологиях. Как там шофёр-вертолётчик сказал: превращал медяки в золотые червонцы? Было дело! Только с тех пор червонцы превратились обратно даже не в медяки — в прах. Он пока почему-то невидим для ищеек, но сколько это продлится?
Или он, как Гриффин, измученный неудачами, выйдет из тени и размотает бинты: нате вам, узнавайте! А не есть ли его прогулка репетицией сего аттракциона? Захотелось побыстрее попасть в крепкие руки специального назначения? А что изображено на эмблеме солдата внутренних войск? Правильно, сжатый кулак! И под этот кулак он всегда успеет! Да, возвращаться придётся, но не теперь. А то побег из неразумного поступка превратится в совершенно идиотскую затею.
Вот только надежд на Анатолия почти никаких. То, что он обещал, было вчера, но наступило утро, и оно мудренее вечера, и куда осторожнее. Да не приедет он, не приедет! И ему не стоит возвращаться к дому… Это что за синий автобус, рейсовый? И замечательно! Надо подойти и узнать, куда можно уехать, хотя не всё ли равно, куда. Он покинет Шиванду, и где-нибудь там, в другом месте, будет думать, что делать дальше. А бидон? Ну, Нина Васильевна, надо надеяться, как-то переживёт потерю имущества…
Вот и посадка началась, уже видны лица в окнах, осталось только пересечь пыльный пятачок, и затеряться среди людей, забиться в уголок, превратиться в невидимку… Но что, если вертолётчик приедет? Приедет, а его нет. Думаешь, его огорчит твоё очередное исчезновение? Да нет, разумеется, нет. Тогда надо было предупредить человека, ему ведь пилить за триста километров. Надо было вчера сказать: не приезжай! Хорошо, хорошо! Он скрытно подойдёт к дому и, не обнаруживая себя, просто подождёт приезда или неприезда спасателя… И в очередной раз убедится, что говорливые, много обещающие люди, как правило, несостоятельны как партнеры. Вот только узнает расписание автобуса…
Вертолётчик Саенко подъехал к дому Пинчуков в 11 часов 30 минут на новом китайском фургоне, на передней части кабины большими буквами было впечатано: Foton, на лобовом стекле справа — бумажка с номером. Борис Фёдорович у ворот как раз мыл свою новенькую «ниву», она мокро и жёлто блестела, и Саенко аккуратно, не поднимая пыли, притормозил рядом.
— О, Толик! А ты рано…
— Ну, как оно тут без меня?
— Да всё в порядке. Ты погодь, я зараз! — и Борис Фёдорович резво побежал во двор перекрыть вентиль. Вернувшись, стал осматривать фургон.
— Это чего ж, твоя машина? Ну, ты прямо как на дрожжах, как на дрожжах…
— Ты, Фёдорович, сильно не переживай, эту я перегоняю. А компаньон мой как?
— Да всё в порядке, помог тут по хозяйству… кой-какие работы мы с ним поделали… Ну, руки он, конечно, натёр, да, натёр руки, но это…
— Ну, так и знал! — отчего-то вскипел Толя Саенко. — На гада ты человека трогал?
— А чего такого? Чего ему сделается, он на голову меня выше, — замельтешил Борис Фёдорович и, юркнув в машину, стал рыться в бардачке.
— Так и я про голову! Ты ж бачишь, она у человека большая, а руки маленькие. Ты не понял, чем он работает? А если б его по кумполу шандарахнуло, а? Соображать же надо! Боря, от скажи: я шо, мало грошей дал?
— Так он это… сам напросился. Скучно ему стало, захотел это… размяться! Ей-богу, так и сказал: радый был поработать…
— Какие, ёпрст, работы! У него ж пальцы, как карандашики!..
— Скажешь тоже — карандашики! А ты чего это так за него распереживался? Живой твой Николай, живой и здоровый, пошёл гулять…
— Гулять? Куда гулять? И давно? — встревожился Саенко.
— Скоро придёт, куды он денется! А ты, слыхал, передавали вчера: сбежал миллионщик, прямо так и сказали по телевизору! Представляешь, взял и убёг!
— А ты шо это заволновался, а, Фёдорович?
— Так Николай на этого беглого сильно смахивает…
— Кто, Колька? — рассмеялся вертолётчик, и весело так рассмеялся.
— И я говорю, ерундистика! А Нинка заладила: похожий, да похожий! А ты ж знаешь, она какая? Как вобьёт себе в голову, так хоть…
— Вы тут точно с ума посходили! Та я Кольку стоко лет знаю.
— И я говорю, у нас хирург в больнице работает, так на лицо, ну, чисто Берия, как две капли воды, а она зудит и зудит…
— А Колька шо, и правда, похожий? Веришь, я не то, шо телевизор смотреть, пожрать не успеваю…
— То-то смотрю, отощал. Избегался весь! Холостяцкая жизня, она такая! Нет, Толик, тебе жениться надо.
— Та шо вы меня всё жените? Дайте пожить вольно, — постучал Толя кроссовкой по колесу грузовичка.
— А ты не нагулялся! Разных там шалашовок ублажать, это ж какие расходы, они зараз требовательные… Ты понял, об чём я?
— Понял я, понял, чем дед бабку донял. Ты, я бачу, всем дела ладишь, а сам забыл про заказ? Плитку будешь принимать? — открывал дверцу фургона Толя. — Давай, показывай, куда её…
— Зараз, зараз разгрузим! — засуетился Борис Фёдорович. И они стали один за другим носить ящики под навес. И, взяв на грудь очередную упаковку, хозяин первым заметил бредущего по дороге загулявшего гостя. Так, с ящиком на животе, он и прижал Толю к забору:
— Ты токо это… не говори Николаю, что Нинка… ну, ты понял? А то он подумает, мол, тёмные какие-то, совсем без соображения…
— От сам своей Нинке это и скажи, — ухмыльнулся Саенко и, прикрыв фургон, пошёл навстречу компаньону.
А беглец, завидев синий фургон, застыл у чужого штакетника: милицейская машина? И оглянулся — следом за ним ехали две неприметные машины. Окружают? Хорошо, хорошо, он только подальше отойдёт от дома. И, резко развернувшись, двинулся в обратную сторону. И прошёл всего несколько метров, когда одна из машин свернула в переулок, а другая остановилась, оттуда вышла женщина и стала что-то доставать из багажника. И, облегченно выдохнув, он не сдержался и обернулся. Обернулся и увидел высокую фигуру у фургона и ещё не рассмотрев, понял — Анатолий! И отчего-то обрадовался…
Эта амплитуда между тревогой и радостью была такой короткой и стремительной, что организм впал в какое-то странное состояние. И только этим объясняется та бессмысленная улыбка, с какой он встретил подбежавшего вертолётчика. Тот снова выглядел щеголем, весь такой свежий, джинсовый, только, кажется, чем-то встревоженный. А разве нечем?
— Ты где бродишь? Ехать пора! Ты как, в порядке? — рассматривал Анатолий компаньона. И уже хотел сделать выговор, уже и слов набрал в рот: «Шо ты, как наскипидаренный, не можешь на месте усидеть?» Но, увидев растерянное лицо подопечного, промолчал. А тот показал на фургон: твоя машина?
— Я, я! — изобразил немца вертолётчик. — Перегоняю. Давай бегом к машине, едем!
Теперь у калитки их ожидала нарядная Нина, её рыжие волосы горели на фоне зелёного забора. Вот и руки она с неким вызовом сложила на груди и с непонятной улыбкой рассматривала мужчин. Загулявший гость виновато подошёл, отдал пустой бидончик, женщина даже не взглянула и ничего не ответила на его извинительное бормотанье. Её занимал совсем не посыльный за водой, а возившийся у кабины вертолетчик. Вот он повернулся и под визгливые звуки всё той же циркулярной пилы и раздражённый, кого-то распекавший голос Бориса Фёдоровича пошёл в её сторону, раскинув руки, то ли для приветствия, то ли для прощания.
— Ну, Нина Васильевна, покидаем мы вас…
— И что так спешно? У меня борщ варится, такой, как ты любишь.
— Так я по-разному люблю, — ухмыльнулся вертолётчик.
— Ой, тебе всё шуточки! А что же ты не на джипе? И без часов, смотрю…
— Часы на рояле забыл, а джип у меня токо для специальных заданий.
И наклонившись, он что-то там зашептал Нине на ухо, и та вдруг густо зарделась.
— Да ну тебя! Ой, Борис Фёдорович идёт… муж, то есть, — метнулась в сторону Нина. Калитка со скрипом отворилась, и в проёме встал озабоченный хозяин и зорко оглядел и жену, и гостей.
