Анджей Выджинский - Последняя ночь в Сьюдад-Трухильо
Но, для того чтобы сделать этот последний молниеносный шаг, ему опять не хватило решимости, синхронной с движением, инстинктивной, не контролируемой сознанием. Нечто подобное происходило с ним в Виллемстаде, когда он хотел выстрелить в Тапурукуару. Но он начал анализировать свое решение и не выстрелил. А сегодня Тапурукуара настиг его с помощью своих людей.
— Поворачивайся, — повторил вьехо.
Сейчас, только сейчас! Но было уже поздно. По этой же причине в уличной драке жестокий и примитивный, не испытывающий угрызений совести нападающий всегда побеждает своего более сильного, но впечатлительного и мыслящего противника, который никогда не нанесет удара первым и поэтому обречен на поражение.
Оливейра повернулся, как ему велели.
45.
Мы долго не получали сигнала к отлету. Моя последняя ночь в Сьюдад-Трухильо еще не кончилась, она продолжалась. Ночь на испуганных улицах, под небом, раскалывающимся от рева самолетов-разведчиков; ночь ареста Кастельфранко, смерть Моники Гонсалес и Тапурукуары; ночь в управлении полиции и ночь бомбы, взорвавшейся в моем автомобиле; и еще одна ночь, хотя все та же самая, когда я лежал на узком диване рядом со спящей Гарриэт, отодвинувшись на самый край, чтобы не дотрагиваться до нее, потому что от всякого прикосновения к ее телу, даже когда она задевала щекой мою спину, у меня на лице выступали капельки пота.
Я слышал тяжелое дыхание Эскудеро, приглушенное покрывалом, в которое он завернулся, и бессмысленный бред Гарриэт. Она обняла меня и плакала во сне. Я ждал звонка будильника, лежавшего под подушкой, ждал с нетерпением, дрожа от напряжения, так же, как я ждал первых выстрелов в комнате Моники, стоя на ступеньках дома на Пласа-дель-Конгрессо. Она могла сказать агентам, что я в коридоре, могла убежать, могла не выстрелить…
— Почему мы не улетаем? — спросила Гарриэт.
Командир экипажа переругивался с комендантом аэропорта. Кроме нас с Гарриэт — я повсюду предъявлял пропуск, выданный в управлении полиции, — на аэродром никто не приехал; пассажиров же, которые прилетели в Сьюдад-Трухильо, обыскали и заставили дожидаться семичасового автобуса из конторы «Пан-Ам», расположенной на Калм-Эль-Конде.
Несмотря на то, что у Гарриэт был паспорт на имя жены одного из секретарей посольства, а у меня ночной пропуск с вызывающей уважение подписью майора Паулино и пометкой, что данный документ выдан по приказанию генерала Эспайата, нас не сразу впустили на Дженерал Эндрьюс. Я опасался, что начальник охраны аэродрома позвонит в полицию. Я понятия не имел, как они там отнеслись к взрыву у стен управления и каковы его последствия. Они могли решить, что я за чем-то вернулся или замешкался с отъездом и меня разорвало в клочья.
Ясно было лишь одно: если им известно, что я жив, то после разговора Аббеса с генералом они примут все меры, чтобы меня уничтожить. Пока меня спасало обычное в таких случаях отсутствие координации между разными отделами.
Мы поднялись в воздух с опозданием на час.
Вот мы пересекли границу Доминиканской Республики, остались позади ее территориальные воды. Окончилась моя последняя ночь в Сьюдад-Трухильо. Можно разрядить револьвер.
Я подумал, что сейчас в Трухильо собираются кремировать несколько трупов, в том числе трупы Моники Гонсалес и Тапурукуары. Я подумал, что Эскудеро еще спит, и после одиннадцати полиции придется потратить по крайней мере час на то, чтобы по приказанию Аббеса выломать из двери моей комнаты замок с предохранителем. Меня ни на минуту не покидали мысли о Монике Гонсалес, я думал о ее поразительном спокойствии, превратившемся внезапно при появлении Тапурукуары в холодную ярость.
…Когда спустя несколько дней я разговаривал в Нью-Йорке с Бисли, он сказал мне:
— Погиб наш лучший человек в Сьюдад-Трухильо.
— Да? Интересно, кто? — спросил я.
— Эта красотка-танцовщица. Моника Гонсалес. А не кажется ли тебе, что она погибла по твоей вине, из-за допущенной тобой неосторожности?
— Кто тебе об этом сообщил?
— Ее помощник, который работает на коротковолновом передатчике. Он аккомпанировал Монике на гитаре.
— Фрэнк, не связывайся ты больше с этим типом, — сказал я. — Я видел его в управлении полиции, он на них работает. Только он мог засыпать Монику Гонсалес.
— Я так и подозревал. Его сообщение о смерти Моники было весьма сбивчиво. Он передал также, что ты погиб от взрыва бомбы в автомобиле возле управления полиции, но среди разорванных на куски тел нескольких полицейских твоих останков найти не удалось… Очевидно, эти полицейские заметили, что тебя в машине нет, и подбежали, чтобы столкнуть ее вниз под уклон улицы. Поскольку все они погибли, Аббес так и не узнал, что тебя в машине не было. Так я себе это представляю.
…Мы миновали раздавленный бублик острова Грэйт Инагуа, в центре которого лежало огромное озеро, и теперь летели над тянущейся от Эспаньолы до самой Флориды полосой Багамских островов. Гарриэт заснула, положив голову мне на плечо.
…Когда несколько дней спустя я разговаривал с Бисли, он рассказал мне о результатах исследования содержимого жемчужины, насаженной на острие булавки, которую я вырвал из отворота куртки Тапурукуары. Состав яда сравнили с данными анализа кусочка, который Бисли в свое время срезал с черепа Ральфа Баллока.
Из жидкости, наполнявшей искусственную жемчужину, пытались различными способами выделить бруцин, строфантин и стрихнин, то есть растительные яды, но химический анализ показал, что в нем содержится лишь немного экстракта коры и побегов лиан вида «стрихнос», обладающего курареподобным действием.
Большинство составных частей, имевших животное происхождение, проанализировать не удалось.
— Совсем недавно один крупный ихтиолог, занимающийся токсикологией подводного мира, дал описание этого яда, — рассказывал Бисли. — Кроме уже упомянутого экстракта, яд содержит концентрированные вытяжки из так называемой рыбы-мухомора, потребление которой даже в вареном виде вызывает паралич дыхательных путей, слепоту и поражение органов чувств, при котором холодное начинает казаться горячим, а высокая температура вызывает озноб.
Приготовленный из этой смеси яд, подобно яду кураре, сохраняет свою отравляющую способность в течение по крайней мере двухсот лет (как выяснилось при изучении старых индейских стрел); сердце и гладкую мускулатуру он не поражает. Даже самая минимальная доза действует молниеносно и немедленно разносится по кровеносной системе. Убийцы кололи своих жертв в голову не только потому, что среди волос нельзя обнаружить следа укола, но также для того, чтобы мгновенно начинающийся паралич охватил прежде всего мышцы лица, рта и шеи, пищевод и аорту. Вслед за тем быстро наступает расслабление мускулатуры, яд достигает конечностей, брюшной полости и диафрагмы. Поскольку процесс начинался с головы, на лицах убитых всегда сохранялось выражение испуга.
Передо мной возникло лицо Лоретты Флинн, такое, каким оно было, когда она лежала в ящике с песком; я думал о ней, пока Бисли рассказывал о действии яда; я вспоминал ее и раньше, когда летел над Багамскими островами, сидя в кресле рядом с дремлющей на моем плече Гарриэт. Я думал о Лоретте, и меня охватывало чувство тоски и одиночества: мне так хотелось бы еще когда-нибудь увидеть ее.
Я думал о невозможной встрече с Лореттой и тогда, когда Бисли показывал мне рыбу-мухомор, плавающую в аквариуме Океанологического музея. Она была длиной в полметра, и окраска ее, фантастически прекрасная, менялась, как в калейдоскопе. Золотисто-желтая хищная маленькая морда, обведенная идеально ровной красной окружностью, пурпурные и желтые полосы на лбу, оранжевые пятна на спине и крупные белые горошины на золотистом брюшке. Наверно, из-за этих белых пятнышек она и получила название рыбы-мухомора. Ее плавники были совершенно прозрачны и покрыты симметричными складками, как на плиссированной юбке.
Но все это происходило неделей позже.
Пока же мы пролетали над Андросом, крупнейшим из островов Багамского архипелага. Гарриэт проснулась. Мы говорили о ее дальнейшей работе: она останется в «Пан-Ам», но перейдет на линию Гавайи — Аляска и будет летать по маршруту Нью-Йорк — Сан-Франциско — Гонолулу.
Наш самолет приземлился в Майами. Гарриэт хотела выйти, но это было слишком рискованно. Мы остались ждать отправления в самолете.
Вскоре мы летели вдоль побережья Флориды в направлении Вест Палм Бич. Я надел наушники, попал на конец какого-то чепухового репортажа и решил подождать краткого повторения новостей. Внезапно вмешался второй диктор, прервав передачу сообщением последних известий.
— Национальное доминиканское радио, — говорил диктор, — только что передало, что правительство Доминиканской Республики подтверждает сведения госдепартамента США. Официальное правительственное сообщение мы приводим полностью: «На тридцать втором году счастливой эры Трухильо, 30 мая 1961 года, Благодетель Родины, Спаситель Народа, величайший руководитель доминиканского государства, защитник доминиканского рабочего класса, покровитель народа и отец возрожденной родины, светоч мира и самый выдающийся государственный деятель американского континента, первый враг коммунизма, генералиссимус доктор Рафаэль Леонидас Трухильо и Молина погиб трагической и геройской смертью при покушении, организованном потерявшими человеческий облик заговорщиками, преступную руку которых направляли изменники родины, враги свободы и демократии. Наш народ, охваченный безутешным горем и беспредельной скорбью, в дни траура не забудет о том, что убийцы и их пособники должны понести заслуженное наказание».
