Джеймс Монро - Торговец смертью: Торговец смертью. Большие гонки. Плейбой и его убийца
Я привык к крейсерской скорости и немного даже сбросил. Затем я попробовал двинуть другой рычажок. И не ошибся: загорелись два зеленых огонька системы приземления. Самолет пошел лучше. Я ввел его в пике, чтобы набрать скорость, и после этого держал на высоте 2700 метров и скорости в 450 километров в час. В конечном счете этот дедушка воздухоплавания не так уж плохо себя вел.
Внизу раскинулось чудесное голубое море, а воздух был ровен, как стоячая вода. Мы приближались к цели. Я повернулся к Хоннейбану.
— Есть возле вас что-нибудь, похожее на радио? — прокричал я.
Он кивнул.
— Сможете воспользоваться?
Он вновь кивнул.
— Посмотрим, можно ли установить связь с Качи. У меня нет желания проделывать путь над океаном.
Я вновь взглянул вперед. Проверил показания табло. Двигатели начали перегреваться, — я не убавил газ. Кое-как исправив положение, я попытался выглянуть сквозь боковые стекла.
Полчаса спустя я, нервничая, переключил баки, но моторы продолжали работать так, будто ничего не произошло, и у меня замедлилось сердцебиение. Я начал привыкать к самолету и даже попытался, точно выставив его по горизонту, включить автопилот.
— Смотрите, без ручного, — показал я Хоннейбану, но тот продолжал брюзжать.
Через полтора часа он связался с базой. Я взял наушники и услышал опьяняюще прелестный голос, несколько искаженный помехами. Они уточнили мой курс, по радару, определили, насколько меня снесло. Рука, лежавшая на приборном щитке, ощущала размеренную вибрацию, означавшую, что все идет нормально. Левый двигатель все еще был немного перегрет, пришлось вновь сбросить газ. В восьмидесяти километрах от Качи, одного из арабских королевств, где нет нефти, я смог поговорить с базой.
— Победитель — базе, победитель — базе, — гундосил я.
Мне сказали, что слушают.
— Не хотелось бы вас шокировать, — сказал я, — но мой самолет — «Мессершмитт 110» с опознавательными знаками люфтваффе.
Мне не поверили и попросили повторить.
— Машина очень старая, — продолжал я, — поэтому прошу на всякий случай быть наготове.
Они согласились, а я молился, чтобы не нашлось на базе ветерана-артиллериста, готового свести старые счеты. Увидев берег, я начал медленный спуск в раскаленном воздухе… и боль вновь заявила о себе.
— Чего вы так крутитесь? — спросил меня Хоннейбан, от которого ничто не ускользало.
— У меня ранение в такое место, о котором стыдно говорить, — сухо сказал я.
Он рассмеялся. У него не было намерения прощать мой удар в горло. Я прошел над полосой базы, длинной превосходной бетонной полосой, позволяющей посадить даже «вулкан», если арабы вдруг занервничают и понадобится применить силу. В данный момент там находились два вертолета, три стареньких «варсити» и «метеор» командования базы.
Я развернулся по ветру, прошел немного дальше и развернулся для посадки. С такой длинной полосой я мог забыть об элеронах, тем более, что не знал, каким рычагом они управляются. Отвел рычаг выпуска шасси. И ничего… Попробовал еще раз… все без изменений. Только пикание в ухе и свист перематывающейся ленты.
— Шасси не вышло. Шасси не вышло.
Пришлось уйти на второй круг. Петерс действительно сделал все, чтобы выигравшему Большие гонки не удалось похвастаться своей победой. Я никогда не пробовал садиться на брюхо, а с подобной старой развалиной и вовсе не было желания так рисковать. Хоннейбан слегка побледнел, когда я сообщил ему, что произошло… Даже он понимал, что без шасси не сядешь.
— Что вы собираетесь делать? — спросил он.
— У вас есть парашют? Нет? Тогда пристегните ремень и молитесь… Сатана вам поможет или, может быть, призрак Геринга.
Я связался с башней контроля полетов, и они выразили свое сочувствие. Думаю, им не доводилось видеть в воздухе такой музейный экспонат. Мне посоветовали совершить посадку на брюхо в конце полосы, чтобы соскользнуть в мягкий песок…
Они регулярно подсыпали его на случай, если кто-то проскочит полосу.
Идея показалась мне стоящей, и, сделав последний вираж, я пошел на посадку. Начал сбрасывать скорость, очень низко прошел над полосой по всей длине, с трудом удерживая машину от срыва в штопор. Боль в пояснице усилилась до того, что я даже испугался. Нет, однажды мой мозг просто сломается от такого напряжения и придется отправиться туда, где тепло и тихо и где будут прекрасные ласковые медсестры и невероятное множество цветов в зеленых садах…
Конец полосы, отмеченный черными тормозными следами, приближался ко мне. Кляня род Квина до четвертого колена, я убрал газ. Моей старой тевтонской птице понадобилось метров шесть, чтобы упасть, и в последнюю долю секунды я резко рванул ручку на себя. «Me EF-110» рухнул на землю с потрясающим грохотом, заваливаясь на одно крыло. Я суетливо дергал все рычаги подряд, пока мы скользили по бетону в ливне клочков разлетавшейся обшивки… до тех пор, пока самолет не сошел с полосы и не уткнулся в песок. Нос помялся, но корпус остался цел, замерев в огромном облаке пыли. У меня второй раз в этот день получилось…
Я резко открыл фонарь кабины и, пытаясь как можно быстрее спуститься на землю, заметил за спиной суетливую возню Хоннейбана. Мои джинсы за что-то зацепились, я резко рванулся вверх, послышался треск рвущейся материи, — и я был свободен. Спрыгнув на крыло, потом на землю, я пустился вдогонку за Хоннейбаном.
«Месс» на мне отыгрался. Он позволил удалиться метров на 70, прежде чем взорвался, обдав жаркой волной, заставившей зарыться в песок, дрожа всем телом. Через пять секунд я посмотрел назад. Огромный столб дыма поднимался к небу черным обвиняющим перстом, самолет был скрыт морем огня. Я прополз несколько метров, удаляясь от жара, и осторожно поднялся. Что-то в моем затемненном мозгу прозвенело сигналом тревоги.
Хоннейбан шел ко мне… И лицо, и дуло его пистолета не дышали любезностью. Может быть, ему не понравилось, как я посадил самолет.
— Ну ладно, Макальпин, пленки!
Мне понадобились целых три секунды, чтобы до меня дошло: Си-Ай-6 забирает добычу.
— Нет, я дрался и рисковал жизнью не для вас. И я не отдам их вашей своре захребетников. Их получит Квин и никто другой.
Он погрозил пистолетом.
— Можно без труда доказать, что вы стали жертвой несчастного случая, а ваш контракт с Квином заканчивается завтра. Так что отдайте пленки мне.
Что мне оставалось делать… Драма превращалась в фарс. Дать убрать себя одному из своих, да еще на таком этапе! Никто не будет носить по мне траур, исключая Жозефину, и то пока она не найдет другого мужчину…
Я сплюнул на песок к ногам Хоннейбана и сунул руку в карман засаленных джинсов. Но микрофильмов там не было по той причине, что отсутствовал сам карман. Он был выдран с корнем, осталось лишь несколько ниточек, болтающихся под бризом пустыни. Я вспомнил несколько ужасных секунд, когда считал себя прикованным к самолету, и не мог удержаться от смеха. Ему пришлось со всей силы влепить пощечину, чтобы привести меня в чувство.
— У меня их нет, — повторил я между приступами смеха до слез. — У меня их нет. Они там, — я махнул на весело догорающий «мессершмитт». — Они там внутри. Идите, поищите. Идите же, Хоннейбан.
Я должен признать, что был в ужасающем состоянии.
Конечно, он поверил мне не более чем поверил бы я такому профессиональному лгуну, как он. Когда прибыла скорая помощь, в присутствии двух медсестер, призванных поддерживать сексуальную жизнь базы, он раздел меня догола посредине пустыни. Я стоял под палящими лучами солнца и смотрел на их судорожное копание в моей одежде. Мне казалось, ничто уже не имеет значения. Одна медсестра, довольно милая блондинка с короткими вьющимися волосами и свободной грудью, таявшей от жары, вожделенно воззрилась на меня.
Стало менее приятно, когда она принялась ощупывать меня лично, на базе они могли даже просветить меня х-лучами. Но Хоннейбан удовлетворился моими словами и ужасно рассердился. Закончив досмотр, они запихнули меня в варсити и под присмотром Хоннейбана с пистолетом в руке, отправили нас в Аден.
Я уснул там и продолжал спать на борту «британи», доставившей нас на родину. Но Хоннейбан настоял, чтобы пристегнуться ко мне наручниками. Он был очень злопамятен.
Глава одиннадцатая
Времена династий и деспотизма прошли.
Гарольд ВильсонЗаспанный, небритый, с ужасным самочувствием, я был перегружен прямо в машину и доставлен из Хитроу в штаб-квартиру двумя вооруженными громилами, бывшими учениками знаменитой школы, содержащейся на деньги Руперта. Доставлен пред его светлые очи, судя по которым он готов был сам произвести экзекуцию. Что ж, он всегда твердил, что я дерзкий юноша, и однажды он самолично воспользуется гильотиной.
