Чингиз Абдуллаев - Заговор в начале эры
— Но ты сам, Цицерон, тоже приехавший из провинции, римский гражданин, — заметил Цезарь, улыбаясь.
— Да, — остановил на мгновение свой шаг Цицерон, — но, как и твой родственник Гай Марий,[143] я служу Риму и римлянам, а не плебсу Рима. Ты не видишь разницы, Цезарь?
— Обрати внимание, — вместо ответа вдруг сказал Цезарь, — что нашими консулами и преторами часто стали избирать граждан из провинции, лишь недавно ставших римлянами. Рим вырождается, — заключил он, притворно вздыхая, — у провинциалов больше упорства и наглости, чем у настоящих римлян.
Цицерон вспыхнул, покраснел и, не сказав ни слова, еще больше развалился на ложе.
— Кроме того, — Цезарь сразу перехватил инициативу, — осмелюсь напомнить о нашем соглашении в термах Минуция. Мы тогда смогли понять друг друга, и ты выиграл гражданскую войну, Цицерон.
— Мы, — вспыхнул Цицерон, — мы все выиграли эту войну.
— Неправда, — покачал головой Цезарь, — это была твоя личная победа над твоими личными врагами. И твоя личная месть. Я и сейчас считаю, что нельзя было казнить римских граждан в нарушение наших законов.
— Великий Юпитер, всеблагой и милосердный, — громко закричал Цицерон, — я спасал тогда Рим.
В триклиний испуганно заглянуло несколько рабов Цезаря.
— Вы мне не нужны, — удалил их Юлий и, обращаясь к Цицерону, посоветовал: — Не так громко, а то соберешь всех рабов в моем доме.
— Я не могу понять, — горячился Цицерон, — что может быть общего у тебя с популярами. Мне понятны мотивы Клодия — безумца и развратника, пытающегося сделать себе карьеру, слывя защитником популяров. Но ты, Цезарь? Или Красс, который дает деньги популярам. Может быть, он считает, что популяры будут благодарны всадникам[144] за их помощь? Придя к власти, чернь сметет сначала сенатскую партию оптиматов, а потом примется и за всадников. Кто поддерживает, кроме вас, популяров? Безумные поэты и скульпторы, опустившиеся торговцы и ремесленники. Потерявший разум Лукреций Кар или влюбленный в распутную Клодию Катулл. Это не политики, Цезарь.
Но только ты и твоя слава делают популяров столь опасными для всех. И для тебя самого в первую очередь. Теперь, после этого случая с Клодием, я думаю, ты во всем разобрался сам. Не разводись с женой, тем более что она невиновна. Вместо этого иди в суд и выступи субскриптором на суде против Клодия.
Цезарь молчал.
Ободренный этим молчанием, Цицерон продолжал:
— Ты уезжаешь в Испанию в качестве пропретора. Мы отпустим тебя, забудем все твои долги. Вернувшись, ты сможешь претендовать на место консула Римской республики. А в Риме наконец восстановится стабильность. Кроме того, — очень тихо добавил Цицерон, — ты отомстишь за честь дома Юлиев.
Цезарь принял решение.
— Благодарю тебя, Цицерон, — сказал он, вставая, — но я не собираюсь выступать на суде в качестве обвинителя. Согласись, что это довольно смешная роль — защищать свою честь подобным образом.
— Ты его простил, — не поверил услышанному Цицерон, вставая вслед за хозяином дома, — но что скажут римляне?
— Я не могу думать за весь римский народ, — терпеливо произнес Цезарь, — мне неизвестны также отношения Клодия с моей бывшей супругой. В любом случае я ничего не хочу знать об этом.
— Ты бросаешь всех на произвол судьбы, — тихо сказал Цицерон, — бросаешь всех нас. Ты занял самую удобную позицию невмешательства. Воистину, Цезарь, тебе можно удивляться. Но как ты расплатишься со своими долгами?
— Думаю, что это менее всего волнует оптиматов, — улыбнулся Цезарь, — я найду поручителя.
— Да хранят тебя боги, — сказал на прощание Цицерон. — Кстати, обвинителем на процессе готов выступить и Лукулл, — выпустил он свою последнюю стрелу.
— А я слышал, вы не хотите утверждать распоряжений Помпея на Востоке. Неужели это правда? — ответил еще более сильным ударом Цезарь.
Цицерон быстрым шагом вышел из триклиния.
«Как поступает муж, обнаруживший измену жены, — подумал, усмехаясь, Цезарь. — Разводится с ней, чтобы семейная жизнь не мешала карьере. И сдерживает чувства, постигая происшедшее рассудком, подсказанным ему здравым смыслом».
— К тебе пришел трибун Фуфий Кален, ты его звал, — доложил Зимри.
— Пусть войдет, — разрешил Цезарь.
«Но Клодий действительно невероятный мерзавец», — подумал он напоследок.
Глава XXXIX
В грехом обильный век оскверняются
сначала браки, семьи, рождения,
Отсюда выйдя, льются беды
В нашей Отчизне, во всем народе.
Квинт Гораций ФлаккЯнварские иды выдались в году 693-м римской эры особенно холодными. Римляне почти не покидали своих жилищ, предпочитая проводить дни с друзьями и клиентами в своих триклиниях.
За семнадцать дней до февральских календ был проведен традиционный праздник освящения храма Конкордии, богини согласия и милосердия. Проводившим обряд жертвоприношения консулам было не до веселья, ибо уже на следующий день сенат должен был рассматривать дело Клодия.
После святотатственного поступка Клодия прошло уже несколько недель, а римляне по-прежнему волновались, гадая о возможном исходе дела.
А тут еще начали опаздывать хлебные караваны из Египта и Сирии. Это подогревало и без того растущую ненависть к сенату, которую умело сеяли популяры. Сам Клодий в термах, храмах и других общественных местах, пользуясь своим правом квестора, устраивал вызывающие собрания, обрушиваясь с обличительными речами против виновников народных бедствий.
Люмпены охотно внимали ему, ибо ничто так не льстит самолюбию плебса, как осуждение правителей и власть имущих. Бездарные, опустившиеся люди, разорившиеся торговцы, малоимущие ремесленники с понятным одобрением внимали гласу Клодия. Они находили в его речах безусловное оправдание своей никчемности, ибо их счастью и успехам в полной мере мешала сенатская партия.
Во время этих митингов никто не задавал себе вопроса: а могу ли я сам работать, умею ли вести хозяйство, быть рачительным и бережливым хозяином?
Во всем виноваты оптиматы, радовались плебеи и люмпены, слышавшие в речах Клодия и других популяров то, что они хотели слышать.
Феномен толпы еще недостаточно изучен и усвоен историками, хотя прошедшие несколько тысяч лет дали подтверждение нашим взглядам. Толпа никогда не приемлет мнения, отличного от ее мнения. Потакание низменным инстинктам, безудержная лесть в свой адрес, зачастую неумеренное восхваление несуществующих достоинств, грубая критика власть имущих — психоз достигается во многом путем самовозбуждения. Лишь гениальным единицам удается переломить настроение и ход мыслей единого пространства людей. Но, потакая низменным инстинктам, разжигая их, государственный деятель должен быть готов и к тому, что рано или поздно психический накал страстей ударит и по нему, ибо в рамках данного пространства людей уже не остается места независимым суждениям. Сливаясь в единую массу, толпа ищет идолов своей любви и своей ненависти, выражая свой восторг и неприязнь с одинаково безумной силой. Римский плебс своеобразно любил Клодия, всегда видя в нем нарушителя традиционных устоев и морали Древнего Рима, а это импонировало люмпенам, словно вызов Клодия был и их собственным вызовом.
Сенаторы собирались на свое заседание ранним утром, когда тусклый январский день еще не успел вступить в свои права и улицы города не заполнились народом.
Многие отказывались даже от традиционного жертвоприношения, поскорее входя в сенат.
Цезарь явился на заседание одним из последних и сел с Крассом, будто ничего не произошло. Он даже улыбался, вызывая ярость оптиматов.
Агенобарб, заметивший его улыбку, не сдержавшись, громко сказал Катону:
— Они уже отнимают друг у друга жен, а Цезарь все улыбается.
— Он сумел все просчитать, — нервно отозвался Катон, — развелся с Помпеей, будто ничего не произошло, и по-прежнему благосклонен к нечестивцу Клодию.
— Боги, боги карают за такое кощунство, — вздохнул Агенобарб.
В зал входили народные трибуны. Увидев их, Катон презрительно отвернулся.
— Среди них всегда есть люди Цезаря, — негромко сказал он. — Раньше это были Сервилий Рулл и Тит Лабиен. Кто теперь, об этом мы сегодня узнаем позже.
— Он их покупает, — с ненавистью произнес Агенобарб. — Цезарь, имеющий больше всех долгов, по-прежнему имеет большие деньги. Мы не должны отпускать его из Рима. Если он уедет в Испанию пропретором, он вернется богатым человеком, а это совсем плохо.
— Законы Рима есть достояние наших граждан, и мы не можем помешать ему, если он сумеет найти поручителя, — возразил Катон.
— Законы Рима, Катон, — разозлился Агенобарб, — всегда удобны только тем, кто их предлагает. Остальным римлянам они часто мешают.
