Николай Лузан - Чертова дюжина контрразведки
Внук губернатора Ямайки и сын владельца железных дорог в Испании, Рамон Меркадер порвал со свои аристократическим прошлым и стал служить идеям социализма. В период Гражданской войны в Испании он вместе с матерью Каридад вступил в ряды республиканцев и воевал против фашистов. Там на них обратил внимание выдающийся советский разведчик Наум Эйтингон и привлек к сотрудничеству. 20 августа 1940 года в далекой Мексике ледоруб Рамона раскроил череп злейшего врага И. Сталина — Льва Троцкого. Он был схвачен на месте и посажен в тюрьму. Пытки, издевательства уголовников, которых натравливали троцкисты, не сломили воли идейного мстителя. Как ни старались следователи, они так и не смогли добиться от Рамона признания в связях с советской разведкой — тот твердо стоял на своем: убил Троцкого по личным мотивам, из чувства ревности.
20 августа 1960 года Меркадер, отсидев в мексиканской тюрьме весь срок, вышел на свободу. Новые советские вожди предпочитали не пятнать свою репутацию прошлыми «кровавыми делами» и потому поручили Рамона чешским «друзьям». В Праге он так и не появился, а через Кубу нелегально прибыл в СССР.
Что подумал Рамон, когда сошел с трапа самолета? Каковы были его первые впечатления о стране Советов? Одно можно с уверенностью сказать: это был не тот мир, мыслями о котором он жил все предыдущие годы. В нем уже не было Сталина, Берии, не было и романтиков-революционеров, а идеи социализма, за которые он с матерью так самоотверженно боролся, заметно потускнели. В Москве его ждала самая высокая награда — «Золотая Звезда» Героя Советского Союза.
В разведку Рамон больше не вернулся и занялся рутинным делом: работал старшим научным сотрудником в Институте марксизма-ленинизма. По советским меркам он был обеспечен всем, о чем только мог мечтать обыватель: четырехкомнатная квартира, госдача и персональная пенсия, не уступавшая генеральской. Но что они значили для человека, в свое время отказавшегося от богатства? Вероятно, ровным счетом ничего! Рамон задыхался в советском бюрократическом социализме и рвался на Кубу, где пламенный Ф. Кастро предпринимал отчаянные попытки сохранить дух революции.
В 1973 году ему разрешили уехать в Гавану в качестве советника команданте. А спустя три года Меркадер, этот один из последних и трагических героев своего бурного и противоречивого времени, ушел из жизни. Он до конца оставался революционером, трагизм положения которого как нельзя точно передают слова, однажды сказанные Рамоном руководителю легендарного 4-го Управления НКВД-НКГБ СССР П. Судоплатову: «Если бы мне пришлось заново пережить сороковые годы, я сделал бы все, что сделал, но только не в сегодняшнем мире. Никому не дано выбирать время, в котором живешь».
Разведчики легендарной «Красной капеллы» И. Штебе, А. Ханак и десятки других выходцев из аристократических немецких фамилий бросили вызов могущественным спецслужбам фашисткой Германии. В течение нескольких лет они снабжали советскую разведку ценнейшей информацией. В самое трудное время, когда гитлеровские войска стояли у ворот Москвы, они не дрогнули. Они верили в победу добра над злом и до самого своего последнего дня на свободе продолжали добывать разведывательные материалы.
В те годы подавляющее число однокашников Сыпачева по учебе на курсах разведки все еще жило этими идеями. Они, так же как и предшественники, мечтали повторить их подвиги и верили, что в будущей работе найдут своих филби и меркадеров.
Сыпачев, проникнутый этими чувствами, со всем пылом юности упорно грыз гранит новой науки — разведывательной. Незаметно подошла к концу учеба, состоялось распределение, и для него начались суровые будни. Проза жизни сбила ореол романтики. На практике разведка оказалось делом не только тяжелым, но и зачастую рутинно-утомительным. Явки с агентами на конспиративных квартирах, беседы с кандидатами на вербовку на фуршетах и в дорогих ресторанах, гонки на машинах, чтобы оторваться от слежки — все это присутствовало в работе молодого оперативного сотрудника Сыпачева. Но…
В ней имелось и другое: изматывающая душу бумажная волокита и отписки в делах для проверяющего. Скрепя сердце он вымучивал из себя отчеты на «мертвую агентуру» и поручал ей новые задания. По этому поводу более опытные и ушлые сотрудники язвительно острили: «Чем больше бумаг в деле агента, тем чище у тебя задница».
Вначале это раздражало Сыпачева, а с течением времени вместе с раздражением в нем возникло и все больше усиливалось потребительское отношение к работе. Ореол предшественников героев-разведчиков в его глазах померк. Дремавшие в нем низменные чувства распаляли немалые денежные средства, выделяемые на оперативные расходы: посиделки с кандидатом на вербовку в ресторане или кафе, премиальные агентуре за предоставленную информацию и т. п. Сложность для руководителя резидентуры проконтролировать правильность использования подчиненными этих средств для людей, нечистоплотных на руку, порождали соблазн использовать их на себя.
Грел ли на этом руки Сыпачев? Утверждать сегодня такое некорректно: тут, как говориться, не пойман — не вор. Одно можно с уверенностью сказать: если для Кима Филби, Рамона Меркадера, Джорджа Блейка и сотен других разведчиков, бескорыстно служивших идее, деньги являлись лишь средством обеспечения весьма скромных потребностей, то для Сыпачева в конце его службы они стали составлять главный смысл жизни.
Шли годы. Он в срок занимал положенные должности и рос в звании. Но большой успех в работе чаще приходил к другим. Своего суперагента Сыпачев так и не завербовал и потому, особенно не убиваясь, тянул лямку до предельного потолка — ухода в запас по достижении предельного возраста. На «гражданке» его ждали: достойная пенсия, не уступающая зарплате ведущего инженера в закрытом КБ, не хлопотная должность кадровика или зама по режиму в солидной госструктуре, ритуальные встречи с комсомольской молодежью и раз в год прием на торжественном вечере в ГРУ.
Август 1991 года в одночасье лишил Сыпачева всего этого. Зарплата полковника упала до уровня помощника машиниста метро, а почти пенсионный возраст оставлял ему надежду разве что на место «вратаря на калитке» у какого-нибудь юного олигарха. В это же время на глазах Сыпачева стремительно рождалась новая жизнь. Она слепила блеском рекламы, оглушала ревом двигателей бентли, порше и ягуаров. И ему, видимо, представлялось, что после двадцати двух лет службы он очутился на обочине праздника жизни.
Смута, охватившая в те годы страну, воцарилась и в его душе. И ему уже казалось, как в песне кумира молодежи 60–70-х годов В. Высоцкого: «Нет ребята, все не так! Все не так, ребята!».
Не так все шло по службе. Не так все складывалось в семье. Жена, которая до поры до времени терпеливо сносила его нервные срывы, постепенно отдалялась. Дети выросли и жили самостоятельной жизнью. Развод стал неизбежен. Сыпачев, надо отдать ему должное, не стал затевать скандалы и трепать себе нервы, сутяжась в судах, а просто ушел из семьи к другой женщине, оставив жене и детям квартиру и то, что в ней находилось.
На пятом десятке лет начинать новую жизнь в чужих стенах с висящим на шее банковским кредитом и пугающим своей близостью «дембелем», а еще больше с непредсказуемым будущим, становилось страшно. А жить, и жить красиво, очень хотелось. Денежное место в компании «Наш дом — Газпром» ему не светило. Там сами не знали, как избавиться от лишних ртов. Идти с пистолетом и грабить банк, которому задолжал, было глупо.
После мучительных раздумий Сыпачев пришел к мысли, как решить все проблемы одним махом. У него имелось то, чего не было у других, — секреты, за которыми охотились иностранные разведки. На «мелочи», какую-то там непальскую разведку, он не стал размениваться. В ней сами перебивались с воды на квас. Большие деньги и быстро, как полагал Сыпачев, ему могли дать только американцы или британцы. Прижимистость «потомков Бонда» — МИ-6 была общеизвестна, и потому он остановился на ЦРУ.
От задуманного и до сделанного Сыпачева отделял не один день. Страх разоблачения продолжал удерживать его от рокового шага. В памяти невольно всплывали арест и осуждение бывших сослуживцев, ставших агентами иностранных спецслужб Сметанина, Полякова, Баранова. По ночам его мучили постоянные кошмары. История последних минут жизни предателя Пеньковского, которого якобы живьем запихнули в печь крематория, полушепотом передававшаяся среди сотрудников ГРУ, во сне приобретала жуткое воплощение. Это не Пеньковского, а его, Сыпачева, жарили на раскаленных углях более удачливые соперники-сослуживцы.
Наступал новый день. Страх улетучивался и уступал место подленьким мыслишкам. В конце концов, жажда денег и, вероятно, русский «авось пронесет» перевесили чувство страха. Отбросив последние сомнения, Сыпачев сделал решительный шаг к предательству.
