Стивен Хантер - Честь снайпера
Несколько минут она внимательно слушала и кивала. Улыбка так и не пропала с её лица — но совершенно изменилась, уже не будучи отражением настроения, а став неким покровом лица, которое — тремя слоями глубже в подкожных тканях — прониклось напряжением и болью. Из улыбающейся женщины она превратилась в женщину в маске улыбки.
— Да, да… ну, мы сразу это предполагали. В тех обстоятельствах такой конец лучше всего. Через восемь часов мы будем в Москве. Я позвоню, мы что-нибудь придумаем. Верно, очень хорошие новости. Нет, мне помогали, так что я не одна справилась. Вовсе не я одна. Ладно, скоро ещё поговорим.
Повернувшись к Суэггеру, она лучилась сияющей улыбкой — абсолютно неискренней.
— Итак, всё улажено. Пошли.
Они добрались до Нутра, где вертолёт наконец-то смог приземлиться. Там Суэггер сказал ей:
— Я бы посчитал, что ты привидение увидела. Однако, призрак не может шмякнуть тебя так, как тебе досталось.
— Ну… на самом деле новости неплохие. На самом деле — хорошие.
— Ты не убедишь меня в этом, поскольку сама не веришь.
— Я надеялась. И ты тоже. Шанс был — один на миллион. Теперь и его нет.
— Ладно, выкладывай.
— Длинное, скучное вступление. В 1976-м году кто-то брал интервью у евреев, переживших войну, в целях сбора материалов для книги. Все записи поступили в архивы музея Холокоста в Вашингтоне, где были прочтены и проиндексированы. Одна из записей была сделана со слов человека, который пережил не только концентрационные лагеря, но и впоследствии ГУЛАГ.
— Музей Холокоста в Вашингтоне? Как он здесь оказался замешан?
— Это ещё одна долгая история. Вдоль старых строчек: мой знакомый, чья жена — бывший национальный редактор «Вашингтон пост», а впоследствии — директор музея Холокоста. Тесный мир, да? Но всё так и есть. Так вот, я позвонила ему пару недель назад, чтобы он поглядел — нет ли в архивах музея чего-либо о Грёдле. Сейчас, наконец-то, пришёл ответ.
— Итак, я внимательно слушаю.
— Так вот, этот человек, давший интервью — переживший ГУЛАГ в Сибири — рассказал, что в бараках вместе с ним находился ещё один заключённый, принимавший участие в партизанском движении. Они сдружились. Возможно, оба были евреями — хотя впрямую этого нигде не сказано. Интервьюируемый поведал, что экс-партизан сказал ему о женщине, русской снайперше, с которой он вместе скрывался в лесу и о том, что она убила важного нацистского преступника.
— Есть ли этому подтверждения?
— Он говорил об Украине в июле 44 года. Я не говорила этого Майклу. Таким образом, это независимое подтверждение верности интервью, данного примерно в 1976-м году, а сам он слышал об этом в 1956-м. Кто-то посчитал, что тем преступником был Грёдль, так что выдержка из интервью легла в папку Грёдля, где его и нашли люди Майкла.
— Это первое внешнее подтверждение того, что Милли убила Грёдля.
— В истории ещё кое-что есть.
— Поторопись рассказать мне.
— Он знал, что случилось с Милли.
Глава 54
Фон Дрелле прошёлся перед пленниками, внимательно рассматривая их — оборванных, грязных, измотанных, мокрых от пота.
Двое мужчин не заинтересовали его. Один — в очках, за тридцать лет, в глазах — многовато ума, который он пытался спрятать. Еврей, скорее всего. Другой — здоровый, один из тех, кто представлял собой исконное украинское крестьянство.
— Карл, у тощего вот что было — сказал Денекер, протягивая ему маленький венгерский пистолет.
Карл вынул магазин, оказавшийся полным, затем потянул скобу, отчего вылетел патрон.
— Сэр, — сказал он по-русски, — это может навлечь на вас массу проблем.
Пистолет и магазин он выбросил в лес — в разные стороны.
— Итак, — продолжил Карл, — я хочу побеседовать с легендарной Белой Ведьмой.
Его люди повели двух мужчин в окопы, чтобы слегка накормить. Карл указал женщине на заросшую травой обочину дороги и предложил сесть. Да, чёрт побери, она определённо была красавицей. Откуда-то из глубин памяти всплыл Флобер: «Красота может резать, словно лезвие ножа».
Её высокие скулы словно натягивали щёки, делая их почти впалыми — а вот губы были полными, хоть с мрачно опущенными уголками. Нос обладал орлиной статью, но ничто не могло сравниться с её глазами — голубыми, словно летние озёра и огромными, как зимние океаны. Взгляд её также был мрачен — но вместе с тем спокоен и ничего не выдавал. Карл, тем не менее, понимал, что он может в долю секунды смениться теплотой и выразительностью. Тёмные брови вступали в контраст со светлой, хоть и загоревшей кожей. Пряди волос, свисавших на лоб, не смотрелись беспорядком, а добавляли последний штрих в идеал. Что бы ни случилось с волосами этой женщины — они всегда смотрелись идеально.
— Сигарету? — предложил он, достав пачку «Меркурия».
Она взяла предложенное, внимательно глядя на него. Красотки обычно спокойны — они знают, что ничего плохого с ними случиться не может. Так же вела себя и Белая Ведьма в германском плену — пусть и понимая, что с ней уже практически случилась ужаснейшая вещь.
Он дал ей прикурить и зажёг свою сигарету. Тут снова грянул обстрел, сопровождаемый воем «Катюш».
— Как видите, ваши люди идут, — сказал он по-русски. — Я бы не рекомендовал вам питать глупые надежды. Сюда они раньше ночи не доберутся — им ещё несколько часов. Наше дело к тому времени точно решится. Мы уже будем в пути.
Она смотрела вдаль расфокусированным взглядом. Затем она сказала:
— Меня зовут Людмила Петрова. Я сержант, Шестьдесят Четвёртая гвардейская армия. Сейчас нахожусь на задании. Свой номер я забыла. Это всё, что я вам скажу.
— Я ни о чём не спрашиваю, сержант Петрова. Эсэсовцы уже на пути сюда. Вот у них будет много вопросов. Ты им очень нужна. Я присмотрю, чтобы вас накормили и снабжу сигаретами. Никто не покусится на вас и не изнасилует. Мы — не те немцы. Я бы посоветовал вам дать СС то, что им нужно. Теперь, в этом позднем периоде войны оно ни на что не повлияет — вы практически уже победили. А вот если ими пренебречь — они очень рассердятся. Может быть, таким образом вы заслужите быстрой смерти — чего от них было бы разумно ожидать. Всё же вы убили одного из их героев.
— Я бы сделала всё то же самое, даже зная, как всё обернётся. Моя смерть ничего не значит.
— Тут вы сильно меня превосходите. Моя смерть значит очень многое — особенно для меня, и я не хотел бы встретить её сегодня. Когда я передам вас им, мои люди и я покинут вашу добрую страну. Скорее всего, нам повезёт выжить.
— Поздравляю, — ответила она. — Кстати, я никогда не видела таких смешных касок. Вы — что, грибы?
— Это десантный шлем. Мы = знаменитая боевая группа фон Дрелле, сейчас выполняем задание, поступив в распоряжение Четырнадцатой панцергренадёрской дивизии, группы армий «Север» на Украине. Майор Карл фон Дрелле в вашем распоряжении. Мы прыгаем с самолётов, знаете ли. Такой чертовке, как вы, это понравилось бы. Я бы взял вас с собой, не будь вы некоторым образом заняты.
— А что значит «Крета»? — она указала на вышитую нашивку на горловине его вещмешка. — Это какой-то сыр?
— Сыр — это фета. Крета — это Крит, греческий остров на Средиземном море. Мы высаживались туда в 1941-м. Нас обстреливали с земли всё время, что мы падали.
— Не пытайся вы захватить их остров — они не стреляли бы.
— Я понимаю их точку зрения и военную необходимость. Так что ничего личного.
— Мой муж, Дмитрий, был лётчиком. Он не сумел покинуть самолёт, сгорев в нём заживо. Немецкие зажигательные пули.
— Полагаю, там тоже не было ничего личного. Пусть даже вы и Дмитрий так не считаете. Много моих товарищей похоронено в снегах и пшенице, так что я кое-что знаю о горе и страдании. А кто эти люди с вами?
Он указал на другую сторону дороги, и они оба посмотрели на пленников, остервенело пожирающих немецкие пайки.
— Простой народ. Учитель и крестьянин. Никаких тонкостей. Они ничего не значат.
— Я не могу их отпустить. Эсэсовцам они тоже нужны.
Она ничего не ответила. Солнце освещало её лицо — тихое и спокойное. Ещё раз затянувшись, она выпустила клуб дыма, на удивление безразличная к себе и обстоятельствам вокруг нёе.
— За вами идёт СС. Вы же на удивление спокойны. Это впечатляет.
— Я и не думала, что выживу. Я уже приняла смерть. Грёдль убит, а всё остальное ничего не значит. Никто из моей семьи не выжил, так что я встречу их на небесах — если они вообще есть. Майор, вы выглядите цивилизованным человеком. Могу ли я просить вас… нет, умолять вас? Я понимаю, что я — ваш трофей и вы получите за меня награду. Но отпустите этих двух. Они — просто беглецы. Я же — ваш билет к выживанию. Они безобидны. Спросите себя сами — какая вам разница?
— Я искренне ненавижу ваш тип людей — эдакие благородные герои. Видите, тот парень, что кормит ваших друзей? Он их даже рассмешил. Так вот, он тоже такой же — благородный. Аж до тошноты. У него шесть нашивок за ранение и знак отличия за семьдесят пять атак. Семьдесят пять! Примерно до 1942-го знаков отличия хватало, но более важных уже не было. По политическим мотивам СС уничтожили бы его немедленно — имей они такой шанс. Они знают о его подрывных наклонностях. Я бы хотел отправить его домой: он этого заслужил. Как и другие мои парни. Они все этого заслужили. А если я не выдам ваших друзей эсэсовцам, Вилли домой не попадёт — как и остальная группа, которые уже больше чем моя семья. Они пропадут здесь, на этой проклятой горе — ни за что. Это очень важно, и поэтому я не могу помочь вам — хоть и хочу это сделать. Если мне придётся взвесить жизни ваших друзей и жизнь Вилли — а, судя по всему, именно так мне и придётся поступить — я определённо выберу Вилли. Я говорю об этом потому, что желаю дать понять — мои мотивы продиктованы не злобой, пусть с вашей точки зрения они и приводят к злобным результатам.
