Томас Гиффорд - Змеиное гнездо
Толпа была вне себя.
Дрискилл переключил канал.
В Чикаго какой-то рабочий свалился с мостков, пролетев сквозь дебри трапов и гидравлических кранов, опутавших гигантский восьмигранник Международного Центра съездов Эрни Бэнкса, занимавший семьдесят пять акров земли у озера Мичиган. Несчастный электрик пролетел триста футов до подножия, но свалился на кипы волокнистого оптического кабеля в виниловой упаковке, отскочил от него и рухнул в тридцатитонную груду дерна «астро», где и замер в глубоком обмороке, осознав, что вовсе не умер, а всего лишь сломал лодыжку. В интервью, взятом у него в местной больнице, парень сказал, что всегда был демократом и, уж конечно, останется им после чудесного спасения.
– Господь любит нас, демократов, – провозгласил он, но репортеру так и не удалось выжать из него, чей он человек: Хэзлитта или Боннера.
На следующий день он вернулся к работе с лодыжкой, зафиксированной повязкой «Ас». И раздавал автографы. Половину центра Эрни Бэнкса занимало местное шоу, но остальные залы готовились принять делегатов демократической партии на неделю, которая, согласно прогнозам «Альманаха старого фермера», обещала стать самой жаркой в июльском Чикаго за последние пятьдесят лет. Было уложено тридцать шесть миль электрического кабеля, установлены тысяча триста хартлендских компьютеров «пентиум» с памятью обширнее, чем у Милтона Берла,12 подключены четыреста телемониторов и самый большой внутренний телеэкран в мире, более половины мировых запасов аудио- и видеоаппаратуры подключалось к спутникам и световодам, тридцать тысяч сидячих мест были выкрашены в красный цвет, а также в белый и голубой – это не считая пяти тысяч собственно в зале съезда. Мост Золотых Ворот можно было бы в два слоя выкрасить той краской, что ушла на стены, сцену и трибуну, каковую сооружали семь тысяч членов профсоюза плотников. Сорок театральных дизайнеров разрабатывали зрелища, которым предстояло разорвать монотонность рабочих будней. Сцена за трибуной опиралась на четыре гидравлических подъемника. Кто-то уверял, что она выдержит шесть тяжелых тракторов одновременно, хотя проверить эту гипотезу никто не рвался. Особые условия были созданы для партийного талисмана, который под тщательным наблюдением предполагалось в течение недели несколько раз являть собравшимся, в частности на заключительном представлении воскресным вечером, когда раздвижной купол центра откроется и из него взлетит к небу фейерверк столь ослепительный, что, по словам какого-то шута из калифорнийской обсерватории, его можно будет наблюдать даже с американской станции, находящейся на орбите Марса. Организаторы съезда, как заявил их представитель, добились разрешения на ограниченное использование пиротехники внутри здания. Предсказывали, что хлопушки, «огненные хвосты», «вишневые бомбы», «зеленые ангелы», «золотые олени» и «красные атомные грибки» общей стоимостью восемь миллионов долларов произведут воистину зрелищный эффект.
Но до того еще предстояло пережить съезд. Так говорили все.
Бен сидел рядом с Элизабет. Держал ее за руку. Ладонь хранила живое тепло и временами, рефлекторно, как он предполагал, стискивала его пальцы. Или она посылает ему знак надежды? Он говорил с ней все эти долгие часы, проведенные у ее постели, прислушивался к ее дыханию, ощущал ее присутствие, словно она всего лишь спала. Он рассказывал ей самое простое, то, что чувствовал: как любит ее, как она ему нужна, как он ждет оставшихся им, если только она выпутается из этого несчастья, лет жизни. Он заверял, что никогда никого кроме нее не любил, и напоминал, как они встретились в ту страшную ночь в Принстоне после убийства его сестры – его сестры и лучшей подруги Элизабет. Он перескакивал то к давним, то к последним событиям обшей жизни, порой смеялся вслух, вспомнив что-то, о чем хотел рассказать спящей жене. Одна из сиделок заглянула в дверь и широко улыбнулась:
– Вижу, вы тут неплохо проводите время вдвоем.
– Мы такие, – улыбнулся в ответ Дрискилл. – Дрискиллы-забавники.
– Вашей жене посчастливилось. Такой любящий муж!
– Должен вам сказать, настоящий счастливчик тут я!
Так он сидел, перебирая в уме все, что принесло расследование, – груды сведений, мучительно невнятных, словно он пытался измерить зверя, скрытого занавесом лжи, россказней и трусливого желания прикрыть собственную задницу, – когда его наконец отловил Ник Уорделл.
– Здорово же вы прячетесь, Бен… Прежде всего, как Элизабет?
– Я сейчас сижу рядом с ней, Ник. Спит, как младенец. Выглядит неплохо. – Он сжал губы, стиснул зубы, загоняя чувства вглубь. – Только просыпаться не желает.
– Она выздоравливает, Бен. Я знавал одного парня, так представляете, бедолага десять лет пролежал в коме… после автомобильной аварии, в которой погиб его лучший друг. Десять лет! И, честное слово, вдруг проснулся, а через пару недель уже выписался из больницы. Не шутя! – У каждого имелась в запасе утешительная байка.
– Десять лет – это долго, – сказал Дрискилл. – Я надеюсь, она поправится раньше.
– Я не о том. Люди приходят в себя, вот что я хотел сказать.
– Я вам благодарен, Ник. А теперь, за каким чертом вы меня искали?
Ник Уорделл сказал:
– Бен, я не знаю, как подойти, так что лучше прямо к делу. Помните Лэда Бенбоу?
– Такого не скоро забудешь.
– Ну так вот, он сменил курс. Решил не разыгрывать упрямого осла. Не знаю уж отчего. Может, из-за Элизабет. Словом, он говорит, что «близкий друг» Уоррингера готов к разговору.
Дрискилл почувствовал, как вдоль позвоночника прошла легкая дрожь. Возможно, это переломный момент.
– Хорошо, Ник. У нее ключ ко всему, что было на уме у Уоррингера.
– Ну, не знаю. На мой взгляд, Бен, мы сидим на ящике с динамитом. И чиркаем спичками, чтобы разогнать мрак… Но если динамита там нет, так что вы теряете? Хотя я понимаю, как вам сейчас трудно. Решайте сами, Бен.
Последовало долгое молчание.
– Бен?
– Ладно, Ник. Я буду у вас к ужину.
Глава 19
Уорделл снова подобрал его на маленьком аэровокзале и повез за реку, в Иллинойс, а там свернул вправо, к озеру Дровер, которое, в сущности, представляло собой залив Миссисипи и соединялось с ней каналом, позволявшим плавучим домам выходить в реку. На озере остро пахло летом и влажной землей, а с игорных барж у берега по-прежнему доносилась музыка.
– Вам повезло, что рыбьи мухи в этом году задержались с вылетом. Москиты есть, есть и рыба, которая поднимается с глубины со странным плеском, и звери, гуляющие в темноте, – но хоть рыбьих мух нет, и это ваше счастье. Это я так стараюсь вас подбодрить, Бен.
Уорделл остановил четырехприводную машину с кожаными сиденьями и новейшей стереосистемой на старом деревянном причале, у которого стоял плавучий дом Лэда Бенбоу. Рядом были другие причалы, большей частью крепче и новее на вид. Скрип барж и плеск воды под днищами наполняли ночь.
– Тихое местечко, – заметил Уорделл. – Лэд всеми силами старается окружить своих клиентов могильной тишиной. Он не станет рисковать больше, чем необходимо. Забавно, Бен, я и сам малость нервничаю. Недолюбливаю плавучие дома, воду, змей и тому подобное.
Это была старая четырехугольная баржа, никаких плавных изгибов и закругленных углов, никакого фибергласа, никаких признаков, указывающих, что она способна обогнать неторопливого пешехода. Хорошей сохранности дерево, несколько окон, или как там их, иллюминаторов – Дрискилл не разбирался в морском деле. Сооружение выглядело самим собой: маленьким домиком, поставленным на деревянный прямоугольник баржи. Ничего больше. Бен шагнул на борт.
Лэд Бенбоу вышел им навстречу. В руке он нес стакан и позвякивал льдинками.
– Дрискилл, рад, что вы так быстро прибыли. Позвольте заверить, что я очень сожалею о вашей жене.
Дрискилл кивнул.
– Плохо обернулось, – тихо сказал он. – Боюсь, что у нас совсем не осталось времени.
– В самом деле! Кажется, даже здесь слышен галдеж, который поднимается в Чикаго, а до него почти двести миль. Входите, выпейте джина с тоником.
– Она здесь? – спросил Дрискилл.
– В свое время, в свое время. Я бы не стал вызывать вас сюда, чтобы ловить ветер в поле. Господи, здесь слишком жарко, идемте внутрь.
Пять минут спустя они расположились в плетеных креслах в большой комнате, откуда двери вели в спальню и в кабинет. Лампы горели, отбрасывая неяркий желтый свет, а по компакт-стерео тихо звучала запись «Зут Симс». Здесь было градусов на пятнадцать-двадцать прохладнее, чем снаружи, и не так сыро, но все же достаточно жарко, чтобы у медного бульдога яйца сварились.
Ник Уорделл напялил бело-зеленые туфли «адидас» из натуральной кожи с тремя полосками, а выше были клетчатые брюки для гольфа от Орвиса, Бина или бог весть откуда еще. Сочетание оттенков зеленого ужасало. Мускулистые руки с рыжей щетиной выпирали из рукавов рубашки поло, а кожа на голове, обожженная солнцем сквозь редкую шевелюру, светилась розовым. Он понемногу тянул джин с капелькой тоника. Ломтики лимона плавали вокруг льдинок, как сморщенные лягушки.
