Юлиан Семенов - Пароль не нужен
Блюхер надвигает на глаза свой заячий треух, запахивает коротенький тулупчик и, забросав костер снегом, первым уходит в ночь — на передовую.
Постышев ползком добирается в отряд моряков, которые выдвинуты почти вплотную к рядам вражеской колючей проволоки.
— Замерзли? — спрашивает Постышев.
— Отогреемся, когда на проволоку.
— Как ее, сволочугу, резать?
— На зуб.
— Раскрошатся зубы, девчата любить не станут.
— Фиксы вставим.
— Заржавеют фиксы, — отвечает Постышев, — и образуется в твоем рту склад металлического лома.
— А вы как к нам добрались, товарищ комиссар?
— Пешком…
— Рост у вас приметный, а они шпарят — страх…
— Пригибаться надо, голову беречь.
— Рано еще пригибаться… Пока погодим голову гнуть. Табак остался?
— Мы здесь мох с-под снега откопали, курить можно, только во рту потом сплошная сосновая роща, будто в тайгу зашел.
Разбрызгивая белые искры, шипя и замирая в небе, взлетают три красные ракеты.
Гремит «ура» по всей громадной линии фронта. Выскакивают из окопов, бегут на кинжальный пулеметный огонь белых, падают, ползут, корчатся в агонии, орут, бросаются на колючую проволоку, рвут ее окровавленными руками, перелезают через нее, бросив поверх острых зубцов шинель и бушлат, падают, сраженные, но следом за ними переваливаются еще и еще — десятки, сотни, тысячи бойцов Народно-революционной армии и красных партизан. Они бегут вверх по сопке, утопая в снегу, глядя в черные маленькие дула винтовок и пулеметов, бегут, умирают, но следом бегут другие, и гремит, гремит в сухом морозном воздухе неумолкающий ни на минуту протяжный призыв к победе.
ЗАИМКА ТИМОХИ
Тимоха сонно зашлепал губами, заметался и, сев на кровати, быстро стал повторять:
— Просыпайтесь, господин Исаев, просыпайтесь…
Исаев очень точно разыграл спящего, несколько раз оттолкнул Тимохину руку, потом вскочил, спрыгнул на пол, увидел прямо перед собой Гиацинтова, смущенно улыбнулся и, потерев глаза, начал будить Ванюшина.
— Давно приехали? — спросил Исаев полковника.
— Да не так чтоб очень.
— Давайте поскорей, господа, — торопил всех Тимоха, — спаси бог, засветит солнце, всю обедню попортим. Изюбрь любит, чтоб его затемно окружить, он за пять верст слышит.
Тимоха заметно нервничал, посматривал на филеров, приехавших с Гиацинтовым, руки его были суетливы и слишком быстры.
— А эти господа тоже с нами, Кирилл Николаевич? — спросил он про филеров, не удержавшись.
— Тоже.
— А как они без ружей?
— У них маузеры.
— Чего?
— Пистолеты американские. По два на рыло, восемнадцать патронов в каждом.
Филеры приподняли полы френчей, показывая Тимохе гранаты и заткнутые за пояс маузеры.
— Возьмем зверя? — спросил Гиацинтов.
— Смотря как они по целкости.
— Ничего. Целят как надо.
Ванюшин спросонья выпил стакан водки и сказал:
— Я себя неважно чувствую, не пойду я.
— Стрелков мало, Николай Иванович.
— Ты, Тимоха, не волнуйся. Мои люди отменные стрелки. С любого расстояния зверя возьмут. У нас в машине карабины и пулемет, — улыбнулся Гиацинтов и доверительно положил руку на колено Исаеву. — Ну как, мой храбрый охотник? Забьем изюбря?
— Постараемся, — ответил Исаев и постучал костяшками пальцев об стол, — заранее загадывать боюсь.
— Сашеньку возьмем? — спросил Гиацинтов.
— Оставьте в покое девушку, — буркнул из-под тулупа Ванюшин. — Пусть спит, а печенку вам потом здесь зажарит.
— Прометеев сюжет, — заметил Исаев, смешно морща нос, — кому и чью?
— Ну, с богом, — сказал Тимоха. — Двинем.
— Идите следом за ним, — сказал филерам Гиацинтов, — а мы с Максимом Максимычем пойдем замыкающими.
— Вы сами-то хотите стрелять сегодня? — спросил Тимоха полковника. — А то если нет, так я один пойду. А коли хотите — давайте не последними, а ближе ко мне — я вас на перепадок поведу, где изюбрь у меня прикормлен.
— Там летом ручей, что ль?
— Ну!
— Хорошо. Мы тебя догоним, нам поболтать пять минут надо с Максимом Максимычем.
Гиацинтов взбросил на плечо карабин, обмотал шею толстым шарфом и сказал:
— Полегоньку двинулись.
Тимоха и четверо филеров шли впереди. Чуть поотстав, шли Гиацинтов с Исаевым.
— Макс, мне очень хотелось побеседовать с вами под открытым небом, — тихо говорил Гиацинтов, — а то в городе никак не уединишься. Звать к себе — интеллигенция сразу станет вас сторониться, как возможного агента охранки. У вас? Там всегда полно народу. А в кафе «Банзай» вы столь часто бывали с Ченом, что вас слишком хорошо запомнили. Там что, кулинары отменны?
— В «Банзае» прекрасно делали рыбу.
— По-монастырски?
— Нет, это обычно. Мне там нравились креветки, зажаренные в мясе осетра.
— Да, да, как-то раз я пробовал это, очень вкусно. Но мы отклонились в сторону от разговора. Он будет краток. Я ничего не хочу знать о вашем прошлом, хотя оно крайне занятно и изобилует многими белыми пятнами, подобно карте Антарктиды. Меня занимало ваше настоящее, оно элегантно, оно достойно вас. Вы — обаяшка, а это не достоинство человека, это его профессия. Но волнует меня ваше будущее. Сегодня после отстрела зверя, когда я подойду к вашему номеру, вы мне скажете «да». Понимаете?
— Я готов сказать вам «да» прямо сейчас. Мне только не совсем понятно, о каком «да» идет речь.
— Вам пять лет? Вы плохо выговариваете букву «р»? Вы еще мочитесь в кроватку? Перестаньте, дуся, мы ж с вами люди вполне зрелого возраста.
— А если «нет»?
— Умница. Хорошо, что вы сказали про «нет». Я запамятовал сказать вам об этом. Если я услышу «нет», то завтра мы будем хоронить вас, как случайно застрелившегося на охоте.
— Такая жестокость, Кирилл Николаевич, — улыбнулся Исаев.
— С людьми вашей профессии и ваших связей мне иначе нельзя.
— Клянусь богом, я буду нем как рыба.
— Мне уже говорил про это наш приятель Чен, — глядя в глаза Исаеву, сказал полковник.
— Ув-ле-чен, — пошутил Исаев.
— Неужто вы не знали, что Чен — это чекист Марейкис? — тихо спросил Гиацинтов.
— Сейчас начну хохотать и спугну изюбря, полковник.
— Бросьте. Партия сыграна, надо выбирать достойный выход.
— Вы знаете, что у многих контрразведчиков мания подозрительности — профессиональная болезнь, полковник. Нет?
— Наслышан.
— Любопытно, а в вашей конторе есть профсоюз, который защищает права безнадежно занемогших на боевом посту?
— Хватит, — поморщился Гиацинтов и прибавил шагу, придерживая Исаева под руку. — Только не вздумайте шутить. Целить в изюбря буду один я.
— Знаете, Кирилл Николаевич, что-то мне не хочется идти на охоту. Я домой пойду.
— Значит, «да»?
— Нет.
— Это пока «нет». А домой я вас не пущу. Вернее, по дороге домой с вами и произойдет несчастный случай. Право, я не шучу. В нашей профессии есть одна опасность: заиграться. А я с вами заигрался. Мне обратно нельзя отрабатывать.
Исаев оглянулся: следом за ними шел еще один филер, который, по-видимому, все время сидел в машине и должен был идти замыкающим.
— Так что вот, Максим Максимыч, поймите меня как человек, владеющий пером: я заигрался. И вы мне нужны. А зачем — я скажу вам после того, как услышу «да». Если «нет» — считайте себя покойником.
Разведчик обязан быть не только актером. В еще большей степени он обязан обладать даром режиссера, который может нафантазировать, а потом поломать уже нафантазированное, придумать новое и остановиться на самом талантливом.
Исаев понимал с самого начала, что на охоту, им же самим придуманную, Гиацинтов пригласил его неспроста. Исаев уже давно начал готовиться к этой «охоте». Он разбирал ее в воображении, от первой до последней секунды.
На что рассчитывал он, попросив Тимоху устроить охоту для Гиацинтова? Он совершенно отчетливо понимал, что Гиацинтов постарается именно здесь, на охоте, в тайге, вдали от всех, кто может Исаеву влиятельно помочь, поставить все точки над i, поставить перед ним дилемму — да или нет? Сотрудничество с охранкой или отказ от сотрудничества? Следовательно, считал Исаев, именно здесь и надо будет разорвать гордиев узел его с Гиацинтовым взаимоотношений. Именно поэтому он пытался — иносказательно, конечно, — объяснить Сашеньке, что временная разлука не означает окончательного разрыва: ожидание — лучшая гарантия любви и верности. Ему казалось, что Сашенька в чем-то понимает его, а полностью он, естественно, не мог ей открыться. Но он любил ее, и ему казалось, что она сумеет домыслить то, о чем он не имел права ей говорить.
Как ему виделась предстоящая операция? Она строилась на точном знании психологии истинного охотника, который считает унизительным отдать последний и решительный выстрел кому-либо. Это существует помимо охотника, это врожденное, неистребимое, постоянное. А как говорил еще прошлым летом Тимоха, Гиацинтов был завзятый, азартнейший охотник. Следовательно, считал Исаев, Гиацинтов не позволит никому из филеров стоять подле себя, потому что он слишком уверен в себе. Следовательно, Тимоха поведет филеров в загон, чтобы они гнали изюбря на полковника, и полковник прикажет им поступать именно так, если только егерь Тимоха попросит об этом. Тимоха, конечно, попросит, и Гиацинтов прикажет филерам идти в загон. Таким образом, он останется один, поставленный Тимохой точно возле высокой сосны, подле громадной, занесенной снегом скирды, в которой будут с ночи спрятаны люди из партизанского отряда Кулькова и Суржикова. Они-то и должны будут броситься на Гиацинтова со спины, когда Тимоха начнет гон изюбря с помощью филеров. Он станет кричать, охать, вопить, что, мол, изюбрь прямо на Кирилла Николаевича прет, полковник в эти мгновения превратится в само внимание, но у него будет одностороннее внимание, обращенное на лес перед собой, откуда с минуты на минуту должен выйти громадный изюбрь. В эти самые секунды на Гиацинтова и должны будут броситься партизаны, скрутить его, заткнуть рот и, смешав следы, бросить карабин полковника и его шапку возле полыньи, имитируя таким образом трагическую и нелепую смерть. А самого полковника унесут в тайгу по нехоженой тропке, где все следы стерты — над этим работал Тимоха и его друзья всю последнюю неделю. А там — в далекую партизанскую заимку, а потом Гиацинтова вместе с Исаевым партизаны должны будут переправить через линию фронта к красным. Так задумал всю операцию Исаев. Сейчас секунды решали все: насколько точен был его план, сколь он прав в оценке гиацинтовского охотничьего характера, что Тимоха обговорил с партизанами и как те проведут свою часть операции. Словом, все решали мгновения, и Максим Максимыч, стоявший в сотне метров от полковника, весь похолодел, подобрался, и слышались ему секунды в ушах — шершавые и медленные.
