Эдуард Тополь - Красная площадь
гражданину ШАМРАЕВУ Игорю Иосифовичу, 1935 года рождения, следователю по особо важным делам при Генеральном Прокуроре СССР.
гражданину МИНГАДЗЕ Гиви Ривазовичу, 1945 года рождения, без определенных занятий.
Паспорта доставить сегодня же в Кремль, в Канцелярию товарища Брежнева Л.И.
Заведующий личной Канцелярией Генерального Секретаря ЦК КПСС, Председателя Президиума Верховного Совета СССР товарища Л.И. Брежнева М.В. Дорошин
Отправлено из Кремля нарочным 26 января 1982 года в 21 час
Доставлено т. Медведкину на квартиру 21 час 17 минут
После полуночиЯ, Богатырев и Жаров спали в креслах, в приемной кабинета Брежнева. Сам Леонид Ильич, а также Золотов, Чанов и остальная свита Брежнева давно отбыли по домам. Запущенная в обход КГБ военная и государственная машины уже давно работали без них. Но мы оставались здесь с дежурным по ЦК, и только удары кремлевских курантов каждый час заставляли нас вздрагивать во сне.
В 21 час 35 минут военным телеграфом пришло сообщение от командующего Уральским военным округом генерал-полковника Махова, что при освобождении Мингадзе из-под стражи конвой никакого сопротивления не оказал. В 22 часа 40 минут Махов сообщил, что военный самолет под управлением Героя Советского Союза летчика-истребителя полковника Пчелякова, имея на борту освобожденного Гиви Мингадзе и восемь автоматчиков охраны, взлетел со свердловского военного аэродрома и взял курс на Жуковский. В 22 часа 50 минут насмерть перепуганный начальник Московского управления виз и разрешений Медведкин лично примчался в проходную Спасской башни Кремля с двумя красными выездными паспортами для меня и Мингадзе, а в портфеле у него было еще несколько чистых паспортных бланков и печать – на всякий случай.
Все шло хорошо, гладко, как и положено при вмешательстве Кремля.
КГБ молчало.
Я знал, что в этом молчании еще не было капитуляции.
В шесть утра из Парижа в редакцию «Комсомольской правды» позвонил Вадим Белкин. Он продиктовал дежурной стенографистке свой первый репортаж, почти целиком построенный на выдержках из вчерашних вечерних французских газет:
«НА ПРИНЦИПАХ ВЗАИМНОСТИ.
Французская печать продолжает широко комментировать подписанное на днях в Париже соглашение о поставке советского природного газа. Оно стало главной новостью и в экономическом, и в политическом плане. Парижские газеты указывают как на объем контракта, который они называют „контрактом века“, так и на его долгосрочный характер. Выступая по телевидению, министр экономики и финансов Ж. Делор отметил, что подписание этого соглашения отражает принцип взаимности и в свою очередь предусматривает „присутствие нашей промышленности на восточном рынке“»
…ну и так далее – всего 120 газетных строк, подпись:
«Ваш корреспондент в Париже Вадим Белкин».
И телефон: 331-37-34-05.
Ночная стенографистка перепечатала репортаж в двух экземплярах и копию отдала Марату Светлову, который ради этого репортажа провел ночь в стенографическом бюро редакции «Комсомольской правды».
В 6.20 по еще пустой, заснеженной Москве, когда лишь у станций метро видны темные фигуры спешащих на работу людей, Светлов промчался по улице Горького к Красной площади, в Кремль.
В 6.40 мы уже расшифровали с ним нехитрый репортаж Белкина. Сам репортаж означал, что Вадим Белкин, прибыв в Париж, позвонил по указанному Аней Финштейн телефону 0611-34-18-19, продиктовал телефон своего гостиничного номера, и Аня Финштейн позвонила ему по этому номеру. А две условные фразы в этом репортаже сообщали, что она готова встретиться со мной в Западном Берлине уже сегодня, 27 января, после часа дня.
Я чувствовал, что игра, которую я затеял против тех, кто убил Нину, приближается к концу. В ней оставалось сделать всего несколько последних ходов. Они должны были стать роковыми либо для меня, либо для них.
В Жуковском, в военном аэропорту, под охраной взвода автоматчиков Уральского военного округа и военного коменданта жуковского военного аэропорта меня уже три часа дожидался ничего не понимающий Гиви Мингадзе.
Но только после сигнала Белкина имело смысл мчать в Жуковский, а оттуда военным самолетом – в Восточный Берлин.
Я набрал домашний телефон Коли Бакланова. Похоже, что он не спал, – трубку сняли сразу, и голос у Бакланова был не заспанный.
– Алло…
– Это Шамраев, – сказал я. – Коля, у меня бессонница, и я все вспоминаю наш самый первый разговор в Прокуратуре в субботу утром. Помнишь? Слушай, почему бы тебе не взять сегодня свою жену и малыша и не поехать с ними куда-нибудь за город, в дом отдыха. Ты ведь тоже переутомился. А?
Он молчал. И я тоже молчал – я сказал ему все, что мог, даже больше.
– Ну? – сказал он наконец. – Что дальше?
– Это все, старик. У тебя прекрасный малыш, ему будет полезно погулять с отцом на свежем воздухе.
– Пошел ты в ж…! – спокойно сказал он и повесил трубку.
ТЕЛЕФОНОГРАММА КОМАНДИРУ АВИАЦИОННОЙ ДИВИЗИИ № 69 ГЕНЕРАЛ-МАЙОРУ ВОЕННО-ВОЗДУШНЫХ СИЛ СССР ЯНШИНУ Г.С.
город ЖУКОВСКИЙ,
срочно, секретно, военной спецсвязью
В связи с незамедлительным вылетом в расположение Группы советских войск в Восточном Берлине группы правительственных лиц, которые прибудут к Вам в ближайшее время в сопровождении начальника Кремлевской охраны генерал-майора Жарова, подготовьте военно-транспортный самолет и опытный летный экипаж.
Дежурный по ЦК КПСС
Арцеулов Б.Т.
Москва, Кремль, 27 января, 1982 г.
Передано по военной спецсвязи в 6.45 утра
Принято дежурным по авиадивизии № 69 полковником ВВС Отамбековым Ш.Ж.
– С Богом! – сказал мне генерал Жаров. – Нам с тобой до Жуковского даже на «Чайке» полчаса переться.
– А я уже могу идти домой? – спросил начальник ГУИТУ генерал-лейтенант Богатырев.
– Ты сидишь здесь до приказа полковника Светлова! – приказал ему Жаров. – Когда ты ему понадобишься – он тебя отсюда вызовет. И никто, кроме него. Я уже приказывал охране. Ты понял?
– Слушаюсь… – испуганно ответил Богатырев.
Три операции оставались в Москве на плечах у Марата Светлова, и одну из них он мог выполнить только при личном участии этого Богатырева.
Я подошел к столу ночного дежурного по ЦК КПСС Бориса Арцеулова и взял со стола телефонный справочник Большой Москвы.
– С возвратом, хорошо? – сказал я Арцеулову.
– Ладно уж, можете не возвращать, – ответил он.
Светлов, я и Жаров спустились вниз, к поджидавшей нас «Чайке». В Москве еще было темно и шел все тот же метельный снег. Тревожным рубиновым светом горела на Спасской башне красная звезда. При свете этой звезды я пожал Светлову правую руку, и он поморщился от боли:
– Падла! Болит еще… Ладно, катись в Берлин, жду твоего звонка. И не дрейфь – здесь все будет в порядке, будь спок. Я им устрою салют в память Ниночки.
Из окна отъезжающей «Чайки» я видел, как он идет к своей милицейской «Волге», приткнувшейся к проходной у Спасской башни. Только бы он сам не обжегся при этом «салюте», подумал я.
Часть 7
Пропускной пункт «Чарли»
Сплошная низкая облачность укрывала заснеженную Россию, Белоруссию, Польшу. В салоне военно-транспортного самолета нас было только двое – я и Гиви Мингадзе, 37-летний, среднего роста, наголо бритый, худой, измочаленный тюремными пересылками человек. Щетина на небритых скулах и подбородке, стеганая зэковская телогрейка, ватные брюки и кирзовые лагерные ботинки с заплатами делали его похожим на беглого уголовника. И только темные грузинские глаза, лучистые, как у Омара Шарифа, и тонкие руки с ссадинами на пальцах, которые нервно сжимали в коленях серую ватную шапку-ушанку, меняли первое общее впечатление об этом «помилованном».
Рассказ Гиви Ривазовича Мингадзе– Когда говорят, что все грузины – спекулянты, это неправда. Это сейчас на московских базарах стоят грузины и торгуют цветами и мандаринами из Сухуми. Но когда раньше было такое? Грузин, настоящий грузин – это воин, это всадник на коне с кинжалом, это мужчина, который помогает бедным и красиво ухаживает за женщинами. Мужчина, понимаете! Тысячи лет мы жили в горах, наши цари были рыцари и поэты. А сейчас из нас действительно сделали спекулянтов. И из меня тоже, да. Надо сказать, я долго этому сопротивлялся – до тридцати лет. Жил, как нищий студент, кончил музыкальное училище, играл на кларнете и хотел стать дирижером эстрадного оркестра. Или – киноартистом. Не знаю, наверно, в молодости у меня просто был ветер в голове. Но никакими спекуляциями я не занимался. Что нужно грузину, слушайте? Немножко денег, немножко удачи и много друзей. Это у меня было. У меня было много друзей, и я жил в Москве без прописки то у одного, то у другого. Но в 75-м году мой друг Буранский закрутил любовь с Галей Брежневой и привел меня к ее дяде Мигуну. Кто мы были с ним, слушайте? Два шалопая, вольные люди! Он в ресторанах цыганщину пел, а я сначала на кларнете играл, а потом на ударных. И куда мы с ним попали? К самому Мигуну, к Гале Брежневой! Сначала так просто в карты играли, в преферанс, а потом Мигун стал мне мелкие поручения давать: тому позвони, от этого десять тысяч получи, от того – двадцать. И – закрутилось! Через полгода у меня уже своя машина была, «Волга»! А вы знаете, что такое в Москве молодой грузин на собственной «Волге»! Царь! Да еще если за спиной такая сила – сам хозяин КГБ твой друг. Я уже дома сидеть не мог – вся Грузия мой телефон обрывала, с утра до ночи звонили. Эх-х, красиво жил, ничего не могу сказать. По газонам мог на своей «Волге» ездить. И много, оч-чень много денег через мои руки пришло из Грузии к Мигуну. И у меня немало было – большие деньги! Но в 76-м году Мигун меня так употребил – я ему никогда не забуду! Ни ему, ни его жене! Ох… Короче, вы говорите, что я гостиницу «Россия» поджег. Хорошо, слушайте. Там, в «России», мы действительно большие махинации делали, это правда. А потом на одиннадцатом этаже вдруг Отдел разведки МВД свой штаб устроил. И стали за нами следить. Жену Мжаванадзе почти накрыли и еще многих. И на меня у них, конечно, полно было материала – и мои разговоры, и дела с грузинскими «лимонщиками», и фотографии, и кинопленки. Короче, в один прекрасный вечер Вета Петровна и Сергей Кузьмич мне говорят: «Гиви, беда! Тебя пасет Отдел разведки, а через тебя – и на нас выйдут. Но имей в виду, что если тебя арестуют, мы тебя выручить не сможем. Нас Брежнев выручит, но тебя мы не сможем выручить, потому что кого-то нужно под суд отдать для отвода глаз. Поэтому ты будешь „паровозом“ в этом деле – все на себя возьмешь. Или – есть другой выход. В Баку на секретном заводе разработан реактив, который на расстоянии десяти метров разлагает оптику и пленки. То есть, если подсунуть этот реактив куда-нибудь под штаб Отдела разведки, у них за несколько часов вся аппаратура выйдет из строя, все пленки почернеют и даже стекла на окнах потрескаются. И тогда – все, никаких материалов ни против тебя, ни против кого». Ну, я, идиот, поверил. И мы еще много смеялись, представляли, как это будет смешно, когда у них в штабе стекла в окнах лопнут и все материалы – к чертям собачьим. Дальше вы знаете: я слетал в Баку, взял эту жидкость, потом мы с Борисом переоделись в уборщиков, как будто мы идем полы чистить. Не в штаб Отдела разведки, туда бы нас не пустили, а ниже этажом. И как раз под номерами штаба спрыснули этой жидкостью все ковры. А наутро я узнал, что в гостинице был пожар и десятки людей погибли. Ну, со мной – истерика, и с Борисом – тоже. А Мигун говорит нам, что это – случайность, что какой-то иностранец в одном из этих номеров спьяну сигару уронил на ковер и реактив самовоспламенился. Но так или иначе, я стал преступником и был у Мигуна вот здесь, в кулаке. Что в таких случаях настоящий грузин делает? Убивает себя? Пьет? Нет! Мстит! И я решил им всем отомстить – и Мигуну, и его жене, и всей их семье. Потому что, как они живут – я видел! Эта Вета Петровна в одном пальто десять лет ходит, но вы посмотрите ножки у ее кровати. У нее ведь такая старая кровать с железными ножками. И в этих ножках у нее бриллианты и золото – еще с войны, когда она со своим Мигуном в СМЕРШе работала. Это сейчас она за Мигуна книжки пишет о героях-чекистах. И я сам эту макулатуру в кино пристроил, привел к ним одного режиссера с «Мосфильма». Но они с Мигуном еще во время войны были миллионерами, они же проверяли весь багаж, который наши солдаты везли в 45-м году из Германии. А наши много тогда из Германии вывезли, сами знаете – и золота и драгоценностей. А Мигунша лучшие вещи отнимала – не часы, не одежду, а камушки – бриллианты. Короче, я решил мстить им за то, что они из меня убийцу сделали. И пока я с братом Брежнева в карты играл да деньги ему тащил за разные должности, на которые он всякое жулье устраивал, я придумал, как отомстить. Идиот, конечно, мальчишка! Но вы бы послушали, что они дома говорят о советском строе, о народе и всей их коммунистической партии! А тогда как раз Федор Кабаков в гору лез, честного из себя строил, как Суслов. Но я уже ни тем не верил, ни этим. Просто у меня была мечта сбросить и Мигуна, и Брежнева. И я сказал Кабакову, что дам ему пленки семейных разговоров этой компании. Кабаков был хваткий мужик, сразу все понял. И уж он мне как-то по пьянке расписал, каким он будет прекрасным царем, если сбросит Брежнева и придет к власти… Короче, я кинулся на «Мосфильм» к отцу моей Анечки. Он был звукооператор, радиоинженер, а мне нужен был такой магнитофон, который бы сам включался от звука голоса и сам выключался, когда люди перестают разговаривать. Ну, я ему не сказал, что я этот магнитофон в квартире у Якова Брежнева поставлю, я ему наврал что-то и притащил штук двадцать лучших иностранных магнитофонов и штук сто микрофонов. И он мне сделал малюсенький магнитофон со сверхчувствительным микрофоном, но один был дефект – этот микрофон брал любой звук, даже шум машины на улице. Так что разобрать разговоры было очень трудно. Ну, и когда я набрал штук сто кассет с записями, а ничего на них толком прослушать нельзя – я снова к Аниному отцу. Стал он эти пленки с одного магнитофона на другой гонять – переписывать, чистить. А когда услышал на них голос Брежнева – старика чуть удар не хватил. Но я ему поклялся, что никто не узнает, ни одна душа, даже Аня. И лишь бы он вычистил эти пленки как следует – я притащил ему все, что у меня было: все драгоценности, бриллианты, золото, целый мешок. И 17 июля я получил от него десять кассет с чистыми записями и поехал с ними в Сандуновские бани. Там у меня была назначена встреча с Кабаковым. Он был крепкий мужик, обожал настоящую русскую баню и любого мог пересидеть в парилке – сердце здоровое было, как у быка. Конечно, когда он приезжал в Сандуны, там заранее знали и никого посторонних не пускали. Но я-то был не посторонний! Он там сидел в парилке и ждал меня. И не знал, конечно, что за ним гэбэшники следят. Короче, когда я в парилке передавал ему эти пленки, нас схватили. Ему сразу брызнули что-то в лицо, он упал на лавку без сознания. А меня скрутили – и к Мигуну на допрос. Только про Аниного отца я ему ни слова не сказал, сдержал клятву, которую дал старику. Иначе бы они и старика замели, и Аню, сами понимаете. Но я выдумал, что купил этот магнитофончик у какого-то иностранца, и это было похоже на правду, поскольку весь магнитофон был собран из иностранных деталей… А через два дня в газетах было, что Кабаков скоропостижно умер от сердечного приступа. Но я уже в лагерь ехал – Мигун мне приговор московского суда заочно оформил… И еще чудо, что не расстрелял – Боря Буранский вымолил… Три недели назад ко мне в лагерь прилетал следователь Бакланов, пытал меня об этих пленках и Ане, потом самолетом отвез в Москву, в Балашихинскую тюрьму, где меня допрашивали какие-то генералы и полковники, но что я им мог сказать? Я понятия не имею, куда старик Финштейн мог упрятать эти пленки…
