Лев Гурский - Поставьте на черное
– От имени творческой интеллигенции русского зарубежья…
Над толпой пронесся единодушный разочарованный выдох.
– А самосожжение где? – обидчиво выкрикнул кто-то самый нетерпеливый.
Граф запнулся, поднял глаза от своей декларации.
– Это и есть самосожжение… – растерянно произнес он. – Символическое, так сказать…
Итак, от имени и отчасти по поручению творческой…
Речь его была тут же прервана несколькими громкими криками: «Трус!», «А еще граф называется!» Кое-кто из журналистов, по-моему, еще не потерял надежды, что граф сейчас устыдится и шагнет в костер. Другие, вслух ругаясь, начали зачехлять свою аппаратуру.
– Но подождите… – жалобно воззвал Токарев. – Вы ведь не думали, в самом деле, будто я…
– Сдрейфил! – выкрикнул оскорбленный в лучших чувствах соседний бородач. – Коперник взошел на костер ради идеи!…
Насколько я помню, Коперник-то как раз избежал костра, в отличие от синьора Бруно. Но сейчас было глупо объяснять бородачу его небольшое заблуждение.
– Только одну минуточку!… – пролепетал организатор акции, тщетно стараясь вернуть расположение журналистов. – Два абзаца из моей Декларации, а потом я отвечу на все ваши…
Публика ответила дружным свистом. Репортеры вели себя еще хуже, чем мои гауляйтеры на арбитраже. И кстати, среди них не было арбитра, способного навести порядок. Один итальянский оператор добросовестно прилип к видеокамере, намереваясь отснять весь сюжет до конца.
– Только время зря потеряли! – пробился сквозь свист злой бас, выразивший общее мнение.
Лицо графа страдальчески перекосилось. Мне показалось, что он вот-вот сделает отмашку своему вооруженному шкафу, тот выхватит из-под полы «ингрем» и начнет палить в толпу. Если на Савеловском стреляли, почему бы не пострелять и на Лобном месте? Только теперь Яков Семенович Штерн начеку. До шкафа-телохранителя – не больше двух прыжков. Поглядим, кто успеет раньше: он – выстрелить или я – допрыгнуть? Я не сомневался, что я.
Однако обошлось без стрельбы. На горизонте замаячили две милицейские фуражки, и у графа появился шанс. Пусть не сгореть за идею, но хоть отправиться за нее в участок и тем самым себя частично реабилитировать.
– Меня сейчас арестуют! – радостно выкрикнул Токарев. – Меня, графа! И я пойду в каземат с высоко поднятой головой!… Потому что интеллектуальная собственность…
Репортеры, зачехлившие было камеры, стали сноровисто их расчехлять. Арест на Красной площади графа-пропагандиста был сенсацией послабее, чем самосожжение, но все-таки – лучше, чем ничего. Секунд тридцать в вечерних теленовостях обеспечено.
Однако сегодня графа преследовало клиническое невезение – словно бы в насмешку над его усилиями.
Пока милиционеры неторопливо пересекали площадь, на Лобном месте рядом с затухающим костром возникла загадочная фигура в наглухо застегнутом плаще. В руках у нового персонажа был пузатый портфель.
Появление фигуры вызвало в стане репортеров некоторое оживление. Пришельца, должно быть, многие знали. Растрепанный бородач, стыдивший Токарева Коперником, сразу повеселел.
– Фойер явился, – доверительно сообщил он своему ближайшему соседу, которым снова оказался я. – Этот-то свое дело знает…
Граф с тревогой смотрел на человека в плаще, явно не предусмотренного сценарием его провалившейся акции. Зато загадочный Фойер не обращал на графа никакого внимания. Он внимательно осмотрел все канистры, нашел ту, где еще оставалось немного бензина, и плеснул остатки в костер. Скудное пламя тоже заметно повеселело.
– Обычно они вместе с Глухарем работают, – поделился со мной бородач. – Но тот сейчас, говорят, в Париже. Поехал облаивать памятник Луи Пастеру… Ничего, этот и в одиночку справится.
Несмотря на отсутствие Глухаря, человек по имени Фойер действовал спокойно и сосредоточенно. Убедившись, что костер не потухнет, Фойер открыл портфель и извлек оттуда маленький граммофончик. Покрутил рукоятку и очень серьезно объявил публике:
– Римский-Корсаков. «Снегурочка». Партия Снегурочки – Аркадий Фойер.
Из раструба граммофона донеслись звуки, слабо напоминающие музыку. Скорее это было похоже на ритмичное царапанье кошачьих когтей об оконное стекло.
– Позвольте… – пробормотал вконец уничтоженный граф Токарев.
– Не мешайте, гражданин, – строго оборвал его исполнитель партии Снегурочки. После чего всунул граммофончик с царапающей музыкой прямо в лапы шкафу-телохранителю. Тот машинально взял эту бандуру. Представьте себе удивленный кирпич – и вы поймете, как выглядела в этот момент физиономия мафиозо.
Легко разделавшись с конкурентами, Фойер одним движением руки обнажился. Теперь его одежду составляла лишь белая балетная пачка и черный бантик на шее.
Именно в таком облачении Фойер и стал шустро прыгать через костер. Взад – вперед, взад – вперед. Прыжки его подчинялись ритмике царапаний из граммофона. Зрелище было на редкость отталкивающим. Полуголый Фойер и без костра был весьма нехорош собой – сутулый, костистый, непропорционально сложенный, а после нескольких прыжков к этим эпитетам смело можно было бы добавить слово «чумазый». Вдобавок каждое второе па новоявленной Снегурочки сопровождалось дикими воплями: «Гори-гори ясно! Чтобы! Не! Погасло!»
К тому времени, когда два милиционера, наконец, добрались до эпицентра происшествия, Фойер окончательно загрязнился и приобрел сходство с одним из маленьких лебедей, которого, не ощипывая, сразу поставили в духовку и к тому же сделали слишком сильный огонь.
– Мастер! Настоящий мастер! – восторженно прокомментировал соседний бородач. – Любой перформанс присвоит… Талант!
Граф Фьорованти делла Токарев воспринял приход милиции как знак избавления от бед.
– Я сдаюсь добровольно, – произнес он, косясь на милицейские дубинки. – Вяжите меня! – И граф сложил руки в расчете на наручники.
Героический порыв сиятельного Токарева прошел, однако, не замеченным уже никем, кроме нас с Тимом и оператора-соотечественника. Один из милиционеров небрежно отодвинул графа в публику, другой принял из лап графского телохранителя уже замолчавший граммофончик.
– Твои художества, Аркадий? – лениво поинтересовался первый мент у закопченного Фойера, кивая на догорающий костер.
– Мои! – бесстыже соврал исполнитель партии Снегурочки, разом отнимая у графа даже право посидеть в кутузке. – Это, сержант, пролог к хеппенингу в защиту наших рефрижераторов.
Бедный граф Токарев, мгновенно лишенный надежды на мученичество, попытался что-то протестующе пискнуть. Без толку.
– Заплатишь штраф, Аркадий, – все так же лениво проговорил мент. – За нарушение общественного… И так далее.
– Хоть сейчас, – согласился довольный Фойер. – Искусство требует жертв. Пикассо тоже сперва не понимали. У меня как у художника новой волны…
Поняв, что чумазый наглец считает себя еще и художником, граф Паоло Токарев был полностью деморализован.
– Бедная Россия, – простонал он тихо. Лучшей возможности для пленения Токарева трудно было себе представить. Мой план захвата номер два вовсе не пригодился: граф упал в наши руки, как переспелое яблоко, и отрешенно согласился на все наши условия. А именно – уйти с площади, переговорить со мной в нашем «Москвиче» и даже отпустить шкафа-телохранителя на время беседы в ближайшую тратторию. Проще говоря – в закусочную на углу Ильинки и Ветошного переулка.
– У моей Бьянки-покойницы была коллекция живописи, – печально поведал мне граф, еще не придя в себя после увиденного. – Маленькая, но очень неплохая. Тинторетто, Караваджо, одно полотно Пинтуриккьо… Ну, почему тот ужасный человек на площади назвал себя художником?…
Я, однако, захватил Токарева в плен отнюдь не для того, чтобы отвечать на его вопросы. Тем более на те, на которые ответов не существует. Кроме одного: «Такова жизнь».
– Времена меняются, – произнес я. – Вчера был в моде Тинторетто, сегодня – Аркадий Фойер. Я полагаю, Тинторетто не умел так здорово сигать через костер?…
Моя кощунственная реплика привела графа в чувство. Он внезапно осмотрелся и увидел, что сидит в чьей-то машине рядом с типом в бороде-эспаньолке.
– Да вы кто, собственно говоря… – начал было граф Паоло. – И по какому праву…
Я трижды дернул себя за приклеенную бородку, пока, наконец, не оторвал ее совсем. А клея-то было совсем чуть-чуть, прочный продукт.
– Яша Штерн, – узнал меня граф. – Да-да, я приглашал тебя на акцию… Какой позор, Яша! Этот голый ужасный тип…
С утра я еще ненавидел графа, но сейчас уже ничего, кроме жалости, к нему не испытывал.
– Синьор Токарев, – проговорил я, для быстроты опуская титулы. – Вам необходимо побыстрее уехать из Москвы и вообще из России. Стрельба по лотку на Савеловском имела последствия. Гауляйтеры обижены. В любой момент они могут обо всем догадаться…
