Юлиан Семенов - ТАСС уполномочен заявить
— Довольно умозрительно, — заметил Константинов.
— Значит, лаборатория страдает умозрительностью, — сказал Славин. — Они мне заключение по письму прислали: есть следы масла и сохранился запах дешевого сыра…
— А если письмо сочиняли за завтраком? — поинтересовался Константинов. — В номере?
— Тогда был бы запах клубничного джема, — победно улыбнулся Славин. — Сыр на завтрак дают редко, да и потом, если бы это дело варганили ребята из ЦРУ, они бы заказали «хэм энд эггс». Дешевый сыр дают в барах «макдоналдс», они сейчас по всему миру разбросаны.
…В Шереметьево Константинов и Славин приехали ночью; пахло полынью; казалось, что вот-вот затрещат цикады.
— Выпьем кофе? — спросил Константинов.
— С удовольствием.
Они сели за столик; народа было немного; две молоденькие официантки говорили о том, что ехать на Рижское взморье рано еще, дождит, и море холодное, хотя песок за день прогревается, мягкий, нежный, и можно гулять по пляжу, вдыхая пряный сосновый запах, а загар лучше, чем на юге, дольше держится…
Константинов посмотрел на Славина, улыбнулся, подвинулся к нему, шепнул:
— Занятно, теперь нам с вами предстоит партия в теннис, причем — проигравшего не будет, победителями обязаны стать оба…
— Теннисом вы определяете предстоящие шифротелеграммы? — спросил Славин.
— Именно. И не сердитесь, как обычно, если я что-то стану вам настойчиво не рекомендовать.
— Запрещать, говоря прямо, — уточнил Славин. — Но обижаться все равно буду.
Официантка поставила перед ними кофе, спросила:
— Куда летим?
— В Болгарию, — ответил Славин. — Там море прогрелось.
— Зато песка мало, — сказала официантка, — а теплый песок важнее моря, прогрев дает на всю зиму, тепло хранит… Я в прошлом году в Румынии отдыхала, хорошо, конечно, но только вот с песком плохо, камни…
Константинов посмотрел ей вслед, покачал головой, сказал задумчиво:
— Все-таки время — категория совершенно поразительная, Виталий Всеволодович… Вы ощущаете мирность?
— Теплый песок пляжа и запах сосен, — повторил Славин. — Красиво, но при чем здесь категория времени? Не вижу связи.
— Видите. Впрочем, могу сформулировать, коли желаете.
— Извольте.
— Шестьдесят лет тому назад были невозможны две вещи… Впрочем, не шестьдесят даже… Тридцать лет назад такое тоже было невероятно: официантка, отправлявшаяся на курорт за границу, и ЧК — инструмент разрядки.
— Вы к тому, что тридцать лет назад надо было бандитов ловить и ощериваться на власовцев и бандеровцев?
— А говорили — «не вижу связи»… Именно это и имел в виду. А теперь едет Славин в Луисбург, ловить шпиона, который помогает заговору против тишины, там ведь, говорят, песок горячий, только сосен нет, пальмы… Я гордостность ощущаю постоянно, Виталий Всеволодович, начали-то с нуля, а ныне, защищая свою безопасность, помогаем маленькой Нагонии… Коли не начнут там стрелять — тишина останется первозданной, море и песок.
Голос диктора был сонным, чуть усталым.
— Пассажиров, следующих рейсом на Луисбург, просят пройти на посадку…
— Говорит блондинка двадцати семи лет, голубоглазая, с родинкой на щеке, — сказал Славин, поднимаясь.
— И в голосе ее заключена мирность, — заключил Константинов, — хотя родинка у нее на подбородке, а глаза наверняка зеленые.
Славин
Коллега Славина в Луисбурге был молод, лет тридцати пяти, звали его Игорем Васильевичем, фамилию свою он произносил округло, как-то по-кондитерски: «Ду-улов».
— Вообще-то пока еще никто не обращался ко мне за помощью, — певуче рассказывал Дулов, изредка поглядывая на острую макушку Славина; они шли по берегу океана; солнце было раскаленно-белым, жгло нещадно, слепило. — Один раз жена коменданта пришла, ей показалось, что за ней следят.
— Креститься надо, когда кажется.
— Мы проверили, тем не менее.
— Ну зто понятно. Даллес за нею, надеюсь, не следил?
Дулов переспросил, нахмурившись:
— Даллес?
— Ну да, Аллен Даллес.
Дулов понял, рассмеялся — он смеялся заливисто, чуть откидывая голову налево, словно щегол перед песней. И глаза у него были щегольи, маленькие, пронзительно-черные, чуть навыкате.
— По поводу Парамонова все вскрылось уже после его отъезда домой, — продолжал Дулов. — Пришла повестка в суд, а его уж и след простыл.
— В суде были?
— Да. Те отфутболили в местную автоинспекцию. А там молчат, «ничего не знаем, никого не помним».
— Сам Парамонов ничего об этом не сказал?
— Никому ни слова.
— Чем он занимался?
— Механик гаража. Прекрасный, надо сказать, механик. Поставил на «Волгу» Зотова карбюратор «Фиата» — теперь летает, как спутник, шепотом дает полтораста километров.
— Как? — удивился Славин. — Почему шепотом?
— Тихо, без натуги.
— А что, хорошее определение — шепотом, — согласился Славин, — очень точно передает легкий и ненатужный набор скорости. Так, это — понятно. А по поводу здешних разведчиков ЦРУ вам что-нибудь известно? Ни к кому из наших не подкрадываются?
— Есть тут один занятный персонаж. Джон Глэбб, коммерсант, так сказать. С ним довольно часто видится Зотов.
— Кто?
— Андрей Андреевич Зотов, инженер-корабел, я же говорил вам. Я его предупреждал, что Глэбб, возможно, связан со службами, но он только посмеялся: «Ваша работа такая, в каждом видеть црушника».
— Правильно посмеялся. А как человек? Претензий у вас к нему нет?
— Нет. Рубит с плеча, бранится, но — убежден — честен.
— Бранится по поводу чего?
— По поводу того, что мы все браним — с разной только мерой громкости: и разгильдяйство наше, и перестраховку, и леность, и раздутые штаты, и бюрократство.
— Правдолюбец? — вспомнив Дмитрия Степанова, усмехнулся Славин.
— Вы вкладываете в это слово негативный смысл?
— А можно? — удивился Славин. — Кстати, кто следит за своевременностью поставок в Нагонию?
— Зотов. Здесь, в Луисбурге, наши суда, следующие в Нагонию, запасаются на весь рейс: там же ничего нет, порты, практически, демонтированы колонизаторами.
— Он давно здесь?
— Третий год. Последние семь месяцев один живет. Жена улетела в Москву. Недавно сам летал в Москву.
— Она что, здешний климат не выдержала?
— Нет, не в этом дело… Что-то у них сломалось, кажется.
— Как бы установить, с каким рейсом Зотов вернулся?
— Проще простого. Два рейса в неделю, пятница и вторник…
— А почему не вторник и пятница? — поинтересовался Славин. Он любил тесты, это помогало ему понять реакцию собеседника: иному толкуешь битый час, а он — как дерево, а на другого стоит только посмотреть, и по глазам видно — понял.
— Потому что пятница более верная точка отсчета, — ответил Дулов, — за нею идут дни отдыха.
— Теннисные корты, кстати, у вас есть?
— В «Хилтоне».
— А где же там? Я что-то и не заметил.
— В подвале. Там кондиционер, прекрасное покрытие.
— Играете?
— Болею.
— За кого?
— Сейчас за польского консула, а раньше болел за жену Зотова — она играла мастерски.
— Скажите, а Зотов давно встречается с Глэббом?
— Давно. Они познакомились месяца через три после того, как Зотов приехал. Да, видимо, года два с половиной, не меньше. Глэбб не пропускает ни одного нашего приема, его у нас многие знают.
— Зотов говорит по-английски?
— И по-испански, и по-португальски — образованный мужик.
— Он вам нравится, — полуутверждающе заметил Славин.
Дулов, понимая, что вопрос о Зотове поднят неспроста, тем не менее откинул — по-щегольи — голову, уставился на Славина глазами-бусинками и ответил:
— Да, он мне нравится.
— Хорошо, что вы не сказали: «У нас к нему нет претензий», молодчага. Зотов — пьющий?
— Нет, но он умеет пить.
— То есть пьющий? — повторил Славин.
— Нет. Он умеет пить, — упрямо повторил Дулов. — Он может много выпить, но никогда не бывает пьяным. Конечно, он не тихушник какой, я сужу только по тому, как он пьет на приемах.
— Любовницу не завел, после того как жена уехала?
— Я думаю, вас неверно о нем информировали, Виталий Всеволодович.
— А меня про него только вы информировали, Игорь. Я ничего о нем раньше не знал. Как он проводит досуг?
— Ездит по стране. Собрал интересную библиотеку.
— Наши книги здесь легко купить?
— Теперь — трудно. Все поняли, что в Москве хорошую книгу не найдешь, только тут и покупают. У него много книг по искусству, по здешней живописи.
— Музей, кстати, открыт? Книги по живописи Африки купить можно?
— Музея нет. Книги о художниках Африки издают в Париже и Лондоне. Вы не хотите с ним поговорить?
